- Дим, ты спишь?
- Сплю.
- Ну, спи.
Переворачиваюсь на бок. Рядом недовольная возня. Секунд двадцать.
- Ну всё. Весь сон ушёл. А всё ты виновата.
Царапает мою спину.
- Ну вот чо ты жопой повернулась? Ты чего хотела-то?
- Ничего уже. Забыла. Сплю я. Отстань.
Кусает за плечо.
- Бубубубу.
Молчу.
- Ну и молчи.
- Ну и молчу.
Ложится рядом. В темноте чувствую, что улыбается.
- Так чего хотела-то, ну?
Поворачиваюсь к нему лицом, приподнимаюсь на локте:
- Слушай, мне платье не нравится! Ну говно же платье!
Смотрит на меня в темноте. Тремя пальцами трёт переносицу.
- Ты про свадебное что ли?
Морщусь.
- Да какое оно в жопу свадебное! Это вообще не платье! Это юбка с чем-то непонятным!
Включает ночник, жмурится, смотрит на часы.
- Лида. Три часа ночи. Тебе заняться нечем?
Надуваю губы. Рисунок на подушке разглядываю.
Бельё новое, кстати, нужно купить. Это бабушкино еще. С узором, содранным с общепитовских тарелок. Но крепкое, крепкое.
- Я уснуть не могу. Я его сегодня днём три раза еще померила. Ну говно же, говно!
Встаёт с кровати. Берет с кресла плед. Протягивает мне руку.
- Вставай. Пошли курить.
Встаю, даю себя закутать в плед. Натыкаясь на дверные косяки, иду, качаясь, на кухню. Димка щелкает зажигалкой.
- А теперь давай начистоту. Не хочешь же?
- Не знаю.
- А платье - это ж так... Да?
- Наверное.
Свет на кухне не включаем. У нас обоих глаза слабые. Но я и так вижу, что Димка у окна стоит.
- Блять...
Я не перебиваю. Ну, пусть тоже что-то скажет.
- Блять. Лида, я тебя насильно не тащу. Не тащу. И отцом Дюшке я не стану - ну какой нахуй из меня отец? Другом? Не надо ему таких друзей, сама знаешь... Думай. Сама думай.
А плед, кстати, тоже бабушкин. Вон и подпалина на нём - я пальцами плешь чувствую. Это мне лет десять было, я у дедушки спички украла. И плед прожгла, и деда подставила - бабушка же не знала, что он тайком от неё курит. Курит, а потом усы подстригает. Потому что седые, и желтеют моментально. А бабушка у нас строгая. Всё увидит. И даже дедовы усы, на миллиметр короче которые...
- Дим...
И табуретка старая. Клеёнчатая. Скрипучая. Одна осталась, остальные три уж выбросила. Я любила, когда к бабушке гости приезжали. Однополчане дедовы. Родственники из Свердловска. Почтенные такие. Бабушки в шёлковых блузках, дедушки в костюмах. Умели же раньше пожилые люди хорошо выглядеть, да... И вот приедут сюда гости, и, конечно, наступает момент, когда дед ставит меня на табуретку (на эту?), а там уж дело за малым: не посрамить деда, не запнуться. "Руслана и Людмилу" читала. До слов "...Владимир-солнце пировал". А дальше не знала. Да и не надо было, мне и так все хлопали, и шёлковые бабушки говорили моему деду: Учить её нужно, Юрий Николаевич, непременно учить! А дед в усы, на миллиметр обстриженные, хмыкал довольно, и говорил: А вот, в школу музыкальную её отдали. Двадцать семь рублей в месяц. Лишь бы нравилось.
Тут, конечно, сразу вопросы: А тебе нравится, деточка? Не тяжело тебе?
Любила я, когда гости приезжали...
- Дим. Дело-то не в тебе... Зачем нам это? Ну, какая из нас семья, а? Мы ж распиздяи. Кого обмануть-то хотим?
Поворачивается ко мне лицом. Но лица всё равно не вижу: ему луна в спину светит.
- Я тебя понял. Пойдём спать.
- Я не докурила!
А это уже характер мой, характер... Видишь же, что я не всё еще сказала - ну куда ты поперёк батьки-то? Я начала - я и закончу.
А он стоит. Ждёт терпеливо. Тоже характер, характер... Рупь за сто даю: губы поджал. Но не вижу, конечно. У нас глаза с ним слабые.
- Дим, я просто хочу другое платье. Вот и всё.
Протягивает мне руку, помогает встать с табуретки. А я как мумия в этом пледе. Нет, не буду новый покупать. Подумаешь, подпалина. Зато чистая шерсть.
- Съехала, да?
- Да. Пойдём спать.
Четыре часа ночи. Не сплю. Ни в одном глазу. Платье-то, конечно, ничего. Нормальное платье. Красивое. Может, не надо другое покупать?
- Красивое платье, Лид. И оно тут не при чём.
Не спит, хо-хо-хо. А притворялся-то...
- Я знаю. Какое сегодня?
- Уже седьмое. Мы спать-то будем?
