- Откуда? Из консерватории? - белобрысый парень, минуту назад представившийся Женькой, сел на продавленой кровати и уставился на нового соседа. - Из какой ещё, на фиг, консерватории?
- Из обыкновенной, государственной, имени Глинки, - пожал плечами Славик.
- Так ведь, чувак, тут не филармония. Тут колхоз, - белобрысый засмеялся. - Видел вывеску "Дом крестьянина", когда заходил?
- Видел...
- А это там у тебя чё? - Женька показал на продолговатый предмет, похожий на детский гробик.
- Скрипка...
- Страдивари?
- Нет, просто скрипка.
- Офигеть! Ну, чувак, ты наработаешь, - предрёк Женька. - До полного пиццикато.
Славик вздохнул. Спорить с белобрысым не хотелось. Тем более, что белобрысый был прав.
Неделю назад, в начале летней сессии, Славика вызвал декан факультета Целибовский.
- Есть у меня к вам дело, Марусин. Не очень обычное, но важное. Мне звонил председатель колхоза "Новоалексеевский", это где-то на Кубани. Просит прислать кого-нибудь. Срочно.
- Концерт для тружеников села? - догадался Славик. - Мы шефствуем над этим колхозом, да?
Целибовский крякнул и пригладил лысину длинной узкой ладонью.
- Да куда нам шефствовать... Самим бы... Впрочем, ладно. Им переводчик нужен. Для работы с итальянскими специалистами. Они там передовые технологии внедряют. На посевах сахарной свеклы и кукурузы. И ещё сои, кажется.
Слушая, как заслуженный артист республики профессор Михаил Аркадьевич Целибовский рассказывает ему про посевы в колхозе, Славик ощутил головокружение. Реальность перед его глазами вдруг изменилась, наполнившись неожиданными сочетаниями привычных вещей. Как если бы пожилой декан вдруг предстал перед Славиком в балетной пачке и пуантах.
- А... а... почему председатель обратился к нам, а не на филфак в университет?
- Он обращался. Но там всех с итальянским языком уже разобрали на лето. Ну, председатель огорчился и спрашивает, что же ему делать. И тут ему кто-то возьми и скажи: "Вы в консерваторию позвоните. Там тоже итальянский изучают". Пошутили или просто отвязаться хотели. А председатель - мужчина серьезный и настойчивый. Очень настойчивый. В общем, поговорили мы с ним. Обсудили условия. Я сразу о вас, Марусин, подумал.
- Почему обо мне? - спросил Славик, бледнея.
- У вас по языку успеваемость хорошая. Преподаватель вас хвалит. И потом, кого мне ещё посылать? Гинзбурга, что ли? Или Левина? Видите ли, Вячеслав, Кубань - место своеобразное. В среде казаков не до конца изжиты некоторые...эээ... предрассудки. Ну, вы меня понимаете...
- Понимаю, - вздохнул Славик, хотя он мало что понял. - Только у нас языка одна пара в неделю. Музыкальная терминология, арии, вы же сами знаете... У меня и словаря-то нет. Какой из меня переводчик, Михаил Аркадьевич?
- Оплата двести пятьдесят рублей в месяц, плюс бесплатное питание и проживание, - продолжал Целибовский. - Это больше, чем у доцента. Намного. Итого, за три месяца - семьсот пятьдесят рублей. И ещё столько же будет перечислено консерватории. У нас концертный зал не ремонтирован с семьдесят восьмого года. А сейчас девяностый на дворе. Всё денег нет. И по нынешним временам, будь они неладны, не предвидится. Хоть сам в метро садись и играй...
Печальные глаза Целибовского заглянули Славику в самую душу.
- Вы же хотите помочь своей альма матер, Марусин?
- Хочу...
- Ну, вот и замечательно. В колхозе вам нужно быть через неделю. На счёт экзаменов не беспокойтесь. Считайте, что сдали досрочно.
