Копромедиум

Нежным особам не читать категорически!

I.
Василий по запаху фекалий мог определить недуг любого человека или животного, а если еще и попробовать их на вкус, то и судьбу предсказать. Однако, он всегда жутко стеснялся этого дара свыше, работая обыкновенным сантехником в ЖЭКе. Трудился как вол, без всяких перспектив повышения в должности, ввиду отсутствия профобразования. За его плечами была только десятилетка и годы его не совсем обычных обонятельных калодегустаций.
Он фанатично любил свою работу, совмещая ее со странным хобби. Больше всего Василий уважал пробивку унитазных засоров, когда на первом этаже коричневая густая жижа, стихийно пенясь, прёт через край сральни и заливает розовый от чистоты кафель, а он, Василий, словно кудесник с волшебной шарошкой, - усмиряет этот вышедший из-под контроля катаклизм.
В такие благие для души минуты мастер трудился неторопливо, с чувством и толком. По-богатырски насупив брови и хищно раздувая ноздри, он вдыхал полной грудью запах нечистот, будто извлекая из их мерзкого запаха какую-то ведическую тайну. При этом всегда с гордостью размышлял: "Вот, сантехник, вроде бы, ничего особенного, а ведь, если посмотреть с другого ракурса - это годная и нужная профессия! И пусть пустобрехи зовут меня "Королем говна, воды и пара"... Да!.. Хотя нет, я вовсе не король, я - больше чем король! Я - копромедиум! Только об этом никто не должен знать. Или, по крайней мере, круг людей, посвященных в суть моих экзистенциальных опытов, должен быть максимально сужен. Ведь, пока пробьешь какую-нибудь пробку из упущенных в стульчак затычек или, чего хуже, труселей, такого интересного со всего стояка нанюхаешься - прямо институт профзаболеваний! Многим этого не понять, а прослыть в обществе белой вороной - как два пальца обоссать. Эх, люди, если бы вы питались одним только говном, тогда и ваше собственное пахло бы только здоровьем! Да что там пахло - благоухало!"
Жена нередко корила его за нехватку в семье денег, постоянно капала ему на мозги. Прямо как теперь:
- Васьк, а Васьк, спустился бы ты во-о-о-он, в семнадцатую квартиру на третьем этаже, понюхал бы... Там генерал живет, пенсионер. Чахнет он почем зря. А отчего - даже доктора не ведают. "Врачебная тайна", - говорят...
Зная почти наизусть эти дутые бабьи аргументы, Василий обычно вяло отмахивался, бормоча что-то вроде "отстань, женщина..." И сейчас, строго посмотрев на жену поверх очков, он ответил как можно спокойнее:
- Маш, вот смотрю я на тебя и думаю: ведь с твоим мировоззрением говноедом стать - это раз плюнуть! Но дальше-то что, ты подумала? Слухи разные поползут, и куда я потом с такой репутацией?! Ведь меня даже в дворники после этого работать не возьмут! А в ЖЭКе у меня с моими университетами четвертый разряд, плюс КТУ по высшей сетке, причем, заметь: каждый квартал регулярно закрывают. И зачем это мне, нюхать говно какого-то там генерала?
Говоря это, Василий лукавил. Генеральский случай был действительно очень интересный, заслуживающий, так сказать, самого пристального внимания.
- Истукан! - заблажила жена. - Дочке носить осенью нечего, а он!.. Понюхать чужого говна, видишь ли, ему для общего дела жалко!
И, выдержав легкую паузу (почти по Станиславскому), Маша сменила кнут на пряник:
- Ну, Вась, ну сходи, с тебя же не убудет. Обещаю, что прошу об этом в самый последний раз. Заклинаю тебя, Василек! Ну, хочешь, на колени перед тобой встану? А вечером возьму, как ты любишь... на ресничку. Ведь хочешь на ресничку? Тебе и делов-то - сходить, понюхать. Зато старый хрен в лампасах деньжат нам немного подкинет, а там, глядишь, по старым своим связям, тебя в какую-нить бойлерную при военкомате устроит. Хоть пожируем на старости лет, как все нормальные люди. Мне скоро пятьдесят, а я моря так ни разу в жизни и не видела, только по телевизору...
