Если верить словам доктора Тимофеева (а не верить его словам я не имею абсолютно никаких оснований), то внутренняя жизнь подольской "скорой" в начале девяностых являла собой восхитительный срез жизни всеокружающей. Подольский скоровспомощной микрокосм отражал собой весь мир, включая падение Берлинской стены, войны Алой и Белой Розы и даже кое-что из нерожденного еще Южного Парка.
Рычаги, за которые можно дергать и, ergo, управлять, у главврача Елены Андреевны потерялись хоть и не в одночасье, но напрочь. Деньги какие-то государство продолжало по инерции выплачивать, но деньги эти были настолько смешные, что рычагом никак являться не могли. Все эти постмодернистские ужимки, вроде хозрасчетов, бригадных подрядов и штрафов за перерасход материалов или невовремя выполненную ЭКГ - все они действовали крайне неважно.
Вот, скажем, ведет Елена Андреевна как-то утром молодую докторицу в очках знакомиться с подстанцией. Докторица румяная, как пирожок из печки, опыта - что у того же пирожка - ноль. Всё ей внове, всё интересно. Елена Андреевна ведет экскурсию осторожно, даже нежно, чтобы не спугнуть доктора; доктор нужен просто позарез. Открывает двери, показывает: "Вот тут у нас женская ординаторская... Вот мужская... Ну тут не смотрите, что на полу валяется, это же мужчины, вы понимаете... Вот тут у нас мужская фельдшерская... Видите, даже почти ничего не валяется... Они, вообще, замечательные люди, но несколько... рассеянные что ли... творческие... А вот у нас фельдшерская женская...".
Тут, значит, Елена Андреевна, распахивает дверь женской фельдшерской, совершенно не ожидая, что западла можно ожидать именно от нее. А западло, в виде карточной даже не игры, а карточного боя, было именно в этом месте. Как раз в этот момент, энергичный доктор Серега собирался делать мощный удар последней картой, свой фаталити - и грести банк. На столе стояли две литровые бутылки водки, видимо припасенные кем-то из уходящих на последежурственные пленэры. И вот, открывает главврач дверь, показывает рукой в клубы синеватого папиросного дыма, а в клубах этих, помимо бутылочного натюрморта и нескольких смутных фигур за столом, утесом возвышается мощная спина доктора Сереги с занесенной рукой.
Раздается звонкий шлепок карты о стол и Серегин торжествующий рёв: "Хуярю семеркой!!!".
Елена Андреевна, молча закрывает дверь и так же безмолвно, жестом приглашает докторицу пройти смотреть следующее помещение.
Выдержке ее нужно отдать должное - подводили ее не раз и самыми неприличными образами, но она так ни разу никого и не люстрировала. Хотя могла.
Вот, скажем, приходят к ней студенты учиться. Она еще на кафедре в медучилище преподавала, так что лоботрясы на подстанции появлялись регулярно. Где-нибудь в коридоре Елена Андреевна произносит небольшую речь, что-нибудь о высоком звании врача, о том, что не каждый может, но если уж назвался груздем, то безумству храбрых споем мы песню - в общем, умела заведующая словом молодежь мотивировать, не отнять у нее этого. А потом приступают к какой-нибудь теме, ну что там под руку попадется, ну вот например, аппарат АН-8, давайте с ним ознакомимся, давайте я его сейчас возьму и мы с ним ознакомимся.
АН-8, есичо, в первую очередь не самолет, а портативный аппарат для ингаляционного наркоза, который не знаю, как сейчас, а тогда был востребован для разных неожиданных нужд в процессе выезда - ну там, кислородиком кого подпитать, а то и закисью азота жахнуть. Случаи-то разные бывают.
Приводит Елена Андреевна студентов в более-менее приличное помещение - столовую, рассаживает за столом и ставит на него этот вундербар машин, открывает крышку.
Из аппарата АН-8, вызывающе звякнув, вываливается бутылка. Пустая. Из-под рябиновой, ммать, настойки.
Нет, ну вы понимаете, вся прелюдия про высокое звание и безумство храбрых - вся она псу под хвост, студенты хрюкают, бутылка катится к входной двери, а преподаватель враскоряку пытается ее поймать. Цирк с конями, а не высокое звание!
После этого на кукан, словесно и материально, была надета вся восьмая бригада, в ведении которой в этот день находился аппарат. Они, конечно, пытались защищаться, справедливо указывая, что, там уже остатки все засохли, а бутылка вон в пыли уже, и паутинка даже, так что это никак не могли быть они. После пятисекундного размышления главврача, восьмая бригад была повторно одета на кукан, уже за то, что невнимательно приняли аппарат у предыдущей бригады. Строго и справедливо. Но не люстрировала. Хотя могла.
Если на докторов еще можно было воздействовать силой слова, то на водителей - уже всё. Возможно, получилось бы воздействовать силой мата, но Елена Андреевна не могла позволить себе такую роскошь. Там-то как раз, в водительской среде, удерживались только калачи. Калачи за баранкой - чо, всё логично.
Окна упомянутой уже столовой, места общественного и всеми любимого, располагались вровень с землей и выходили на живописный серый забор завода Пээмзе, он же завод Зингера, того самого, который швейные машинки.
Сидят, значит, сотрудники подстанции в столовой у открытого окна, курят, чаи пьют и баранками закусывают. Забор смотрят, ибо больше из окна ничего не видно. Погоды гуляют, вечер жгучий, только мухи вьются над ПМЗ. Что-то там, видать, сьедобное для мух было, кроме металлоизделий. Долго ли, коротко ли - вылетает из-за забора мешок. Увесистый такой мешок. С металлическим глухим стуком упал он в кусты под забором. За столом тут же начали обсуждать, швейная ли это машинка, или что-то оборонного плана, поскольку если швейная машинка, это интересно и полезно, а если что-то оборонное, то ну его нахрен от греха подальше. Обсуждали все, кроме водителя Партизана, который молча встал, сходил в кусты и принес мешок с - действительно - швейной машинкой.