Альма матер Славик любил. Ещё больше любил он свою родную мать, Валентину Андреевну. В девятнадцать лет мужчине пора начинать выплачивать сыновний долг. Но размер этого долга только увеличивался: он до сих пор сидел у матери на шее. А белый билет, полученный им в военкомате, проглотил все сбережения школьной учительницы музыки.
Славик представил, как в конце августа, окрепший и коричневый от загара, он положит на стол перед растроганной матерью сиреневую пачку двадцатипятирублевок, и гордость теплой волной окатила сердце. О трёх месяцах позора, отделявших его от этого момента, Славик старался не думать.
Узнав о скором отъезде единственного сына в далекий край, Валентина Андреевна всплакнула и заставила Славика пообещать, что он будет заниматься на инструменте не меньше двух часов ежедневно.
Старший переводчик Дима, замотанный, рано облысевший человек, представил Славика десятку иностранцев разного возраста и оттенков кожи и объявил, что новый сотрудник поступает в распоряжение тEехника Массимо Эспозито.
Эспозито, молодой, смуглый, подвижный, как макака, неаполитанец был специалистом по тракторам "Джон Дир" и импортной поливальной технике. Тут же по рации поступило сообщение о поломке, и Массимо вместе со Славиком примчались на выделенной колхозом "Ниве" к мастерским. Покопавшись немного в двигателе, Массимо принялся что-то объяснять колхозным механикам - долго и чрезвычайно быстро.
- Ну, в общем, он сказал что..., - выйдя из ступора, начал Савик и тут же остановился.
Колхозники тактично ждали продолжения. Минуты две.
- Та шо вин там вже казав?" - не выдержал, наконец, пожилой механик.
Славик молчал. Из эмоциональной речи Эспозито он понял только некоторые предлоги.
- Слава! Традучи! - крикнул итальянец и уставился на помощника.
Юноше захотелось провалиться сквозь заляпанный бетонный пол.
- Нон каписко, - признался Славик шёпотом и, с трудом подбирая слова, объяснил, что он не переводчик, а студент-скрипач из консерватории.
- Аааа! Дио бойа! Суонаторе дель каццо сей! - заорал Эспозито так громко, что у Славика подогнулись колени.
Оттолкнув юношу в сторону, итальянец порылся в ящике с запчастями и достал какой-то предмет.
- Ля гуарницьоне, - верещал он, тыча пальцем в деталь. - Э ротта! Капут!
- Прокладка наебнулась, - догадался механик помоложе. - Так бы сразу и говорил...
Больше к услугам нового переводчика Эспозито не прибегал, предпочитая жесты и наглядные средства. Он попробовал было посадить Славика за руль "Нивы", но тот, краснея, признался, что не умеет водить машину. Иностранный гость заскрипел зубами и обжег юношу взглядом черных ненавидящих глаз.
Июньский день тянулся нестерпимо долго. Пока Эспозито мотался между мастерскими и разбросанными по всей округе полями, Славик был попеременно то балластом, бессмысленно отягощавшим машину, то следовавшей за итальянцем тенью, такой же молчаливой и ненужной. Когда Славик вернулся, наконец, в гостиницу, он, не прикоснувшись к скрипке, упал на кровать и провалился в тяжёлый сон.
Проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо.
- А, что? - Славик открыл глаза и увидел во тьме лицо Женьки. - Чего тебе?
- Слышь, чувак, сходи подыши воздухом минут сорок, а?
Растерявшись от наглости соседа, выставлявшего его на улицу в первую же ночь, Славик не сразу нашёл что ответить.
- С ума сошёл? Каким воздухом? Два часа ночи...
- Ну, будь другом. Очень надо. Я тут с девчонкой договорился...
Все ещё в полусне, Славик натягивал брюки и рубашку.
- Кать, заходи! - громким шёпотом позвал Женька. - Да не бойся ты, всё нормально.
От двери к Женькиной кровати метнулась светлое пятно.
