Высоко, на ледниках одинокого горного пика стоит бревенчатая хижина. В узкой расщелине она укрыта от ветров и глаз тех, кто рискнет взобраться на эти скалы. Для самых любопытных, домик кажется полуразрушенным, давно покинутым, с наростами льда на проломленной крыше. Но по ночам огонь пылает в очаге, трещит дымными сосновыми поленьями, роняет отблески, гоняет тени, иссиня чёрные на мертвенно-бледном снегу. В доме, за грубым деревянным столом сидит разказчик в черном шерстяном плаще с капюшоном, что прячет лицо в тени.
Перед ним свеча и древний портативный магнитофон, еще касетный. Давным-давно аппарат в ужасе бросил единственный за долгие годы альпинист, что решился здесь заночевать. Из динамиков тихонько зудит "AC/DC" и от этого едва различимого звука в долинах воют псы. "Highway to hell" не замолкает с наступление темноты, пусть давно развалились батарейки. Из ниоткуда берутся дрова для очага. Новый вечер - новая байка. К вящему ужасу всех, кто не успел покрепче заткнуть уши.
"Зрачки расширены до предела. В мире нет ничего страшнее этих безумных глаз. Зрачки заполнили все пространство, странно почернели, собираясь выплеснуться наружу. Это мрачная душа готова покинуть тело, приколоченное калёнными клиньями к жёсткому деревянному креслу, словно распятое за грехи."
Начал рассказчик монотонным голосом, холодным и безжизненным. Как раз в пору для такого повествования.
Все началось избитым ходом, великой в своей глупости, затасканной пьесой, что опошлена без меры чередой дрянных фигляров. Ненастье свело волка и глупую овечку в центре огромного города, который не знает стыда или жалости. У них не было шансов встретится, но дождь холодный, как мысли расчётливой сводни, подтолкнул её в уют и тепло дорогой иномарки.
- Девушка! Куда ехать надо?
- Никуда. Мне больше некуда ехать.
- Садись подвезу, да?
И она села. Брошенные, растоптанные женщины не способны трезво размышлять.
Еще минуту назад задумчиво брела под октябрьским дождём: промокшие туфли, стройные ноги, подрагивающие от холода кисти изящных рук, тёмные волосы слиплись в "сосульки". Грустная картина одиночества, этюд из колекции северной осени. И вот, "Чёрные глаза" в динамиках, южный темперамент брюнета водителя заставляет чёрный лаковый автомобиль рыскать из ряда в ряд на полупустой улице. Это один из тех, что успел украсть грош у старух и паек у солдатиков, чтобы раскатывать по ночному городу на адской колеснице, воровать ваши невинные души. Такие уж невинные? Ну-ну, не бойтесь.
Черный капюшон расказчика сдвинулся на пол-дюйма, позволив отблеску свечи выхватить бледные тонкие губы, что скривились в усмешке.
Под утро город получил очередной женский труп в тёмном закоулке. Истерзанный, с размозжённым лицом, со сломанной шеей, с черными следами гематом на тонких окоченевших руках.
Какой-то раб собачьей физиологии вывел своего питомца в пол-пятого утра, наткнулся на тело убитой девушки и вызвал полицию.
- Ну, что тут у нас? - оперуполномоченный зевал не прикрывая рта. Звонок поднял его с кровати.
- Убийство. Её умышленно переехал автомобиль. И похоже на изнасилование, Серёга. - юный криминалист залебезил перед матерым усатым опером. - Но вначале, кто-то сильно и долго бил её в лицо. И душил. Белья на жертве нет, следы полового контакта, а во-о-от те пятна на юбке, клянусь, все объясняют.
- Проститутка? - хмыкнул опер, но тут же устыдился собственной глупости. - Не-е-е! Слишком хорошо упакована для панели. Одета как надо, прилично. - лучи света их фонарей бесстыдно шарили по изломанному телу. Фиалковые глаза убитой были широко распахнуты, черные волосы разметались по грязи.