- У военкоматов нет своих бойлерных, - со знанием дела парировал Василий.
- Ну, что-то же у них осталось, чай, не все еще пока разворовали? - не унималась Маша.
- Не знаю. Как-то неудобно это все. Некрасиво, скажем так...
- Блять, да что тебе красиво-некрасиво, удобно-неудобно - художник, тоже мне, выискался! Тебя туда не говном стены расписывать зовут, а просто по-ню-хать! И определить причину хворобы. Я же вон, на химзаводе, что лошадь проклятая, двадцать лет говно похлеще этого нюхаю, и хули? Заметь, бесплатно нюхаю, а тебе за это живые деньги предлагают! Сходи, не ломайся, можешь даже особо не принюхиваться: я его видела намедни, с собакой во дворе, так сразу видно - не жилец. Так ему и скажи: случай ваш запущенный и лечению не поддается. А я уж таксу ему по совести определю, с этой сволочи не убудет...
- Маша, я не шарлатан, чтобы ставить ложные диагнозы и вводить в заблуждение пациента. Ты же знаешь, я...
- Да знаю, Вась. Ты у меня - говномедник.
- Копромедиум, дура! Сколько раз просил тебя запомнить этот научный термин. Всю бразильскую хуету из сериалов ты по именам помнишь, а этого себе никак в башку не уложишь!
- Ну, хорошо, милый. Копро-медник, теперь запомню. Только сходи уж, не ерепенься. А я щас сбегаю и на завтра с им договорюсь. Не бойся, не продешевлю, касатик. По дороге тебе беленькой чекушечку прихвачу, а вечером ресничками побалую...
Ресницы у жены Василия были действительно роскошные. Черные, как смоль, и густые. Вот именно за эту единственную "изюминку" и любил он свою суженную.
Жаль, что работала она ими всегда крайне неохотно - чтобы не избаловать супруга. Однако в нужный момент шельмовала, прибегая к их помощи. Как в этот раз, с генералом. Сама Маша была ряба и одутловата, но сексуальную забаву с названием "взять на ресничку" Василий обожал больше всего на свете. Как-то подслушал про нее у пьющих после смены мужиков, в бытовке. Мол, удовольствие есть такое аховое, но на любителя. Вот как раз таким "любителем" Василий и оказался. Уболтал как-то пьяную Машку под Новый год сделать ему такой подарок, чисто интереса ради, а после этого сразу же и приурочил его к остальным красным датам своего трудового календаря - 23 февраля, 1 и 9 мая, Дню Конституции и дню своего рождения.
Восьмое марта Маша смогла отвоевать, убедив мужа, что праздник этот сугубо женский, и мужику самому должно в этот день преподносить подарки. Василий немного подумал и согласился.
Искусство "брать на ресничку" его женщине давалось с трудом. Первое время ее веки неделями изводил нервный тик. Однажды даже пришлось взять больничный у невропатолога.
Василий очень переживал по этому поводу, и как-то предложил Маше навалить кучу, чтобы самому понюхать и понять: что же с нею такое стряслось. Та отмахнулась - и так ясно.
Но все обошлось. Маша привыкла. Худо-бедно научилась.
-Так чо, Вась, я побегла, штоль?
- Да иди уж. Только скажи ему сразу, чтобы никому ни гугу. А то знаю я эту культурную сволочь - у ней в жопе вода не держится! Им только дай волю потрепаться меж собою о разных там феноменах. И это... пусть все подготовит, по обычной схеме, ну ты знаешь как, объяснишь, - уже более мягко проворчал Василий, предвкушая плотское вечернее лакомство.
Перед тем как уйти, Маша минутку постояла перед зеркалом в прихожей и с легкой презрительной улыбкой, быстро, будто для разминки, раз десять моргнула. Последний час перед сном обещал быть изнурительным.
Василий прошел в зал и взял с полки любимую книгу: "Особенности сантехнических узлов и аппаратов. Издательство "Прогресс", 1979 г." Он всегда старался поддерживать свою профессиональную форму на должном уровне. Да и так просто любил он ее полистать, подумать.