Славик нырнул в южную ночь, полную новых, непривычных силуэтов, запахов и звуков. Даже луна здесь была другой, не такой, как в его грустном северном городе - огромной и яркой. Из палисадников свешивались тяжелые гроздья вишни. Славик останавливался возле каждого дома и набивал рот ягодами, и они, лопаясь, стреляли в нёбо залпами сока. В воздухе висел звон, не прекращавшийся ни на секунду. "Цикады", - вспомнил Славик загадочное слово.
Побродив по посёлку около часа, Славик вернулся в гостиницу. Но, услышав доносившиеся из-за двери звуки, он вздохнул и снова вышел на улицу, бормоча: "Надо было хоть скрипку с собой взять".
Женька впустил соседа в половине пятого. А уже в шесть надо было вставать. К главной поселковой гостинице "Золотой колос", приютившей заморских гостей, Славик шёл как на казнь.
Оказалось, что Эспозито уже уехал, взяв с собой Женьку, и Славика приставили к агрохимику Винченцо Черрано, почти двухметровому гиганту с кавалерийскими усами и туловищем, напоминавшим бочку. Глаза под густыми, цвета соломы, бровями горели чем-то средним между весельем и яростью.
Передвигался Винченцо не на "Ниве", а на микроавтобусе "Раф", с водителем Витей, болтуном и матершинником. Славик залез на заднее сидение и притих, разглядывая нового шефа. "Если он спокойный такой страшный, то какой же он, когда психует? А психовать он будет. Это факт. И очень скоро".
Словно услышав его мысли, Винченцо остановил на Славике чугунный взгляд и сказал, старательно выговаривая русские слова:
- Не ссы, Капустин, - и, обернувшись к водителю, спросил: - Правильно, Виктор?
- Ага! - захохотал шофер. - Отъебём - отпустим! Браво, Винченцо! Моя школа!
Славик похолодел. Винченцо, тем временем, продолжал:
- Массимо Эспозито говорить, что Слава итальянский ни хуя не знать... Массимо э ун кольоне, мудак. Виктор, Массимо есть мудак, да?
- Мудак! - охотно согласился шофер. - Максимка - мудило редкое!
- Что ты в консерваторио учить по-итальянски? - спросил великан.
- Да так, - покраснел Славик, - арии всякие, сонеты.
- Сонетти? Давверо? - удивился Винченцо и попросил. - Речитамене уно.
Славик ещё больше смутился.
- Ма прего! Пожалуйста!
- Ну, ладно...
Славик прокашлялся и выдал зазубренные к зачёту четырнадцать строк:
"Нет мира мне, и в битве не забыться.
Боюсь, надеюсь, стыну, пламенею,
Взлетаю в небо, чтоб, упав, разбиться,
И нищий сам, свет целый вожделею.
Не отпускает узника темница -
Палач Любовь, надев петлю на шею,
Ни умереть мне, ни освободиться
Не позволяет. Что мне делать с нею?
И, ослеплённый, я кричу безгласно,
То смерти жажду, то молю пощады,
И сам себе не мил, весь свет любя.
Мой хлеб - печаль, а смех мой - стон всечасный,
Ни жизнь, ни гибель не сулят отрады.
О, женщина! И всё из-за тебя".*
Винченцо внимательно слушал. Потом хмыкнул и сказал на родном языке:
- Браво. Но больше Петрарку никому не читай, особенно Эспозито, - и, подняв вверх указательный палец, добавил по-русски, - Потому что - мудак!
- Не буду...
- Ты мне учить русский, и я тебе учить итальянский, - продолжал Винченцо. - КозИ, пиано-пиано. Заебись? Д'аккордо?
Славик был согласен. С этого дня Винченцо разговорил с ним, произнося слова медленно и отчетливо. Постепенно Славик привык к звуку чужой речи и начал узнавать слова, а затем и целые фразы. Он осмелел и стал отвечать, сначала односложно, потом всё более пространно. В свободное время он зубрил список технической терминологии на двенадцати листах, полученный от старшего переводчика Димы.
Работали они шесть дней в неделю, по двенадцать часов. В субботу закончили пораньше. Но вместо того, чтобы возвращаться домой, Винченцо велел водителю ехать в ближайшую станицу.