- Будем. Спи.
- И ты спи.
- И я буду, да. Ну всё, честно: я сплю.
Ворочается. Не верит. Вряд ли уж уснёт сегодня.
А у меня еще двадцать три дня в запасе. Разберемся. И с платьем, и не с платьем...
***
- Лида! Лида, ёбаныйрот! Что ты встала, блять? Соль неси, быстро! И бутылку воды! Быстро!
- Соль?! Соль?! Соль?!
- Паша, ёба, хуле ты с ней разговариваешь? Ключи у неё в сумке стопудово! Сумку дай! Ключи там?
- Соль?!
- Да уберите её кто-нибудь, сука!!!
- Лидок, пойдём на улицу. Не смотри туда. Пойдём.
- Я никуда не пойду!!! Паша, это что? Это что, я тебя спрашиваю?!
- Я сказал - уберите дуру отсюда, ну вы чо? Лёха, принёс? Блять, а чемодана говна там не было? Нахуй мне килограмм?
- Да у неё в шкафу пачка стояла. Я солонку не нашёл.
Чайная ложка соли растворяется в столовой ложке воды. Бабочка-инсулинка, через вату. И по вене. До упора.
- Давай, Генри! Давай, сука, ну!
Димкины глаза распахиваются. Они мутные. И снова закрываются. Губы синие. Ноги судорогой сводит.
Почему-то не на него смотрю, а на пол. Обычный заплёванный пол обычного подъезда в девятиэтажке. Кто-то соль рассыпал. Это к ссоре. Килограмм целый. К охуенной ссоре, наверное.
А ведь он умрёт. Не сейчас, так попозже. Я-то не смогу так ловко соль по вене... Я и шприц-то в руки сроду не брала.
Тваааааарь... Ах, какая же ты тварь...
- И зачем?! И зачем вы его откачали, блять? Вы меня вообще спросили: а оно мне надо? Вот это - оно мне надо?! Я убью тебя, скотина! Кольцо отдай, гнида, пока на дозу не прохуярил! Кольцо отдай!
- Лидок, Лидок... Ну ты это... Ну извини, ёба. Мы щас это... Генри домой занесём, лады? Щас его крючить будет, ты уж там последи, чтоб ровненько всё, да?
- ...
- Чччччч... Лидунец, ну чо орать? Чо орать? Потом поорёшь. Ну, ты уж прости его, он нормальный пацан, я отвечу. Ну, хуйня вышла, такое со всеми бывало...
- Хуйня?! Паша!
- Ччччч... Ну всё, всё. Ну давай потом, а? Лёха, неси его домой. Сегодня какое у нас?
- Седьмое, пятница.
- А, ну заебца. До понедельника очухается. Если его Лидка не убьёт. Бгагагагагага Неси, говорю!
Тваааааааааааааааааааааааааааааарь... Тваааааааааааааааарь... Господи, за что ты мне достался, сукааааааааааа... Ну, за чтооооооо?!
***
- Вы кто?
- Жена.
- Говорить-то можете?
- Могу. А мама где?
- У соседки. Плохо ей.
- А Дима где?
- Нервы у вас как?
- Да ни в пизду. Где он?
- На кухне. Только вы это... Сразу-то на лицо ему не смотрите. Несколько дней пролежал. А ноябрь вы ж понимаете... И батареи на всю. А окна закрыты.
- Можно и на ты.
- Лады. Давно он у тебя это...
- С марта.
- Рецидив или с нуля?
- Сказали, что в семнадцать лет еще начал. В двадцать два, вроде, соскочил. Я не знала.
- А щас ему сколько?
- Двадцать пять.
- Ненадолго хватило. Жадный.
Пауза.
Ну и наговнили тут... Народу набилось как в шестьсот пятый автобус. Менты, соседи, Пашка, вон, блюёт у двери... А убирать, интересно, кто будет?
- У кого брал, знаешь?
- У Наташки Ефремовой.
- Ты её знаешь вообще? Видела?
- Это одноклассница моя, бывшая.
- Если чо, позвонить ей сможешь? Контрольную закупку сделаем, а? А? ты этим-то, вон, скажи, чтоб не песдели раньше времени. Если до завтра слухи не поползут - еще успеем Наташку прикрыть. Так что?
- Я к нему.
- Ты на лицо не смотри.
- Я помню.
У кухни стоят двое. И блокнот.
Смеются.
День милиции же сегодня... Праздник у ребят, сегодня будут танцы. А тут Генри, не вовремя совсем...
- Вы кто?
- Жена.
- Миш, супругу пропусти... Так чо там? Смерть наступила около трёх суток назад... Это какое число было? Седьмое...
- Да не пиши ты ничего! Труповозка еще не приехала. Щас врачи сами всё напишут, ну. Может, он и раньше лыжи задвинул - вонища-то какая... Девушка, вы проходить будете?
Я не буду смотреть тебе в лицо.
Я не буду.
Не буду.
Не...
...надо, Господи, ну не надо!
Ёбаное платье...
Мама Стифлера