"Она"

Она всегда докуривала сигарету до конца. До самого фильтра. До края. До того самого момента, когда затянувшись еще раз ты закашляешься, выпуская из себя едкий, режущий горло дым сгоревшей ваты фильтра. Курила как и жила. До самого края. До того самого момента, когда, проснувшись еще раз, душа закашляется и выпустит на волю демонов. Демонов отчаяния, скандала, слез и разрыва.

Она жила так. Она так умела. Докуривая очередную сигарету, она никогда не задумывалась, можно ли по другому. Зачем? Ее красивое лицо змеилось ироничной улыбкой, когда она слушала рассуждения о том, что человек должен стремиться к лучшему, к развитию. Обычно такие разговоры любили вести молодые интеллигентные люди, увивающиеся около нее. С глазами, в которых плескалась похоть. О, как она любила прогнать из этих глаз похоть и запустить туда растерянность и смущение. Она докуривала сигарету, вминала ее в полную уже пепельницу и, впившись в глаза собеседника, говорила:
-Человек - животное. Всегда. Вот ты...(тут она делала паузу, наслаждаясь игрой его эмоций). Ты ведь трахнуть меня хочешь. На самом-то деле. И всех делов.

Заливисто рассмеявшись, она вставала и, слегка покачивая бедрами, уходила.
Потом появлялась. У тебя. Через день или два. Никогда не предупреждая о своем визите, но, тем не менее, всегда вовремя. Заходила, небрежным кивком отпуская водителя такси, донесшего до квартиры сумки и глядящего на нее таким по собачьи преданным взглядом. Они всегда на нее так смотрели и всегда доносили сумки до квартиры. Да-да, эти избалованные водители киевских элитных служб такси. Этого ты никогда не мог понять. Это было как безграничность Вселенной - непонимаемо, но факт.

- Чай будешь? - спрашивал ты, как будто расстались всего лишь этим утром.
- Нет. - лениво потягиваясь, отвечала она. - Есть хочу. И пить.
Через 10 минут шорохов и шебуршания в ванной она выходила на кухню. И вы начинали готовить. Потом ели. Потом занимались любовью. Потом - вызвав такси, она уходила.

Почти никогда вы не разговаривали. Все происходило молча и почти безмолвно. Так хотела она и ты принимал эти правила игры. Она почти никогда не смотрела в глаза во время занятий любовью. И лишь в самом конце, когда ярость наслаждения вулканом вскипала в крови, она прижималась к тебе и прятала твою голову у себя на шее. Молча. Не глядя в глаза. Так было надо и ты это знал.

Она тоже знала. Знала, чего хочет. И чего хотела бы. И разницу между тем и этим, эту подчас такую неуловимую и так мешающую разницу, тоже знала. Ее уверенные цокающие шаги узнавали сразу. Ее ждали и она была нужна. В этом большом городе маленьких людей она была. Проходя в стеклянные двери офисных центров она не ловила свое отражение. Зачем отражения, когда она есть и так, и в любой момент времени она ощущает и видит себя. Любое отражение - ложь. Любое слово - может оказаться ложью. И как солнце, в кровавых муках начав новый день, неспешно скользит по горизонту, так и она, пройдя юность, неспешно скользила по жизни. Только не грела, ибо незачем было терять себя, пытаясь найти то, чего нет в других. Ловкой акулой скользила она в мутных водах. Ловкой и быстрой. Вот только если бы не сны. Сны... Она хотела бы не видеть снов. Не слышать их, не ощущать их прощальный поцелуй на своих глазах, проснувшись утром. Ее сны были ее снами, жесткими и прямыми. Они задавали вопросы и, выслушав ее жалкие увиливания, отвечали сами. И не сразу по пробуждению ей удавалось забыть ответы, не сразу она приходила в равновесие. Именно поэтому она никогда не встречала утро с кем-то. Всегда одна.

Никогда не плачь на людях. Так любил повторять ее отец. Она никогда не была спокойной девочкой. И школьная дисциплина была для нее вещью непонятной. Непонятной в своей ненужности. В очередной раз, выслушав историю ее школьных похождений, он шел с ней домой с родительского собрания. Шел, держа ее за руку. Сжимая ее так больно, что ноги ее подкашивались, а из глаз выкатывались слезы величиной с хорошую горошину.

Девочка моя, никогда не плачь на людях. Она не думала, что запомнит только эту фразу. Казалось, что за этой фразой укрылась вся ее память об отце. Когда она уезжала из дома ее мама отдала ей фотоальбом с семейными фотографиями. Альбом, специально приготовленный для нее. Для всех детей в ее семье велся отдельный фотоальбом, и когда приходило их время покидать родительский дом, фотоальбом становился их собственностью. Прошлое обретало визуальные образы, рождалось. В момент, когда ее альбом покинул руки ее матери и перешел в ее руки, в этот момент родилось ее прошлое.
В этот же день она занесла этот альбом подруге. Оставила там. Все, что она готова была взять в свое Прошлое, это была эта фраза. Девочка моя, никогда не плачь на людях.