- Я очень хотеть кубанка. Ты искать, пожалуйста, - объявил Винченцо Славику, сверкая глазами.
- Прямо сейчас? - опешил Славик.
- Си. Проприо адессо.
К облегчению Славика, выяснилось, что объектом желания Винченцо была не румяная поселянка, а традиционный казачий головной убор.
Больше часа Славик бродил по станице. Он приставал к прохожим и стучался в двери домов, предлагая продать ему папаху за пятьдесят долларов США. На случай если владельцы захотят поторговаться, Винченцо установил абсолютный лимит в двести долларов, совершенно немыслимую сумму. Славик вернулся ни с чем.
- Опять нет, блядь, - сказал Винченцо смачно, но без злости или удивления, - Грацие комункве. Витторио, поехали домой. Бистро!
- Быстро, как кошки ебутся! - заржал шофёр, срываясь с места.
На следующий день Славик рассказал о странном фетише начальника своему белобрысому соседу.
- А, и до тебя очередь дошла, - обрадовался Женька. - Он мне этой кубанкой все мозги выеб. У его отца была конеферма под Моденой. Так что Винченцо наш сильно лошадок любит. Крестьянин, хули. Потом он "Тихий Дон" то ли прочитал, то ли в кино посмотрел, тут ему и вовсе башню своротило. Он когда сюда приехал, сначала всё на "батюшка Дон" просился. Ну, потом ему объяснили, что казаки здесь другие, и он переключился на кубанских. Месяц меня мучил, сука. Черкеску и сапоги я ему кое-как нашел. Теперь папахи до полного комплекта не хватает. Так что вешайся, душара!
Говоривший свободно и практическом без акцента на литературном варианте итальянского и двух диалектах, Женька, помимо безусловного лингвистического таланта, обладал и немалыми задатками организатора досуга.
- Я у них "уффиччо форнитура фиге", главпиздапоставка, - смеялся Женька.
Один-два раза в неделю, по вечерам, он брал "Рафик" и объезжал клубы и парки поселка. Быстро набив микроавтобус девушками, он привозил их к иностранцам в гостиницу.
- Это еще что! - хвастался белобрысый сводник. - Я зимой в Волжском работал, на трубном заводе. Так у меня там "Икарус" был, с водителем. Приезжаю на дискотеку и бросаю клич: "Девчонки, кто со мной крепить интернациональную дружбу?" Тут главное ноги во время унести. Гопота местная сильно злобная была. Девок, которые с итальянцами гуляли, они пиздили не по-детски и брили налысо. Только девичья мечта - могучая вещь. Её не задушишь, не убьешь. На том и стоим. Хехехе.
За свои старания Женька получал от благодарных иноземцев пожертвования в виде блоков сигарет "Мальборо" и "Честерфилд", футболок и остромодных в текущем сезоне бейсбольных кепок. Рисунки на кепках и майках имели некоторый аграрно-промышленный уклон - с колосьями, ретортами и шестеренками, но Женьку это не смущало. Дефицитные товары он собирался выгодно реализовать по возвращении в родной город.
Вскоре Женька снова разбудил соседа среди ночи и попросил его пойти погулять, предложив в качестве мзды футболку с гигантским початком кукурузы на груди и надписью "Агра. Группо Ферруцци". И Славик снова бродил по пустым улицам, как неприкаянный.
На этот раз он взял с собой скрипку. Славик был даже рад возможности, наконец, спокойно позаниматься. Держать данное маме слово у него не получалось. Он попробовал было репетировать вечерами у себя в комнате. Но стоило ему сыграть несколько тактов, как кто-то начинал стучать в стену и материться. Постояльцы в доме крестьянина, хотя и менялись часто, были единодушны в своей нелюбви к классической музыке.
Славик свернул в переулок потемнее и достал скрипку. "С чего бы начать?.. Ноктюрн Шопена, пожалуй, подойдет", - решил он, взглянув на луну, - "До диез минор". Он закончил одну пьесу и хотел начать другую, но вдруг услышал:
- Эй! Эй, ты, со скрипкой!
