- Пацаны, я поссать пошла! - на весь двор орала Натка. Мы тут же бросали все наши игры и ватагой бежали на задний двор, где в узкой щели между сараями и забором было Наткино место. Задрав платье и бесстыдно раздвинув колени, она глубоко присаживалась, и хитро поглядывая на нас, упиралась тугой струйкой в сухую землю. Там, у сараев с дровами, запасёнными на зиму, я прошёл мои первые университеты. Как незабываема в жизни каждого мужчины его первая женщина, так навсегда остаётся в жизни мальчика и первая девочка, спустившая перед ним трусики.
Десятки раз я, сломя голову, мчался за Наткой, пытаясь успеть одним из первых, протиснуться между сараями, чтобы хоть краешком глаза живьём увидеть предмет своих мечтаний. Парни постарше оттесняли малышей в сторону, и, не дожидаясь, пока Натка пристроится у забора, начинали дрочить. Малышне же вроде меня категорически запрещалось расстёгивать штаны: "Не дорос, хер отвалится",- говорили мне. В животе сладко ныло, сердце стучало, рот наполнялся противной слюной, но отвести взгляд от выставленной нам на радость Наткиной пизды не было сил. Натка, дочка нашей дворничихи, росла как трава в поле, общее внимание ей явно льстило, и она с наслаждением, не стесняясь, поливала мочой ссохшуюся землю, нутром ощущая некую власть над мужским естеством своих приятелей.
Из разговоров старших ребят было известно, что "за трёху Натка может дать", и видимо, это были не пустые слова: иногда кто-то из них уходил с Наткой в подвал, понятное дело - "*баться", но в чём состоял смысл процесса, я до конца не понимал. Однако было ясно, что если во дворе за бесплатно можно получить незабываемое зрелище, то за три рубля, представляющие собой баснословную сумму, в подвале должно происходить нечто невероятное. Иногда во дворе появлялись странного вида пугливые мужики, перешёптывались с ребятами, а потом тоже отправлялись с Наткой в подвал. Они были богаты, им всё было можно.
С завистью я следил за ними краем глаза, как бы не обращая внимания и представляя себя на их месте. Несчастье состояло в том, что такую сумму разом я никогда не держал в руках, на завтрак в школу я получал от матери каждый день 10 копеек: 6 копеек стоил пирожок с повидлом и три копейки - чай; оставалась копейка, которая исчезала неизвестно куда. Я понимал, что накопить трёшку мне не по силам, это займёт полжизни, оставалось одно - найти или украсть. Хотя бы часть.
На вешалках в длинном коридоре нашей огромной коммунальной квартиры всегда висели какие-то старые платья, пиджаки и пальто; наверху на полках лежали зимние шапки и велюровые шляпы, а в старых, никогда не запиравшихся шкафах, пахнувших плесенью и нафталином, - штаны и вязаные кофты довоенных времён. В этой старой одежде я рылся тайком в поисках забытой меди: мелочь иногда проваливалась за подкладку. Исследовал карманы случайно оставленного гостями в коридоре пальто, и не решаясь взять серебро, стащил пару двушек - это был счастливый день!
Мой дед, живший с нами в той же квартире, был по старости рассеян и забывчив, без особого риска я стащил несколько копеек из его комнаты, пока он ходил в уборную. Болтался у касс в магазинах в надежде поднять оброненную монетку, но торчать у кассы было опасно и неудобно, поэтому всё же основным источником доходов стала жёсткая экономия. Голодать я физически не мог, но чай стал пить без сахара, и таким образом сумма в тайном мешочке медленно, но уверенно росла. Наконец, наступил день, когда дважды пересчитав своё богатство, я убедился, что там ровно 300 копеек, и, спрятав мешочек в карман, отправился к Натке.