Иногда, когда Василий вглядывался в схемы и черно-белые иллюстрации, ему начинало казаться, что и от них начинает исходить запах дерьма, но только какого-то нечеловеческого, потустороннего. "Писал демон!" - лихим вихрем проносилось в голове сантехника, а кожу продирал легкий, но приятный озноб. Будто он только что, случайно, прикоснулся к некому загадочному открытию. Василий тут же закрывал ее и бережно ставил на место. Включал свой "каловизор" и начинал искать программу, где народные "очумельцы" из какого-нибудь говна возводят многоэтажные дачные домики, или ухитряются сделать евроремонт в своих хрущобах.

II.
На следующий день Василий тщательно готовился к вечернему "диагностированию" генерала, как бы связывая в один большой узелок все, что соотносимо с его фекально-инфернальной сущностью. Например, спеша перед самым обедом по какой-то срочной заявке, он увидел на обочине свежую собачью какашку, чью тяжелую ауру еще не успел выветрить утренний борей.
Воровато оглянувшись по сторонам, он поставил потрепанный дипломат с инструментом на асфальт и медленно встал перед ней на четвереньки. Нагнувшись к дерьму почти вплотную, Василий глубоко вдохнул его резкий, еще теплый запах, отдающий "педигрипалом" и тут же отпрянул назад, будто обожженный языками вырвавшегося из говна пламени.
Потом, как бы зафиксировав где-то глубоко внутри сознания его миазматическую гамму, он разложил ее на коричневые спектры, и у него тут же перед глазами возник визуальный образ - лениво шевелящиеся в кишечнике глисты, разбитый чем-то посторонним сфинктер животного и боль... нестерпимая боль!
Василий резко тряхнул головой, в сердцах сплюнул, как бы сбрасывая навалившийся неприятный морок, и двинул дальше по своему неотложному служебному делу.
Все, что он хотел - это еще раз убедиться в своей профпригодности, ведь ему сегодня предстояло понюхать не чье-то там говно, а генеральское! Тут очень важно не ударить лицом в грязь.
Вечером, в половину седьмого, за полчаса до сеанса, Василий надел белую рубашку и отутюженный Машей парадный костюм, уже лет десять как невостребованно болтавшийся на вешалке в шкафу. Затем он неторопливо прошел в комнату дочери и взял со стола темные очки с оправой в форме кошачьих глаз. "Стиляжные, но сойдет. Надо будет приобрести себе нормальные, квадратные, как у нашего мастера Сухогузкина", - подумал он, приноравливая их на переносицу. Потом он достал из кладовки серую картонную коробку, где лежали бутафорские бороды и усы, выбрал в ней тонкие английские полоски и аккуратно приладил их у себя под носом.
Пристально глядя на себя в зеркало ванной, Василий не без удовольствия нашел в своем, солидно преобразившемся образе, сходство со Штирлицем. Когда тот, наклеив точно такие же усики, ехал на тайную встречу с Борманом в своем "Опеле". Года три назад эти театральные прибамбасы достались ему от руководителя драмкружка при их ЖЭКе, Казимирова, с треском уволенного недавно за творческое пьянство в рабочее и нерабочее время. "Владей и лицедействуй!" - с шекспировским пафосом произнес тогда режиссер, вручая ему, как бомбу, свой волосатый подарок. Потом Казимиров, трагически воздев к пыльной дорожке оконного света залапанный граненый стакан (на манер рыцарского кубка), секунду постоял, как бы любуясь оранжевым цветом напитка, и, как яд, немедленно вылил его себе в глотку.
Невиданная щедрость работника культуры объяснялась очень просто: Василий ссудил местечковому театралу на неопределенный срок двенадцать рублей на аптечную перцовку - адскую смесь, которую мужики между собой называли "Немирофф", разбодяживая ее в пропорции один к одному с водой. Василий еще тогда подумал: "Зачем мне?", однако подарок сохранил, и вот теперь он ему пришелся как нельзя кстати.