Славик оглянулся по сторонам. Окно ближнего к нему дома было открыто и оттуда выглядывала растрепанная голова - медно-рыжая, насколько Славик мог рассмотреть в свете фонаря. Через секунду к голове добавилась шея, а на подоконник, как в две дыни-медовухи в полотняном мешке, со стуком упала грудь, скрытая ночной рубашкой в цветочек.
- Ты совсем дурной?
- Почему дурной? - удивился Славик. - Мне заниматься надо, а в Доме крестьянина не дают.
Секунд тридцать девушка пыталась понять, почему скрипач должен репетировать именно в Доме крестьянина. Потом задумчивость на её лице сменилась разочарованием.
- Аааа, а я думала ты для меня...
Такого поворота Славик не ожидал.
-Ну... ну... хочешь, я для тебя что-нибудь сыграю? Вот, например, послушай.
Славик занимался музыкой с раннего детства, и за это время исполнил сотни самых разных произведений, а слышал, наверно, многие тысячи. И все же были несколько вещей, про которые он не мог бы с уверенностью сказать, что их написал человек. То есть, Славик, конечно, знал, что у этих вещей были авторы, знал их имена и некоторые факты жизни. Но полной уверенности всё равно не было. И одну такую вещь он сейчас играл рыжей незнакомке, не отрывая глаз от её сисек под ночной рубашкой в цветочек.
- Вот, - сказал он, когда закончил. - Четвертый концерт Вивальди фа минор, "Зима". Аллегро нон троппо. Вернее, это только партия скрипки, там вообще-то целый оркестр должен быть.
- Уф, - сказала девушка после паузы, - прямо... уфф!
Славик не нашел, что добавить.
- Ты когда это та-та-та-та-та-тынн делаешь, у меня аж мурашки по спине. Только почему "Зима"-то? На зиму непохоже. Зимой холодно, скучно. А тут...
- А на что похоже? - спросил Славик.
- Не знаю... Будто он ждёт чего-то, такого большого, и оно вот-вот случится. Уже близко совсем.
- Кто ждёт? - не понял Славик.
- Ну, Вивальди этот... Интересно, дождался?
- Пожалуй. Правда, умер нищим, и его забыли вместе с его музыкой на двести лет. А так да, дождался. Как видишь.
- А я тебя узнала. Ты с итальянцем таким здоровым работаешь, да?
- Наталка, ты з ким там размовляешь? - донеслось из глубины дома мощное контральто. - Спи, пизно вже!
- Та сплю ж я, мама, - крикнула рыжая в ответ и, свесившись из окна, быстрым шепотом добавила, - я сейчас в больнице на Буденного работаю. На практике от медучилища. В хирургии на втором этаже. Наташу Колесниченко спросишь, меня позовут.
Под утро Славику приснились сиськи. Большие и теплые, они колыхались в его руках в темпе аллегро нон троппо.
С трактористами, бригадирами и агрономами Винченцо старался общаться по-русски, прибегая к помощи Славика только в крайних случаях. Новую лексику и фразеологию он усваивал стремительно, грамматику презирал, а стилистику игнорировал полностью.
Однажды на совещании, где обсуждались планы работ на неделю, председатель колхоза сказал:
- Что же касается сои, то мы попросим доктора Черрано провести опрыскивание как можно более быстро.
В ответ доктор Черрано кивнул и с подобающей моменту серьезностью ответил любимой фразой своего шофёра:
- Бистро, как кошки ебутся!
На этом планёрка закончилась. Председататель хохотал, хлопая себя по ляжкам и тряся седым чубом. Звезда героя труда раскачивалась как маятник. Потом он успокоился, вытер слёзы клетчатым платком, но вдруг выкрикнул: "Кошки!" и, засмеявшись снова, ещё сильнее, сделал собравшимся знак расходиться. Уже за дверью кабинета, Славик всё ещё слышал раскаты председательского хохота вперемешку с причитаниями: "Кошки! Ахахаха! Убыв, стервец! Кошки!! Хахаха!!