- Твоя правда, Серега. Документы в сумочке. Девка ухоженная, без признаков. Во всех местах ухоженная. Конечно, лаборатория точнее скажет, но я уже глянул и...
- Ну-ну. - опер пошевелил мокрыми усами. - Глянул он. - Сплюнул под ноги, в тёмную глубокую лужу. "Жизнь засасывает как омут. Как вот эта чёртова лужа. Сорок лет назад я в этих дворах без страха пацаном бегал, а теперь - каждую ночь трупы. Развод ещё на носу, с детьми как разговаривать..." - плюнул снова, не обращая внимания на трескотню эксперта.
Непонятно зачем Сергей присел возле тела на корточки и нарушая все правила прикрыл ей остекленевшие глаза, одернул подол.
- Что ты делаешь?! - ухватил за плечо эксперт.
- Заткнись, Малышев! Закрой рот и просто пиши. - опер вскочил устыдившись своей слабости. Отпихнул криминалиста и пошел к машине.
Дождь так и не стих. Небо с ненавистью швыряло капли в тех, что копошились внизу. Небо мечтало о былом, о временах, когда людям на головы сыпались стрелы врагов, а не капли. Тридцать минут ушло, чтобы чёрной ручкой заполнить бумаги, потом запихнуть тело в труповозку. А дальше лишь вечная темнота могилы. Красота не только требует жертв, но и легко их приносит.
Рассказчик шевельнулся. Пламя свечи затрепетало от его движения. Кто он? Врядли когда-то был человеком. Секунду спустя продолжил.
Но в этот раз все вышло иначе... Да, иначе. Та что уже была мертва понадобилась Мраку для одного деликатного дельца. - тонкие губы скривились в усмешке. - Водитель труповозки задремал за рулём, измучанный длинным дежурством, слякотью, приступом язвы, что отпустил накануне. Облупленная харонова колесница вильнула в сторону, перевернулась под откос, сшибла рыжий придорожный клён и всё затихло.
Ветер раздвинул облака, совсем чуть-чуть, чтобы серебрянное яблоко луны выкатилось в прореху, завертелось веретеном, сплело паутину лучей, скрутило её в воронку. Алые листья с поломанного клена в миг облетели. Закружились в колдовском смерче из капель и лунного света. Багрянец смешался с серебром, взлетел высоко-высоко, покидая Землю, унося с собой одну душу. Такова была плата.
Скрипнув перекошенными дверями труповозки, под дождь выбралась Неживая.
Властелин Ненастья вначале подтолкнул её на встречу судьбе, а теперь подарил своей новой рабе долгий-долгий поцелуй. Влил в её губы яд и шепнул:
- Месть это блюдо, которое подают холодным.
- Да, Господин. - послушно отозвалась темноволосая.
Так тело Рабы получило второй шанс. А душа... Душа осталась в залоге у нового хозяина.
Прошло восемь дней. На девятый Раба, у которой уже не было имени, постучалась в двери.
- Эй! Что такое? - он уже час ждал шлюху. В этом заросшем плесенью городе все страдают от автомобильных пробок и погоды. - Долго так!
- Пригласишь войти?
- Иди сюда. - Зверь втащил её в квартиру. - Ай! У тебя сетра есть? - Сдернул темные очки со своей собственности на час. Лучше бы он этого не делал!
- Нет. У родителей была только одна дочь. И та умерла. - антрацитовые глаза больше не прятались под стеклами. - Видишь? - она распахнула плащ, выставила на показ изломанное тело, мертвенно-бледное с синими кровоподтеками. - Узнаешь?
- Ай, шайтан! - по-бабьи взвизгнул не-Зверь. Крысёныш, что почти прихлопнутый мышеловкой.
Он попытался отпихнуть страшную гостью. А та просто швырнула его в сторону ванной комнаты. На пол, как тряпку. "Нельзя пускать кровь где попало. В ванной удобней. Кровь ещё пригодится. Всему свое время."
