Заведующий отделением Александр Голубев идет по больничному подвалу на планерку к главному. Дежурант Дима рядом, докладывает:
- Рогозину ночью лапаротомию делали.
- Нашему, что ли?
- Ну, да, тому самому. Вроде все с почечной колики началось, а потом живот встал. Скорая сразу шишку заподозрила, но сначала свозили в тысячекоечную, к урологам. Урологи руками замахали: везите в 20-ю - это объемный процесс, в родную клинику везите вашего Рогозина.
- И что?
- Ну, понимаете, Сан Саныч? Картина непроходимости, сильные боли, анамнез отягощен - папаша у него от рака кишки помер?
- Анализы?
- Кровь терпимая, умеренный лейкоцитоз.
- Значит, до утра нельзя было дождаться? Профессора? Меня? Надо было срочно в живот идти бывшему коллеге?
- Понимаете, Сан Саныч, сомнений у меня не было. И рентгенолог шишку вроде видела. Пять человек сошлись в диагнозе!
Голубев останавливается.
- Что значит, "вроде видела"?
- А то, что нету там шишки, Сан Саныч. Я все кишки перемотал. Нет опухоли. Потом уже анализировал: жена говорила, что не худел он, чувствовал себя отлично.
- Ну, Дима, ты даешь?
- Да он сам виноват, Рогозин. Даже не сомневался - подписал бумажку. Плечами пожал - надо, так надо. Стойкий мужик. Молчун. Говорят, он всегда таким был, да, Сан Саныч? Вы ж его знали?
- Да, Дима. Рогозин - мужик стойкий. Можно сказать, каменный?
?Интерн Саша Голубев видит тридцатилетнего Рогозина в кабинете на подоконнике. Это его любимое место. В тонких пальцах сигарета, и смотрит Рогозин в больничный парк. Никто не мешает в это время лучшему сосудистому хирургу. Сегодня - тем более, ведь шил Рогозин бедренную артерию. Саша знает, что это такое.
Рогозин для Голубева - гора со снежной вершиной. Саша идет к горе, как Магомет. Уже год не сводит глаз с этих тонких пальцев, учится.
Но сегодня другое дело. Саша хочет задать Рогозину вопрос. Не может не задать. Рогозин замечает решительное Сашино лицо:
- Что с тобой, оруженосец?
- Хочу о Маше Ивановой спросить.
Рогозин удивленно поднимает брови.
- У вас с ней серьезно? - выдыхает Саша.
Рогозин молчит и улыбается.
- У вас с ней что-то было, я знаю. Маша плачет.
Рогозин пожимает плечами:
- Кажется, я ее хотел.
- И что?
- Ничего. Теперь не хочу.
Саша Голубев понимает, что говорить не о чем. Но сил развернуться и уйти, и навсегда забыть о человеке по фамилии Рогозин - нет. Саша ослабел - ноги дрожат.
- Но вы же сами говорили, что она чистенькая деревенская девочка, просто хрустит, как накрахмаленная. Я помню. И что на матрешку похожа - настоящая Маша Иванова?
- Сань, - перебивает Рогозин. - Прости великодушно. Не знал, что она тебе всерьез нравится. Но ты запомни, что скажу: ТВОЮ женщину никто не отнимет. Это невозможно. Повелась - значит, чужая. Не жалей.
- И кстати, Саша, - улыбается Рогозин, поднимая кверху гениальный указательный палец. - Медсестры нужны, чтобы оказывать врачам вспоможение - во всем! Так что не грузись.
Рогозин не соврал - медсестер потом было до матери. И санитарок, и студенток. И даже больных, что греха таить. А Маша Иванова почему-то запомнилась. Расслабился тогда Голубев, в кино девчонку водил, дышать на нее боялся. Дурак...
На обходе в палате Рогозина вся верхушка - профессор, администрация, анестезиологи, старые коллеги набежали. Рогозин Голубева узнал:
- Здравствуй, Саша.
Здорово сдал гуру за двадцать лет - морда в складках, башка с залысинами.
Живот у Рогозина стоит - никакой перистальтики. Консилиум спорит, в чем причина и что делать.
Сан Саныч среди этих светил человек маленький и потому отвлекся - поглядывает на жену Рогозина, неожиданно молодую дамочку. Впрочем, чему удивляться - это же Рогозин?