Войдя в темную генеральскую прихожую, со спертым, застоявшимся воздухом, Василий поморщился. Вроде, солидный человек, а дома пахнет так же, как и у обычного старика - пылью старого тряпья, смешанного с кисловатым запахом пота, мочи, да еще и с отвратным привкусом нечесаной псины.
Он, будто падая в темноту, сделал шаг вперед, после чего тут же раздался оглушительный собачий визг. Сантехник, войдя со света, да еще и в темных очках, не заметил под ногами спящее животное, притулившееся где-то сбоку, и неосторожно отдавил ему хвост.
- Ничего-ничего, - успокоил Василия высокий мужчина преклонных лет, приглашая его радушным жестом в зал. - Найда, цыц! На место, женщина! - надтреснутым, но еще могучим командным басом рявкнул он собаке. И та, немедленно повинуясь и поджав хвост, поскакала по коридору, как-то странно кренясь на один бок.
Очутившись в зале, Василий бегло осмотрел помещение: ничего особенного - серванты, хрусталь и пожелтевшие фото в засиженных мухами рамках. Никакого гусарского шарма.
"Ну, да ладно и, как говорится, "хуй с ним". Чай, не в музей пожаловал", - подумал он, мысленно мобилизуясь и перевоплощаясь в копромедиума.
Предмет его всепоглощающего интереса находился на большом круглом столе, стоящем посреди зала, накрытый газетой "Гудок", казенно пахнущей типографской краской.
"Газета - это нормально. Тем лучше будет обонятельный контраст..." - решил Василий, подходя вплотную к столу. Затем он как бы между делом обернулся и деловито спросил хозяина:
- Сколько времени?
- Девятнадцать нуль-нуль, как и договаривались... - ответил тот, прислонившись спиной к дверному косяку.
- Я не об этом. Сколько времени... говну?
- Ах, вот вы о чем... Около часа как отложил. Можно сказать, свежачок, хехе.
- Это нормально, - успокаивающе, но вместе с тем многозначительно промолвил Василий. И тут же резким жестом, как факир, сдернул газету прочь. Под нею оказалась до блеска начищенная китайская тарелка под второе, с изображением цветущей сакуры по краям. В самом ее центре лежала тощая колбаска, подернутая какой-то бледной мучнистой слизью. Справа и слева от тарелки, как обязательный антураж к этому тайнодействию, равноудаленно покоились столовые приборы - нож и вилка, ослепительно сверкавшие на солнце. Никакой роли в исследовании они не играли, но такова была прихоть медиума. Фантазия, если хотите.
Василий бросил уничижительный взгляд на высер и снисходительно подумал: "М-да, так ходить по-большому для генералов не солидно. Значит, точно не жилец..."
Потом он, медленно повернувшись на каблуках к "пациенту", со сквозящим чувством превосходства и тоном всемогущего гения, вежливо попросил старика:
- Товарищ генерал, а не могли бы вы оставить меня тет-а-тет с предметом нашего, так сказать, анализа?
- Да, да конечно. Как вам будет угодно, милейший, - заискивая, но в меру, сказал старик и, пятясь, притворил за собой двустворчатые двери комнаты.
Только сейчас, немного разглядев изможденное лицо больного, Василий уловил какую-то неуловимую, но до боли знакомую деталь - взгляд, который он уже где-то видел, но не мог припомнить точно, где. "Ладно, разберемся на досуге, пока не время", - решил он, приступая к работе.
Упершись руками в столешницу, он медленно нагнулся к генеральским фекалиям с закрытыми глазами и, почти коснувшись их носом, медленно, со вкусом втянул ноздрями их смрадный букет. Через секунду в его голове что-то щелкнуло, и он ясно увидел, будто на белом экране, тех же, что и утром, копошащихся в кишечнике глистов, печень хронического алкоголика, сплошь изъеденную циррозом и здоровенный мужской прибор, перемазанный нечеловеческой кровью, в фазе сладостного опадания после только что перенесенного оргазма.
"Эге-ге-ге, а старичок-то наш, оказывается, парень не промах, с двойным дном! Ну да, жизнь нужно прожить так, чтобы от хуя осталась только шкурка... - мысленно поглумился над генералом Василий. - Только вот почему кровь на члене инородная? Собачья, штоль? Вот черт!.."