Опрыскивание Винченцо с приданной ему бригадой провел быстро. Не так быстро, как он обещал председателю, но всё же достаточно оперативно. Трактористы во главе с бригадиром пригласили Винченцо и Славика отметить окончание работ.
Компания расположилась на берегу реки. Жарили шашлыки. Над грудами мяса, черного хлеба, лука и редиски возвышалась бутыль с самогонкой, от одного запаха которой Славик едва не лишился чувств. Винченцо пил рюмку за рюмкой, с аппетитом закусывая. После пятой Винченцо сказал, что он "хотеть купаться в матушка Кубань" и желание свое тут же осуществил. Выйдя из воды, он замахнул ещё одну рюмку ароматного напитка и объявил:
- Я есть первый итальянский казак!
Славик подумал, что и в правду из всей компании большего всего на сына степной вольницы был похож химик из далекой Модены.
Пока Винченцо одевался, трактористы пошептались между собой, и самый молодой побежал к стоявшему вдалеке строению, напоминавшему ферму. Вскоре гонец показался снова, и не один. Под уздцы он держал коня. Конь был высокий, очень черный и нервный. Он фыркал, мотал головой, показывал зубы и часто переступал с ноги на ногу, от чего под блестящей кожей вздувались бугры мускулов. Рядом с сильным и стремительным животном, весь вид которого выражал крайнее раздражение, Славик почувствовал себя очень неуютно.
- От ты, Винченцо, кажешь, що казак, - сказал бригадир, прищурившись. - А докажи! Прокатыся на цём жеребце. Чи спугався?
Винченцо обвел хмурым взглядом ухмыляющиеся рожи, встал и, пошатываясь, подошел к коню. Тот заржал, предчувствуя недоброе. Несколько секунд грузный усатый человек смотрел на переплясывавшего перед ним жеребца и вдруг с поразительной для его габаритов лёгкостью взлетел в седло.
Казачок тут же отпустил лошадь и кинулся прочь. И правильно сделал. Конь взвился на задние ноги, на мгновение встав почти вертикально. Наездник прильнул к шее лошади и удержался в седле. Передние копыта со стуком опустились на землю, и тут же высоко в воздух взлетели задние. Пытаясь сбросить ненавистную ношу, конь брыкался, вставал на дыбы, подпрыгивал на всех четырех ногах. Но наездник словно прирос к седлу. Несколько минут Славик в изумлении и ужасе наблюдал за родео. Постепенно сопротивление лошади стало ослабевать, и, наконец, издав протяжное ржание, конь побежал по кругу, подчиняясь воле всадника.
- Аллора, баста? Ваббене козИ? - спросил Винченцо притихших казаков.
- Баста, Винченцо, баста! - крикнул бригадир. - Злазь!
Винченцо приподнялся на стременах, и в этот момент его коварный противник взбрыкнул еще раз. Вместо того, чтобы по-молодецки лихо соскочить на землю, Винченцо рухнул на задницу. Молодой казачок помог ему подняться.
- Ке белла бестиа, - беззлобно сказал Винценцо, отряхиваясь.
- Ну, Винченцо... ты... ты даешь!.. - парню не хватало слов. - Коняка-то не объезжен ещё толком! Специально выпросил такого на конезаводе...
И он побежал в поле ловить жеребца.
Когда Славик перевел смысл последней фразы, Винценцо ткнул пальцем себе в грудь и вполголоса спросил:
- Мудак или заебись?
- Не, не мудак! - сказал Славик. - Заебись! Очень даже заебись!
Как никогда в жизни он был уверен, что использует малознакомую лексику правильно.
Подтверждение последовало незамедлительно. Пожилой бригадир поднялся, подошел к Винченцо, обнял его, похлопал по широкой спине и сказал:
- Добрый ты казак, Винченцо! На, тримай! - и он протянул итальянцу черную папаху с выцветшим красным верхом. - Дида мово ще кубанка. Зараз твоя.