Кто-то сказал, что молчание - золото. Для нее молчание - было сталью. Не обжигающе холодной сталью бритвы, полосующей запястье. Нет. Молчание было стальной плитой банковского сейфа. Этакий санпропускник, через который проходили немногие. Нет, она не была молчалива. Отнюдь. Она любила и умела говорить. И те, кто не шел молчанием, находили в ней умного собеседника. Не приятного своей лживостью, но умного в своей прямоте. Ее слова были ее Матрицей, ее полем Иллюзий. Всем нужна Иллюзия, и, предоставляя ее, ты делаешь себя свободной от притязаний, от необходимости хлестать наотмашь. Эту истину она постигла давно и давно приняла на вооружение. Тот же, кто пытался пройти поле Иллюзий, находил Молчание. Твердое и непреклонное.

За его неприступностью она хранила другое молчание. Молчание смыслов. В нем вихрями проносились понятия и бурлили чувства. Это было не только молчание нерожденного. Это было Молчание Памяти. А в самом центре было Молчание Не Родившегося.

Это было как затяжка ментоловой сигаретой. Горький дымок слегка обжигал холодом горло и заставлял его сжиматься. Потом он становился теплым и ласкающим душу. И так хотелось, чтобы он побыл больше в тебе, но... Но нельзя было держать дым в себе долго и она выпускала его. Когда тоненькой струйкой, когда шумным облаком. Отпускала. Но оно всегда оставалось внутри.
Ее квартира никогда не была ее домом. У нее не было дома в привычном понимании этого слова. Ее дом - это была она. Квартира, в которой она жила, была лишь местом, в котором она жила. И даже в качестве условности она не называла ее домом. Иногда шутливо "хаза", иногда обезличенно-отстраненно "квартира".

Она приходила, закрывала дверь и молча слушала тишину, царящую внутри. Потом небрежно разувшись, она проходила в комнату. Включала компьютер и услышав сигнальный писк БИОСА она кивала головой, словно получила ответ на какие-то свои мысли и шла на кухню. Поев, она садилась на кухне и закуривала. Сигарета медленно тлела в ее тонких пальцах, день тлел в ее сознании и пеплом осыпался куда-то вглубь. Докурив сигарету до конца, вкрутив фильтр в пепельницу в виде свернувшейся и кусающей себя за хвост змеи, она вставала. Заходя в комнату, она открывала окно и выключала свет. День уходил и приходило время ночи.

Она входила в интернет. Сеть здоровалась с ней сигнальным окном почтовой программы и зеленым цветком "аськи" лукаво светила ей из угла монитора. Почти всю почту она оставляла на потом. Она еще не была готова читать и отвечать на письма. Кроме одного. Просматривая Входящие, она находила его, читала. Сворачивала. И открывала окно "аськи". Там был он. Он всегда был там, он знал когда она будет в сети. Находясь неведомо где и не зная где находится она, он знал. Диалоги их никогда не были похожими один на другой. То это было ленивое перекидывание репликами, то оживленная дискуссия. Он не стеснялся тем, не стеснялся выражений. Она тоже. Когда-то постучавшись к ней в "аську", он рисковал быть забытым на следующий же день. Но это был он. Нисколько не заботясь о будущем их отношений, он его обрел. Будущее.

Иногда ее пугала возможность того, что он предложит превратить их "асечное" знакомство в реальное. Тогда им придется расстаться. Этот страх злил ее и рука отправляла курсор мышки к значку "выключить". Закрыв окно, она выходила из интернета. Нет, она не бежала. Она уходила от того, что ей было не нужно.

Злой улыбкой она могла встретить предположение о том, что она уходит от близких отношений, потому что боится их, чувствует себя в них неуверенной. Это проговаривал с ней один психолог-консультант. Когда-то давно. Года два назад. Когда в момент острой депрессии она нашла его телефон и записалась на консультацию. Она сидела напротив него и видела в его глазах то, что он проговаривал. Его страх перед близкими отношениями, его страх перед тираном-женой и сыном-оболтусом, ни в грош не ставящем отца. Но нужных ему, нужных именно такими. С ними ему не нужно было рисковать строить эти "близкие отношения". Она приходила к нему два раза. Вторую консультацию она закончила буквально через 15 минут. Сказав одну фразу "Вы - не то", она встала и вышла. Оставив его с его проблемами и предоставив себе самой свои.

В тот день она написала в письме тому единственному адресату лишь одну строчку - "Мои проблемы - это тоже я". Получив в ответ фотографию Кубика Рубика, она улыбнулась. Он опять понял. Она не была готова ответить на вопрос насколько важно и нужно ей это понимание. Но оно было ей приятно.
Идя по жизни одна, она не хотела становиться одиночкой. Одиночки ущербны, а уж ущербной она себя точно не считала. Улыбаясь, она перелистывала день за днем своей жизни. Улыбаясь, встречала предложения о переходе на более высокую должность в другую фирму. Так же улыбаясь она встречала предложения от молодых людей. Улыбаясь. Никто не знал, что таится за ее улыбкой. Она верила в то, что она знает.

© Komma он же Ammok