Теперь его раздирало на части такое неуемное любопытство, что он, сто раз зарекавшийся "больше этого не делать", схватил со стола нож, отчленил от колбаски маленькую ворсистую крошку и, ловко поддев ее на лезвие, тут же отправил себе в рот. Повозив катышек между языком и небом, Василий брезгливо сплюнул его остатки на пыльный паркет. Через мгновение медиума тряхнуло, как от удара током, и то, что он увидел, повергло его в глубокий эмоциональный шок. В его сознании, на манер кинохроники, словно промелькнула тысяча немых кадров и сцен из жизни абсолютно незнакомого ему человека. Генерала. С которым, как оказалось, его всю жизнь тесно связывали незримые нити судьбы.
Василий увидел забитого болезненного ребенка, вечно голодного и брошенного родителями, рядом с ним - собаку, как единственного верного друга, с которым он делит еду, иногда тайком украденную с обеденного стола. Ночевка в собачьей будке: мальчик спит, нежно прижавшись к теплой шкуре доброго зверя... Школа-интернат, бесконечные насмешки с издевательствами товарищей и, как избавление, военное училище... Окончание. Ебля всем выпуском пьяной уборщицы, в котором и он принимает участие. Бесконечное похмельное отвращение к произошедшему... Служба где-то на границе с Китаем. Далекая, забытая Богом пограничная застава среди бескрайней тайги. Преданная овчарка, не подпускающая к себе никого, кроме него... Голод, нестерпимый голод и поедание верного четвероногого друга, со слезами и проклятьями небу... Война в Афганистане и молниеносное повышение по службе. Перевод в их город Н-ск, на должность комбата.
Дальше начиналось самое интересное: его молодая и пока незамужняя Маша, на танцах. Хулиганские приставания подвыпивших парней - и он, еще практически молодой подполковник под сорок, вставший на ее защиту. Прогулка со спасенной девушкой по ночному городу под ледяным блеском звезд. Удивление - девушка живет с ним в одном подъезде, этажом выше! Внезапная вспышка нежности, постель... Как исход - беременность и нежелание жениться, потому что в его квартире уже живет преданная собака, которая куда лучше женщины вылизывает ему яйца... Свадебный кортеж у подъезда, который он грустно наблюдает в окно с полным стаканом конька в трясущейся руке. Счастливый и молодой Василий в блаженном неведении, со своей невестой на сносях... Рождение дочери... Непрерывное пьянство после работы. Девочка, пятилетняя соплюха, одиноко копающаяся в песочнице, и собака, приятно скулящая в полутьме комнаты в момент, когда он медленно вводит в нее член... Снова тяжелый алкоголь натощак, обжигающий ливер теплом... Маша, идущая через двор, как гусыня, с пухлыми от жратвы авоськами. Еще алкоголь... Дочь, унаследовавшая его взгляд исподлобья, превратившаяся из гадкого утенка в смазливую студентку, на шпильках, пошло играющая задницей перед парнями (прямо как мать)... Яблоко, лежащее недалеко от яблони. Разочарование. Опять алкоголь. Подобно проклюнувшемуся сквозь почву зерну, начало какой-то странной болезни, с полной потерей аппетита и жизненных сил...
Дальше шел какой-то мутный провал, который Василий без интереса опустил. Вероятно, это было совсем недавнее прошлое генерала. Если попробовать выразить его состояние парой слов, в итоге получится только "сука" и "скука".
Все, что заслуживало внимания в этом сумбуре, - так это вчерашний визит законной жены Василия и их серьезный разговор с генералом по поводу его квартиры. Маша требовала оставить в наследство их дочери эти трехкомнатные хоромы. Где-то сбоку мелькнул и Василий, как маленький винтик сложной машины мирозданья, умеющий собрать на говне свои сливки. Потом будущее старика резко обрывалось. Но до этого всплыла нотариальная контора, а в ней женщина с ядовито окрашенным маникюром, заверяющая какие-то бумаги в присутствии жены и дочери. Дальше алкоголь, сумерки и - Смерть... Будто слизнувшая теплым собачьим языком все лишнее.