Партизан у него была не фамилия, а прозвище, данное за колоритный лесной вид. Видом своим Партизан за рулем действительно походил за героя-подпольщика, прорывающегося с боем через фашистские полчища, поэтому милиционеры вообще старались его не останавливать, а водители, глядя в зеркало заднего вида, сдавали в правый ряд очень быстро. Кто его знает: не сдашь - получишь картечью в жопу...
Ну так вот, притащил Партизан на подстанцию швейную машинку, показал всем, покрутил колесико, и унёс куда-то к себе, в схрон. А под забором тем временем появились два печальных персонажа в спецовках. Они лазили по зарослям крапивы и озадаченно матерились. Партизан восседал за столом с блюдечком чая и из-под насупленных бровей наблюдал. Возможно, настоящий партизан в засаде не мог сидеть с блюдечком чая, но что-то художественное, батально-историческое в Партизане все-таки было. Персонажи, заметив голову наблюдателя в окне, подошли и поимели краткую беседу с водителем Партизаном, начавшуюся с мешка и закончившуюся погодой.
Партизан никогда и ни в чем не признавался. Такое было его подпольное свойство.
Вот, скажем, нашумевшая история с арбузами. Он и тогда ни в чем не признался - а было в чем.
...Здание городского рынка располагалось таким образом, что подъезжать к нему для разгрузки нужно было фактически на минус первый этаж. Пространство на этом минус первом этаже находилось под открытым небом и стоило, видимо совсем немного, поскольку его облюбовали для хранения и незатратной торговли товарищи из солнечного Узбекистана. Как и все арбузники, товар они на ночь не увозили, а держали в открытой сверху клетку. Но ведь, посудите сами - открытая сверху клетка. На минус первом этаже. Логика ничего не подсказывает?
Если вам она, может быть ничего и не подсказывает, то Партизану его логика орала, визжала в уши: "Да что ты сидишь-то? Пойди и возьми! Увидел - и возьми немедленно! В открытой клетке, суки... Они - твои!!".
На дело Партизан ходил по ночам, когда было мало вызовов. С собой брал он фельдшера Ефрема, маленького и юркого. Партизан крался на своем рафике под покровом ночи, погасив фары. Около рынка Ефрем вытаскивал из машины багор,они подходили к краю этой ямы, на дне которой находился этот минус первый этаж, и... да, логика подсказывала и этот шаг, она его просто не могла не подсказать. Партизан брал Ефрема за ноги и спускал в клетку. Ефрем багром цеплял арбуз и Партизан вытаскивал его с добычей. PROFIT!! Поскольку Партизан был человеком мощным от природы, он успевал набрать Ефремом мешка два арбузов, прежде чем приходили первые признаки утомления...
Надо ли говорить, что вся подстанция этими арбузами питалась на завтрак, обед и ужин. А времена были голодные, арбуз был предметом роскоши, поэтому на такой беспринципный плодожор подозрительных бахчевых заведующая Елена Андреевна смотрела сквозь пальцы. Как бы этих арбузов и не было вовсе. Для нее это был неплохой бонус по поднятию боевого духа малооплачиваемых работников. Узбеки, конечно, не дураки, такую массовую и регулярную пропажу арбузов они быстро просекли и даже как-то вычислили подстанцию. Приходили и галдели у Елены Андреевны, но она всё отрицала неотрез, с совершенно честными глазами. А там, ё-маё, весь двор арбузными корками завален... Железная женщина, ей богу.
Ну, узбеки сами себе не враги, составили такой хитрый план. Согласно плану, поместили они на арбузах ночевать одного своего узбека, самого отважного. Сказали, мол, если что - ори, зови на помощь. Тот на арбузах свернулся калачиком в телогрейке, да и заснул. Налетчиков никто, конечно, о такой бессовестной засаде не предупредил...
...Висящий вниз головой Ефрем ткнул багром наугад и сразу же попал. Сам он радостно решил, что особо большой и тяжелый арбуз подвернулся, а может сетка целая, и начал тянуть багор вверх. Узбек же, которого словно на вешалку подцепили за телогрейку, всю свою отвагу при виде происходящего потерял, вместе с даром речи. В лунном свете над ним висели две рожи, одна страшнее другой: та, которая, поближе, человекоподобная, еврейского типа, но с вилами или чем-то вроде, а вот та, которая подальше - вообще шайтанама бородатая, пунцовая ровно чорт, зубы скалит, хрипит и матючком бесовским посыпает вполголоса. И, понимаешь, тащат, натурально тащат его, узбека, эти два чорта, куда-то, и явно не в сады с гуриями. Даже по узбекским понятиям какой-то несусветный пиздец происходит, там не то что речь потеряешь...
И ведь Ефрем с Партизаном ничего не заподозрили, а продолжали тащить улов до того момента, когда у узбека, наконец, не прорезался голос, и он не начал кричать нечеловеческим голосом и, кажется, даже не по-узбекски. Надо отдать должное сотрудникам скорой помощи - Партизан не выпустил ноги Ефрема, а Ефрем не выпустил багор, потому, что казенное имущество терять не положено. Ефрем начал усердно трясти багром, а Партизан, эмпатичный, как и все подпольщики, начал трясти Ефремом. Совместные усилия опытных товарищей увенчались успехом, кричащий узбек рухнул вниз, во тьму, под ним жалобно крякнул арбуз. По пустырю, к стоящему неподалеку рафику семенили две фигуры: одна побольше, другая поменьше, с багром наперевес...
Ну вот какие рычаги с такими титанами, а?..