Перейти к делу, как оказалось, было совсем непросто. Во-первых, я не знал, что нужно говорить в таких случаях, и что, собственно говоря, ждёт меня там, в подвале; а во-вторых, я боялся свидетелей - старших парней - которые могли просто отнять у меня эти деньги, наложить пиздюлей и навечно сделать меня предметом всеобщих насмешек. Поэтому я долго выбирал момент, когда Натка выйдет во двор одна и никого не будет поблизости. Ждал долго, мешочек с деньгами прятал в квартире, смертельно боясь, что его найдёт кто-либо из взрослых, и все мои планы рухнут: второй раз на такой подвиг я не был способен. Тогда я впервые понял, что мир полон врагов, жаждущих моей крови.
Я подошёл к Натке и молча протянул ей мешочек с деньгами. Она заглянула в него, подержала на ладони. Вроде поняла.
- На хуя мне это железо,- хмуро сказала она.- Ты что, на голову eбанутый?
- Я хочу с тобой... в подвал.
- А мамка тебе разрешила? Сопли утри, мудило. Вот отцу скажу, куда ты меня звал.
Я находился уже на грани отчаяния.
- А я скажу, что ты с мужиками туда ходила, я всё видел.
- Мудак ты.
Угроза подействовала, сообразил я.
- Что я с твоим мешком делать буду? Давай бумажкой.
Я помчался менять мелочь. Сгорая от стыда, я вытаскивал своё богатство: мне казалось, что все понимают, зачем я накопил эти деньги, но никто не хотел возиться с такой кучей мелочи, пока, наконец, в овощном ларьке продавщица не бросила мешочек на весы и протянула мне грязную, смятую зеленоватую бумажку. Натка ждала меня во дворе, одна; она тут же забрала мою трёшку и буркнула: "Пошли, сопля рязанская!"
Я спустился за ней по ступенькам в подвал, наощупь, спотыкаясь, прошёл между поленницами и, когда глаза привыкли к сырому подвальному мраку, различил у стены, в конце прохода, старый гнилой матрас. Натка присела на краешек, я робко стоял поодаль. "Ну?" -сказала она. И тут меня охватил ужас. Я понял, что я СОВЕРШЕННО не понимаю, что сейчас нужно делать. Как в страшном сне, когда тебя вызывают к доске, а ты даже не знаешь, о чём нужно говорить, так и в этот момент я ощутил себя на краю пропасти, в которую я собираюсь шагнуть. Зачем я пришёл сюда? Что я должен говорить? Что с ней делать? Я дрожащими пальцами стал расстёгивать пуговки на ширинке, смутно сознавая, что именно здесь находится золотой ключик к волшебной дверце, но Натка с какой-то презрительной улыбкой посмотрела на меня, я смутился окончательно и бросился к выходу, наружу, к солнечному свету, подальше от пугающего наваждения.
Униженный и опозоренный, я чувствовал себя трусом, даже в какой-то мере предателем; был готов вернуться, но путь назад был отрезан, второй попытки, я понимал, мне уже не дано. Но больше всего на свете я боялся, что Натка расскажет во дворе про мой позор, неделю я не выходил на улицу, однако она не сказала никому ни слова, во всяком случае, жизнь продолжалась, как обычно. Пацаны по зову самки бегали смотреть, как она ссыт, только меня с тех пор среди них уже не было; это, впрочем, мало кого волновало.
Трёшку она мне так и не вернула.
*****
Я сидел в "стекляшке", с тоской глядя через немытые окна на пыльную душную улицу моего детства. Дом наш сломали, сараи снесли, подвалы засыпали, школу мою - где я проучился десять лет от звонка до звонка - закрыли. По пальцам перечесть, кто ещё остался в этих краях из старых знакомых: уехали, умерли, исчезли в болотной трясине времени. Чаще всех попадалась Натка, работающая здесь посудомойкой: в резиновых ботах на босу ногу, волосы грязные, лицо красное, одутловатое, испитое.
Заметила меня в зале, подошла, присела к столику.
-Налей, что ли, не жидись...