Винченцо принял подарок и минуту смотрел на него с совершенно детским восхищением. Потом он осторожно надел ветхую, изъедененую молью кубанку на голову.
- Гарно, - похвалил бригадир. - Ну, шо, ще по трохи за нову справу?
Когда они подъехали к гостинице, Винченцо завел Славика внутрь, посадил на диванчик в коридоре и велел ждать. Через несколько минут он вышел из комнаты в папахе, такой же древней черкеске, не сходившейся у него на животе, и высоких сапогах. Сапоги были ему на несколько размеров малы, и Винченцо заметно хромал. Стараясь не смеяться, Славик наблюдал, как огромный, уже немолодой человек в диковинном костюме ходит взад-вперед по коридору, задрав к потолку нос и разглаживая усы.
Вскоре в гостинице появились Массимо Эспозито и Женька. Они перекинулись с Винченцо несколькими словами, после чего Женька побежал к телефону, стоявшему тут же в холле.
- Кать, я сейчас за вами заеду, ты позови подружек, ладно? Классно отдохнем! - услышал Славик сладкий голос соседа. - Сколько? Двоих, двоих подружек. Нас три человека будет.
Винченцо, подошедший сзади, выхватил трубку из рук Женьки и сказал басом:
- Два человеки, и один - казак!
Когда Славик шел к себе в дом крестьянина, мимо него пронеслась "Нива". За рулем сидел Женька. Остальные места были заняты девушками. У той, что сидела справа сзади, были густые тёмно-рыжие волосы.
Вернувшись к себе в номер, Славик достал из под кровати скрипку и заиграл. Он играл всё подряд: этюды, сонаты, сюиты и целые концерты. Мужик в соседней комнате сначала стучал в стенку и ругался, а потом принялся барабанить в дверь, все сильнее и сильнее. Шум оскорблял музыку, и Славик опустил смычок. Он подошел к двери, распахнул её и впервые в жизни грубо обругал человека.
Человек, угрюмый, до черна загорелый, напрягся было, но, взглянув на худого подростка с красными глазами, сказал:
- Эк тебя..., - и, махнув рукой, ушёл к себе в комнату.
Славик продолжал играть. Весь свой репертуар, начиная с музыкальной школы, раз за разом. Посреди ночи он вдруг как-то в один момент обессилел и, не раздеваясь, повалился на кровать.
Его разбудил грохот.
- Ты чё гроб этот поперек прохода бросаешь? - Женька пнул футляр от скрипки.
- Я не нарочно, - сказал Славик. - Ну, как повеселились?
- Как, как... В общем, бывало лучше. Посидели, бухнули, потанцевали. Массимо, сука, Катьку мою к себе поволок...
- Вот... кольоне...
- Это точно... Винченцо с Лариской зажигает. Он её прямо в папахе, поди, и жарил, по-казачьи. Ну, я тогда третью стал окучивать, Катькину подружку. Наташей зовут. Сиськи вот такие вот! И так подкатываю, и эдак. Ни хрена. "Я, - говорит, - думала, другой переводчик будет". Думала она. Это кто же? Лысый Дима, что ли? Дура, блин.
- И шшто? - спросил Славик, заикаясь.
- И всё. Так и не дала.
- Не дала? - повторил Славик. - Не дала?
Его рот против воли растянулся в улыбке, а ещё через секунду Славик захохотал. Сначала он пытался сдерживаться, давился смехом и закрывал лицо. Потом упал на кровать и хохотал уже открыто, схватившись за живот и суча ногами.
Женька с опаской наблюдал за припадком соседа.
- Ты чё? Чё ржешь-то как мудак?
Волна смеха, подхватившая Славика, превратилась в цунами.
- Не..., - с трудом выговорил он сквозь сотрясавшие тело спазмы, - не мудак... Заебись!...Очень даже заебись!
*****
* Ф. Петрарка, Сонет 104. Перевод автора.
Бабука