Василий открыл глаза и трясущимися руками снял очки. Сунул в карман. Вытер рукавом текущий по лицу пот и без разрешения закурил прямо в комнате. Задумался. Он впервые в жизни не знал, как ему поступить с клиентом. Набить старику морду? А зачем? Ведь он никогда не мешал им спокойно жить, ни на что не претендовал. Сам скоро преставится. Да и Машка права: пусть оставит хоть эти стены их дочери. "А ведь хитрая стерва, Машка! Ведь как в воду глядела, знала, блядина, что не удержусь и попробую-таки на вкус генеральского говнеца! Теперь вот и объясняться не нужно. Выяснять, что почем, и откуда взялось", - подумал Василий, затаптывая на паркете окурок с оплавленным фильтром.
Он решительно открыл двери зала и прошел на кухню. Генерал сидел за столом с наполовину пустой бутылкой водки и печально смотрел в окно. У его ног мирно покоилась псина со взглядом верной женщины, готовой загрызть любого, кто посмеет посягнуть на ее тихое камерное счастье.
Старик повернул голову к сантехнику и безучастно поинтересовался:
- Ну, что скажете, любезнейший?
Василий, ничего не ответив, подошел к раковине и начал тщательно мыть руки.
- Может, выпьете? - снова спросил генерал.
- Не пью, но налейте. Рот нужно прополоскать...
Старый вояка плеснул ему на самое донышко стакана, Василий принял налитое и, морщась, побултыхал водку во рту, сплюнув в раковину. А потом прямо, без всяких врачебных увертюр, сказал:
- Генерал, ваши дни сочтены. Случай вашей болезни крайне запущенный и лечению не поддается. Рекомендую не затягивать с нотариусом, так как времени у вас осталось хуй, да маленько.
- Как, вы и про это знаете?
- Знаю, уважаемый, знаю. Для этого-то я, собственно, здесь и нахожусь.
Старик встал из-за стола и, ни слова не сказав, вышел из кухни. Собака потрусила за ним следом. Василий не стал ждать подаяний (Машка, если что, сама потом заберет) и вышел, не попрощавшись с хозяином, на лестницу.
Осилив первый лестничный пролет наверх и уже ступив одной ногой на промежуточную площадку, Василий, будто выстрел в спину, услышал короткое:
- Подождите!
Он оглянулся и увидел, что генерал поднимается за ним следом, сжимая в руках какую-то вещь.
- Вот, это собачья шапка, очень теплая, совсем новая. Носите на здоровье! Мне она уже не понадобится, а вам еще жить да жить. И вот... Деньги, как мы и договаривались с Марией...
Старик сунул шапку в руки Василия и извлек из кармана поношенных треников мятый вспухший конверт.
- Здесь пять тысяч долларов, я дал бы и больше, но это, к сожалению, все, что у меня есть, - сказал он, отдавая деньги.
- Спасибо, генерал. А можно задать вам вопрос?
- ...?
- Из какой собаки сшита эта шапка? Из той, что вы любили в детстве, или из той, которую вы съели в тайге?
По лицу старика с волною морщин пробежала тень его вечной муки, и в глазах мелькнула искра негодования, так и не успевшая разжечь в нем пламени гнева. Он взял себя в руки и, глядя по-военному в глаза Василия, спокойно ответил:
- Из той, что была со мной в тайге...
Больше не добавив ни слова, он повернулся и начал неторопливо, по-стариковски, спускаться обратно - домой, где его ждала та, с кем ему было суждено скоротать свои последние дни.
Василий постоял у мусоропровода и подождал, когда за генералом захлопнется дверь.
С противным скрипом открыв крышку мусороприемника, он с удовольствием спустил туда шапку, а затем, немного подумав, отодрал усы и швырнул их следом.
С улыбкой подумал: "Нет, все-таки надо купить темные квадратные очки, как у Сухогузкина, а то я в этих "гламурных", блять, что клоун на ковре - аж шапками из любимых собак задаривают!"


© Гайтан