В младших классах я, как и положено хорошим мальчикам из приличных семей, был командиром звёздочки. Или звеньевым, так, кажется, это называлось. Звёздочки эти (и железные и живые) у нас появились сразу же, как только весь класс скопом приняли в октябрята. Приём этот, я, кстати, с треском провалил и оскандалил, ибо вёл себя на нём абсолютно не так, как следовало бы себя вести всё тем же хорошим мальчикам из приличных, и не вполне русских семей.
А именно - в самый ответственный момент, когда под угрюмые завывания горнов и яростный лязг барабанов лучшие люди школы поволокли вдоль шеренги школьников знамя дружины, и все достойные вскинули правую руку в приветственном салюте, я, не взирая на происхождение и мелкий ещё статус тоже вскинул свою детскую ручонку в направлении солнца, и хотя мать моя строгая, присутствующая там, и прочие ответственные товарищи и грозили мне из толпы всевозможными карами, я ни в какую не желал руку свою опускать до тех пор, пока лично директор школы (который дважды потом будет меня исключать за поганое поведение, а потом, вздыхая с укоризной, принимать обратно) не подошёл ко мне и не сказал по отечески - хватит, мальчик, хватит.
Но не смотря на такую, пусть и не очень осознанную, но всё же неприличную выходку, я довольно таки быстро и легко выбился в командиры звёздочки, и на рукаве моей школьной курточки красовалась кривая полоска белой ткани,к которой было пришито пара пластмассовых, полупрозрачных звёзд. В моём подчинении было три мальчика и одна девочка, ну а сам я был пятым, как бы замыкая эту пентаграмму из детей.
Количество детей в нашем классе, стоит отметить, не было кратным пяти, и по этой досадной случайности, была у нас одна позорная звёздочка с тремя лучами и без командира, состоящая, как вы наверное уже догадались, из самых нерадивых учащихся, один из которых был матёрым второгодником и уже курил. Сидели они на последних партах и были интересны исключительно тем, что ловко вытянув из резинки для трусов тонкую бежевую жилу, навязывали её себе на указательный и большой палец, и достаточно метко вели беглый огонь из этой импровизированной рогатки бумажными шпонками , порождая нешуточный войны с весьма кровавыми развязками в тёмном коридоре на большой перемене. Но сейчас не об этом.
Нам долго-долго, привлекая старшего вожатого школы и какого-то очень орденоносного деда, рассказывали, какая теперь интересная и ответственная жизнь начнётся, и сколько всего доброго и нужного сделают наши звёздочки, сколько металлолома и нужнейшей макулатуры, сколько осчастливленных заботой одиноких стариков и переведённых через дорогу старушек, сколько купленного и принесённого хлеба с молоком нам предстоит свершить и достигнуть, а потом трижды заставили прочитать в слух правила октябрёнка, пропечатанные на последней странице тетради. Потом нам раздали почётные обязанности и серии - ты будешь поливать цветы, а ты бегать мочить тряпку, которой вытирают с доски и отпустили по домам.
Для пущего контроля и ничуть не чураясь стилистического несоответствия, вскоре после появления звёздочек, учительница назначила единовластной своею волей нам ещё и старосту класса - Светку Маркову, девочку толстую, с грубым, немного даже медвежьим лицом и каким-то неистребимым лекарственным запахом, который незримым джинном вился за ней все десять лет нашего совместного обучения. Джинн этот, как не сложно понять, никаких желаний Светкиных не исполнял, ну во всяком случае достоверной информации об этом у меня нет до сих пор, и , видимо, в силу скверного норова своего, занимался исключительно отравлением атмосферы и вселения во всех присутствующих лёгкой подавленности, которая приключается с младшим школьным составом на регулярных медосмотрах.
Я, как мальчик начитанный и посмотревший все фильмы про войну, сразу же провёл некоторые параллели и не без основания сделал вывод, что староста - это пережиток и вообще неприятный элемент, орудовавший на оккупированных территориях, сотрудничающий с оккупантами и выдававший места схрона отважных партизан.. Ну или ещё староста виделся мне багровым, толстошеим кулаком с неприятно поблёскивающим обрезом трёхлинейки, целящим в наивную спину уходящего в туман молодого комсомольца.
И вы знаете, я оказался не очень сильно далёк от истины
Светка Маркова была легитимной ябедой. А основные обязанности командиров всех звёздочек довольно быстро свелись к простой схеме - ты докладываешь старосте, староста - учительнице, а уже учительница творит суд праведный и скоротечный.
Такое положение дел меня абсолютно не устраивало, ибо шло вразрез с моими романтическими представлениями о словах "командир", "дружба" и прочими идеалами мировой революции, которыми на закате совка столь яростно потрясали перед беззащитными детскими лицами старые дураки.
Я решительно заявил родителям, что готовлюсь выйти к чёртовой матери из октябрят сразу в пионеры, ибо там-то уж такой дряни как старосты и командиры-стукачи точно нет! Ну наверное нет! Не может быть промеж пионеров такого! Я в книжках читал и в фильмах видел!
Родители мои горестно вздыхали и потом уже, на кухне, думая что я сплю и не слышу, выясняли, в кого это я такая антисоветчина выросла то только! Мать напирала на отца, припоминая ему его некогда длинный волосы и прослушивание запрещённой зарубежной эстрады, равно как и привод в милицию за злостное радиохулиганство, которое, не будь отец отца, мой дед, тем кем он был, окончилось бы для его сына, моего отца вполне реальным тюремным сроком. Отец, не без изящества, парировал, вспоминая непростую родословную матери и всю неблагонадёжность, заложенную в неё на генетическом уровне. Я раздосадованно ворочался и не спал.
Но разрешилось всё само-собой. Сначала журнал "Мурзилка" сообщил нам, детям самой лучшей страны о безвременной кончине товарища Андропова. Потом, в "Весёлых картинках" был некролог на товарища Черненко. Вся эта возня со звёздочками, изначально уже рудиментарная и непонятная самим инициаторам, и без того хилая и бледная, как выросшие в подвале непонятные белёсые растения, окончательно скатилась к нулю. Звёздочки распались, цветы поливались из рук вон плохо, тряпки у доски были сухие и пыльные, нашивка с рукава - оторвалась.
И маленький, позолоченный Володя Ульянов, смотрел из иллюминатора своего пятиконечного звездолёта на происходящее и благосклонно и бесстрастно улыбался, как и положено Золотому Будде, принимая и благословляя всё сущее, понимая, что всё есть лишь его сон и сам он - ничтожная крупинка великого небытия, выхваченная на секунду из общего бесформенного месива обрывков мыслей, и уже забывающая и себя, и того кто думал её и не испытывающая по этому поводу ни малейшего сожаления, ибо о чём жалеть, когда впереди - вся вечность.