- Смотри мне в глаза!!! - хрипло, яростно взревела послушница Властелина Ненастья. - В глаза! - она рухнула коленями на грудь своего убийцы. И мрак хлынул из огромных зрачков, мигом превратив его в жертву.
"Всё. В ванну. Где-то должен быть нож. За этим я таскала с собой сумочку."
В большой мрачно-торжественной гостиной накрыт изысканный стол на одну персону. Сервировка темным серебром и черным фарфором на алой скатерти. Багровые свечи в обсидиановых подсвечниках, грубая медная ваза с ветвями черных орхидей, тени пляшут по углам. Рядом кресло чёрного дерева старинной работы. А в кресле - хозяин бала и той самой дорогой иномарки. Он виновник события. Или просто обвиняемый.
Его неподвижные зрачки расширены до предела заполнили все пространство, странно почернели, готовясь выплеснуться наружу. Раба Властелина Ненастья сварила своё лучшее зелье и обманом влила ему в губы. Белладонна, трупный яд, желчь, слезы замучанных до смерти, капелька собственной неживой крови и чёрная ненависть. Чёрная-чёрная ненависть. Чёрная, как отсутствие света.
Веки подрагивают, не в силах закрыться. Зелье чуть притупило адскую боль, парализовало, одурманило умирающего. Только чары держат в живых обескровленное тело, не дают покинуть праздник раньше времени. Мёртвая Овечка готова подать главное блюдо - кровяные колбаски. Свою Месть, с большой буквы. Свой кулинарно-философский шедевр с намёком на адские муки. И распятый, выпотрошенный Зверь не издохнет, пока не сожрёт всё до последней крошки. Её ненависти достаточно, чтобы зажечь сотню новых звёзд.
- Жри эту тухлую кровь, тварь. Давись своим кишками. Отправляйся в Ад с таким причастием. - безымянная, безликая уже спокойна. Круг замкнулся. Кровь за кровь.
Та, что давно мертва деловито запихивает остывшие куски ужасной колбасы в безвольно распахнутый рот своего убийцы, а за окном хохочет Властелин Ненастья. Ему без надобности невинные овечки. Месть слаже патоки. Он ждёт на обмен обещанную чёрную душу, нетерпеливо заставляет первый ноябрьский снег плясать в порывах студёного ветра с залива.
И записывает для нас байки из склепа.
Свеча почти догорела. Расказчик умолк, словно задремал или задумался. Через миг, он резко вскинул голову, уставился прямо перед собой пылающими багровым глазницами:
- Но хотите ли Вы знать рецепт такой колбасы? Чьи это были кишки и чья это была кровь? - рыкнул он, задувая свечу.
Громовой, ледянящий душу, хохот полетел в темноте над заснеженными вершинами, над седыми елями в долинах и ущельях, дальше, дальше к холодным звенящим январьским звездам.
В ночь под Рождество, когда луна ещё не народилась сызнова, тот самый усатый опер получил кошмарный "подарок". Сразу два трупа нашлись в одной мрачной, черно-красной комнате, странной и жуткой до одури. Вонь стояла ужасная - горячие батареи, наглухо закрытые окна. Тело мужчины разложилось настолько, что с опознанием хозяина квартиры пришлось повозиться. "Говорят, эти придурки хотят, чтобы их хоронили до захода солнца. Иначе им в свой рай не попасть. Теперь эту слизь только сжечь."
Вот его мертвую гостью Сергей узнал сразу, несмотря на чёрноту заливавшую глаза целиком. Да только рука не поднялась снова вписать в протокол уже знакомое женское имя. Пропавшие из машины трупы не гуляю по питерским улицам. Жертвы не приходят к убийцам, во плоти, чтобы устроить торжественный ужин. А психам не дают подполковника. "Отче наш, иже еси на..." - губы шептали сами.
©YoMan78