Она недвижно стоит в изголовье кровати в белом халате с чужого плеча. Рукава халата свисают и жена Рогозина странно похожа на мраморного кладбищенского ангела - таких Сан Саныч видел в Варшаве. Ангелы Голубева удивили: само смирение, смотрят в землю, а голова гордая, и спина прямая. Все правильно, так и надо относиться к смерти - спорить с ней без толку, но и сдаваться нельзя.
"Да уж. Это не Маша Иванова, совсем другой типаж", - думает Голубев о жене Рогозина. Сан Санычу не нравятся такие женщины, из острых углов состоящие. И грудь острая, как у козы.
- Вы может, домой пойдете? - обращается к жене Рогозина профессор. - У вас же ребенок. Самое плохое уже произошло, дальше будет лучше.
- Дождусь, пока станет лучше, - тихо говорит жена Рогозина. Никто с ней почему-то не спорит.
- Жена Рогозина все отделение построила, - через пару дней удивляется Дима в ординаторской. - Сестры кудахчут, типа, все бы такие бабы были. Светка шампунь ей приперла, косметику, Рогозина же дома не была трое суток. Наташа предлагала ребенка к себе забрать на время, пирожков напекла. Толку - не ест ничего, и Рогозин не ест.
Сан Саныч слушает Диму, но не комментирует. Встречая Рогозину в коридоре и в палате, он невольно замечает, что у нее, как у кошки, нет ни одного неверного движения. Даже с судном в руках идет по линеечке с гордой своей головой и глазами в пол. Она все делает красиво, и грязную работу - моет Рогозина, ставит ему клизмы, массирует живот, убирает палату. И не плачет. Совсем не плачет.
Живот у Рогозина по-прежнему мертвый. Он не только не ест, даже не пьет. Живет на капельницах.
Жена Рогозина ждет Сан Саныча в коридоре в большом
своем трогательном халате:
- Ночью поднялась температура. Сейчас 37 и кровь в моче.
- Дежурному говорили?
- Говорила. И вам говорю. Ему хуже.
В голосе жены Рогозина металл. Сан Саныч раздражается:
- Вы не врач, чтобы оценивать состояние больного. Сейчас разберемся.
Рогозина разворачивается и идет в палату кошачьей своей походкой.
Через двадцать минут готовы экспресс-анализы.
Рогозин серый, скребет пальцами по простыне и улыбается.
- Не справляюсь я, да, Саша?
"Он же прекрасно понимает, что происходит", - думает Сан Саныч. Вслух говорит:
- Надо ревизию делать. Взгляните, - и протягивает Рогозину анализ крови.
Рогозин мельком читает лейкоцитарную формулу и присвистывает сквозь боль. А потом ищет глазами жену. Она здесь, в изголовье кровати, пальцы сжимают стальной поручень.
Сан Саныч сам оперирует Рогозина. В малом тазу гной. Голубев знает, что такое уросепсис.
- Ты же знаешь статистику уросепсиса, - вторит Голубеву реаниматолог, принимая Рогозина после операции. - Лавина! Посмотри, что в крови делается. Уже к утру может уйти. Тут банальными антибиотиками не обойдешься. Вы что - офигели, Саша, так больного тянуть? Пятница, вечер, в нашем сейфе одно говно, аптеки закрыты. Чего раньше-то не побеспокоились? Давай звонить куда-нибудь по знакомым. Давай жену подключать! Ты можешь с ней связаться?
- Она за дверями, - задумчиво отвечает Голубев, глядя на полутруп Рогозина, закрытый простыней.
Жена Рогозина поднимается навстречу с дивана. Халат обвис на ней до безобразия.
- Состояние крайней тяжести, - говорит реаниматолог. - Надо купить тирегам, американский антибиотик. В нашей клинике его сейчас нет - точно. Времени очень мало, но мы постараемся, поддержим, чем можем, до утра. Думаю, в областной больнице найдется. Мы будем звонить, но и вам надо все связи поднять. И деньги нужны, много. Займите где-нибудь, если нету.
Сан Саныч молчит. Он смотрит на жену Рогозина. А она - за спину обоим врачам, туда, где муж мучительно отходит от наркоза. На жену Рогозина надвигается горячая темнота. Глаза ее обожженные, сухие. Лицо Рогозиной каменное - кажется, сейчас пойдет мелкими трещинами, и вся она мраморной пылью осыплется к ногам.
- Володя, - говорит Голубев реаниматологу, - ты работай, мы постараемся, что-нибудь придумаем.
Голубев проводит жену Рогозина мимо ординаторской к своему маленькому кабинету. Она идет как кошка, налакавшаяся валерьянки, пошатывается.