Не поворачиваясь, подвинул ей бутылку. Налила сама гранёный стакан до верху, выпила залпом. Помолчали.
-Идём в подсобку, я тебе отсосу по старой дружбе...
Этого мне только не хватало. Я посмотрел на неё и почувствовал, что меня сейчас стошнит. Она угадала в моём взгляде испуг и засмеялась.
-Не бздюм, нас тут проверяют, здорова; давай, за мной ещё должок есть.
Вот сучка, столько лет прошло, а она ещё помнит! А что? Я всегда хотел её выебать, Натку - второгодницу, да всё не складывалось. Дрочил на неё, когда учились вместе, классе в восьмом, наверное. Груди у неё были небольшие, упругие, трусы такие в обтяжку носила на физкультуру, лобок выпирал, не оторваться. Интересно, сейчас тоже выпирает? Даёт ведь за так, за стакан портвейну. Страшновато. Но вспомнил, как когда-то трусливо сбежал из подвала, поднялся.
-Пошли.
В грязной подсобке посуда в шкафах, стол кривой и два стула. На полу ебаться не буду, уж увольте. Натка встала на колени, по-деловому стащила с меня брюки, облизала и в два приёма насадилась под корешок, задышала носом. Ни хера себе, одноклассница, я ей всё по алгебре помогал после уроков, а у самого хуй стоял, какие тут биномы-ньютоны! Потом в сортир бежал, спустить поскорей. Зачем я пришёл сюда? О чём нам говорить? Что я буду дальше с ней делать? Ну вот, пошло, сглотнула, выпрямилась, рот вытерла ладонью.
Я, как воспитанный человек, помог даме подняться; пока я застёгивал штаны, Натка молча безучастно глядела в окно. У меня внезапно создалось ощущущение "момента истины", тонкой ниточки откровенности. Я решился задать ей вопрос, который преследовал меня все эти годы.
- Натка, скажи, вот только по-честному, там, в подвале, тогда, ты правда мужикам за трёху давала?
Натка поморщилась.
- За рупь, дурило, за рупь! А по-честному, я только дрочила им, сосала иногда, кто уж очень просил. Мать всегда говорила: "Береги целку, пригодится!"
- Ну и как?
- Как видишь...
- Так что, она знала что ли?
- Ну а ты как думаешь, ты один такой умный был? Кому я деньги-то носила? В сберкассу? Смешной ты, ей-богу... Оставь, ладно, дело давнее,- устало вздохнула она.
Я смотрел на неё и думал: ну чем я могу тебе помочь? Колесо раскрутилось, не остановишь. Я порылся в карманах, протянул ей четвертной.
- Да ты что, не надо, я же тебе так, по дружбе...
- Бери, бери, купишь себе чего нибудь.
- Пропью.
- Дело твоё.
В дверь подсобки заколотили.
- Натка, сука, опять ёбаря привела, кончай, блядь, пиздой работать, посуды полно!
"Все знают. Как тогда на заднем дворе" - подумал я.
-Может вечером заскочишь в гости, я тут рядом живу,- спросила Натка.
Я замялся.
- Да не знаю, дела у меня...
- Ну как хочешь, а то я тебя обслужу по полной. Отработаю четвертак,- хохотнула она.
Мысли о прощальном поцелуе у меня не было. Под любопытными взглядами обслуги - необычный всё-таки у Натки был клиент - с отвращением к себе я пересёк стекляшку и вышел на улицу.
Вот она какая - осуществлённая мечта! И ради этой жалкой бляди я когда-то наивно копил в мучениях заветную трёшку? Мчался со всех ног посмотреть из-за чужой спины, как она ссыт за сараями? С биением сердца по ночам представлял себе, что там у неё в трусах? Кончал на неё в вонючих сортирах? И что? Не знаю, не знаю, каково ей сейчас, но я почувствовал себя обманутым и разбитым.
Ах, если бы знать тогда, если б только знать...