Когда я живу в городе, то с балкона могу видеть дом моего детства. И балкон моего детства я могу видеть. Сорок семь лет колесить, чтобы вернуться к балкону, на котором я сидел, привязанный верёвкой за ногу.
Коммуналка была. Поэтому иногда мне на шею мама вешала табличку. У мамы был красивый почерк.
"Дорогие! Не кормите его! Он прекрасно позавтракал! Буду через час. 12.45"
"Дорогие соседи! Не давайте сыну воблу. Скоро буду!"
"Много капризничал, не пил рыбий жир - скажите ему, чтобы пил, а иначе не вырастет".
"Два яйца со стола разбила я, а не он. Верну сегодня же".
Я читать не мог, поэтому на всякий случай улыбался поверх таблички каждому подошедшему.
Иногда на табличке соседи что-то дописывали маме.
Особенно любил вступать с мамой моей в оживлённую мной переписку старик Пломбир. Бывший секретарь Троцкого. Руководитель Московского троцкисткого центра. Так-то его фамилия была Пломпер. Но мне казалось, что Пломбир звучит гораздо красивее. Из своих 149 лет старик отсидел лет двести. Но работал на радио. И там, а в случае, если его выпускали по недоразумению на свободу, и тут тоже работал на радио. Меня Пломбир очень любил. И писал на табличке: "Хороший мальчик", "Вёл себя хорошо", "Учится развязываться- обратите внимание!", "Считали до пяти - запомнил не всё", "Мы дали ему печенье, обещал угостить вас".
Однажды бабушка моя приехала внезапно из Таллина. В распахнутой шинели. Увидела меня с табличкой на шее и на коленях у бывшего руководителя троцкисткого подполья. Мы с ним конспиративно играли в камень-ножницы-бумага. На полу рядом с нами лежал лицом вниз дядя Толик Галушин. Няньки у меня были первоклассные. Сестра Пломбира, Ия Яковлевна, уже научила меня на идиш "штейн-шер-папир". Что я азартно и выкрикивал. На коммунальной кухне молча смотрели друг на друга два мира: бабушкин мир и мир Пломбира. Дядя Толик Галушин на коммунальных досках символизировал собой страну, за счастье которой пролито столько крови. Я с табличкой отвечал, вероятно, за будущее. Для полноты картины надо добавить, что во дворе стояла машина из гаража Геринга. на которой меня один раз возили в больницу, когда я проглотил две пуговицы. После войны прошло менее 30 лет - это как от сейчас до Горбачева.
На следующее утро бабушка отвела меня в детский сад. И детство моё кончилось на некоторое время.
© Джон Шемякин