В кабинете полумрак. Сан Саныч раздвигает шторы, да так и остается на подоконнике. Здесь сидел когда-то сам Рогозин и потягивал сигаретку.
Жена Рогозина опускается на диван, складывается, как перочинный нож.
- Не надо отчаиваться, - шепчет Голубев, и сам пугается своего шепота. - Из каждого положения можно найти выход. У меня есть тирегам. На крайний случай.
Она пронзительно смотрит на него. Голубев ерзает по подоконнику, как школьник.
- Деньги я привезу через два часа. Любые, - в голосе жены Рогозина знакомый металл.
Еще никогда Голубев так не верил женщине. Еще ни одна не приводила его в такое бешенство.
- Деньги?.. - нарочито разочаровано тянет Голубев. - Не все можно купить за деньги, жизнь, например?
Сан Саныч замолкает. Его слегка потряхивает. Пауза затягивается.
Лицо жены Рогозина течет, как вода: она хмурит брови, потом в глазах ее изумление, потом недоверие, потом прямой вопрос, потом решимость?
Жена Рогозина подходит к Сан Санычу близко-близко. Она - само нетерпение.
Голубев еще может отшутиться, отступить. Может, но не хочет.
Он запускает руку в ее волосы и тихонько тянет вниз. Она покорно сползает - не на корточки, на колени. Жена Рогозина медленно работает рукой - ни одного неверного движения. В нужный момент она осторожно берет в рот член, твердый, как кукурузный початок. Голубев тяжело дышит, прорывается сквозь кулак глубже - в иссушенную адреналином глотку. Ничего не получается - жену Рогозина душит рвота. Она виновата, она в ужасе. Унижено суетится и повторяет:
- Сейчас, сейчас?
Жена Рогозина настраивается. Сан Саныч знает: она помнит об умирающем, там, наверху, о той его части, на которой играла, как на дудочке, многие годы.
Жена Рогозина справляется - сухой рот наполняется вязкой слюной.
Она долго любит Голубева. У нее скомканное лицо, из треснувшей губы сочится сукровица, ходят ходуном худые ключицы. Жена Рогозина запрокидывает голову далеко назад, чтобы вместить в себя весь мучительный кукурузный початок. Еще немного, и кажется, сломаются шейные позвонки?
Потом Сан Саныч открывает сейф и вынимает коробочки с тирегамом. Она сидит на полу спиной к нему и вздрагивает на каждый звук. Голубев понимает, что жена Рогозина не верит ему, и едва подавляет соблазн положить лекарство обратно.
Когда она уходит, распихав коробки по карманам необъятного халата, он бросает вслед:
- Спроси у мужа, помнит ли он Машу Иванову?
Она смотрит на Сан Саныча с любопытством энтомолога. Потом кивает - гордая голова, глаза в пол.
В понедельник Александр Голубев спешит на общебольничную планерку.
Дежурант на бегу докладывает о парне с ножевым ранением - три метра кишки выбросили в таз. О Рогозине говорит весело:
- Переводят сегодня из реанимации. Пошел Рогозин на тирегаме. Невропатолога пригласили для консультации, она ему живот запустила двумя таблетками. Говорит - болевой парез на фоне почечной колики. Выходит, Сан Саныч, эти теоретики тоже что-то могут?
- Не комплексуй, практики могут больше. Отрезал - и нет проблем.
Голубев набирается духу, прежде чем войти в палату к Рогозину. Дожидается профессора, начмеда и проскальзывает третьим.
Рогозин слаб так, что руки поднять не может, но реагирует не на профессора с начмедом:
- Спасибо, Саша.
Голубев знает, что сейчас делает в этом беспомощном организме тирегам: бактерий нет, нет вообще. Рогозин чист, как детская слеза.
На жену Рогозина Голубев долго не решается взглянуть. А когда, наконец, решается - не узнает. Лица и не видно почти - сплошное сияние. Обычная бабенка в соплях и слезах - Голубев таких счастливиц навидался за годы работы в хирургии. Ничего в ней нет от мраморной статуи с пересохшим от горя ртом.
- Спасибо, Сан Саныч, - говорит она ему. С нежностью, благодарностью и прочими благоглупостями.
Голубев что-то бормочет, трогает для порядка рогозинский многострадальный живот и уходит.
Она не спросит мужа о Маше Ивановой. Забыла, наверняка. Она вообще все забыла.
И от этого Голубеву становится легче.
Никто не может забрать у мужчины его женщину.
Никто не может забрать у женщины ее мужчину.
Потому что любовь - смиренный ангел с гордой головой.