Рабочий Петров )

Рабочий Петров просыпается в семь.
Когда же проснуться не может совсем,
То, не просыпаясь, влезает в трусы,
То, не просыпаясь, глядит на часы.
Яичницу жарит, щетину скребет,
Жену на прощание в ушко ебет
И, не просыпаясь, спешит на завод.

Примерный работник рабочий Петров:
Он трезвенник, верен жене и здоров.
Но малость подводит его естество -
На доску почета не ставят его.
Что спит на работе - да хрен с ним, пусть так,
Когда б ни один неприличный пустяк:
Во сне у Петрова стабильный стояк.


И рад бы не спать он, но каждую ночь
В нем вдруг просыпается тяга помочь
И хоть на вершок над собой подрасти:
Он дятлов с бакланами кормит с горсти,
Он пишет стихи и рисует плакат,
Выносит детей из пылающих хат
И слушает сонное пенье цикад.

А промежду этим он любит страну,
Спасает от алчных властей старину,
Уводит из лап социальных сетей,
Казнит пидорасов различных мастей
И все наблюдения пишет в блокнот.
А дома, пред тем как к жене он прильнет,
Крестясь, правоверно Чубайса клянет...

Но вот как-то раз, не проснувшись с утра,
Привычно размялся потомок Петра,
Привычно трусы на себя натянул.
Вдруг чувствует, что натяжения - нуль!
Тревожным движеньем хватает за пах -
Лишь вялую плоть ощущает в руках
И вмиг понимает: дела его - швах!

Ведь, если он спит, а эрекции нет,
Быть может, он попросту умер во сне?!
Петров озабочен, а попросту - бздит:
Потеет Петров, на часы не глядит,
Не бреется, дышит как загнанный крот,
Не мажет он маслом себе бутерброд
И в ушко жену, уходя, не ебет.

И вот он плывет в толчее городской,
И чресла сжимает дрожащей рукой,
И снятся Петрову кошмарные сны,
В них все лица стерты, черты не ясны,
Фигуры туманны, как речь должника,
И каждая тень как пиздец нелегка,
Ведь каждая тень - силуэт стояка.

И все ужасает своей новизной,
Язык липнет к небу тягучей слюной,
И мысли грохочут, и сердце дрожит,
И так неестественно хочется жить,
Как будто лежит он на смертном одре.
И точка сознанья как жук в янтаре
Безвольно висит на упавшем шнуре.

Вокруг все растет, устремляется вверх,
Грохочет весны удалой фейерверк,
Стоят небоскребы, деревья стоят,
И мошки столбом над прудами роят,
И трубы упрямо торчат в небеса,
Торчат колокольни, вокруг них - леса,
И дыбом власы у Петрова в трусах.

НаСТОЙку в аптеке берут колдыри
И пластырь проСТОЙ залепить волдыри.
Но вот расСТОЯНЬЕ съедает стопа
И на оСТАНовку выводит тропа.
И всюду стоянье, торчанье везде,
Но нету их только в Петровской елде,
И сердце пиздит: "Быть беде! Быть беде!"

Петров в очередку к маршрутке встает.
Его окружает рабочий народ.
И вот на Петрова какой-то нахал
Кричит во всю глотку: "Он здесь НЕ СТОЯЛ!"
Петров, холодея (в такую жару!),
Подумал: "Наверно сейчас я помру!" -
И сжался в гармошку как хуй на ветру...

Петров до работы дошел кое-как:
И нос перебит, и под глазом синяк.
Нет сил для работы и нет попиздеть,
Нет силы халат свой рабочий надеть.
Но тут прямо в ухо со стенки хуйня
Трубит окончанье рабочего дня.
Проснулся Петров - у дверей толкотня.

Потопал с работы Петров, только вдруг
Для рукопожатия вырос лес рук,
И речь одобрения в уши течет:
"Ну, вот и тебе от завода почет!"
И тело заныло в смертельной тоске,
И филин заухал зловеще в виске -
Увидел Петрова Петров на доске.

Петров улыбался с портрета сквозь сон
Как принявший смерть неофит-фармазон.
И страх в отраженьях двоился и рос,
И душу терзал потаенный вопрос:
Что скрыто от глаза за краем листа?
Отгадка была, словно рифма, проста:
Там то, в чем сейчас завелась пустота.

И там, где сквозь бархат зияла она,
Табличка булавками прикреплена:
"Примерный работник рабочий Петров:
Он трезвенник, верен жене и здоров.
Вот майка на ем и спортивки на ем,
С утра он встает, как и все мы встаем,
И баб не пугает стоячим хуем."...

Весь вечер Петров валерьянку лакал,
Жене предъявляя зловещий оскал, -
Жена извелась вся и спала с лица,
Заблеяла вдруг как шальная овца,
И даже какашки горошком пошли.
Ее в ветлечебницу враз увезли,
Сперва дав пилюли, потом - пиздюли.

Петров, посочувствовав бедной жене,
Остался с проблемою наедине:
Стал мысли в порядок свои приводить,
Спортивной ходьбою по кухне ходить,
Как вьючный верблюд из песков Каракум,
Крестясь двоеперстно, как поп Аввакум,
И мантру шепча: "Ом мани падме хум".

Стояк наяву он ковшом пятерни
Привычно пробил над журналом "Вздрочни!"
"Раз не импотент я и не пидарас,
То это должно быть какой-нибудь сглаз".
Достал из заначки он семок кулек
Оттуда же толстую книгу извлек,
И черной свечи запалил фитилек.

Свиной переплет был измазан в крови,
Названье читалось как "Соло Дави"
При свете дневном, но светила свеча,
Кажа "Соломона ДавидовичА"
С фамилией греческой "Экклезиаст",
Двухтысячный год и издательство "АСТ" -
Рабочий Петров был мужик головаст.

Во "...все суета" погружается он,
Привычно лузгает еврейский жаргон,
И даже дрочит под столом слегонца,
Но том не способен прочесть до конца -
Последних страниц не хватает тому:
Хоть книга ценна, но что делать ему,
Когда перебои с бумагой в дому?

"Да, все суета и преданье старо..."
Он ловко гадает на карте метро,
Пантакли рисует, впадая в экстаз,
И олово льет прямиком в унитаз.
Когда ж, напоследок, он смотрит в трюмо
То челюсть роняет, роняя дерьмо:
Там видит Петров Хуйско Аццкое Чмо:

Из пор его хлещет салатовый гной,
И газ источает оно выхлопной,
Сжимает в руках лобковую косу -
И брови в косичках, и дреды в носу,
Язык в бородавках шершав и не брит...
Короче, весьма устрашающий вид -
Шаинского и Новодворской гибрид.

Чмо молвит с акцентом, присущем лишь Чму:
"Тэбя фсйо тирзаед ваапроз: "Пачэму?"
Ты проклат биль мной, штобы кажьдую ноджь
Ф тэбэ не свэрбэло жьиланье паамоджь
Ы ходь наа чудь-чудь наад сабой подразти.
Но ээто фсйо лырика, поциг. Праазти,
Сэйчаз ты аабязан слегка аагрезтиии".

И Чмо стало воздух со свистом лизать,
Подмышечной перхотью сыпать в глаза,
Рыдать до усрачки, смеяться до слез,
Стрелять теплым жиром из сальных желез,
Сморкаться, харкаться, дристать и блевать,
И время с пространством, как кашу, жевать -
Ну, чтобы Петрова деморализовать.

Петров не поддался на козни врага -
Жизнь стала вдруг как-то пиздец дорога,
Пред внутренним взором зажегся ответ
И все стало вмиг "суетою сует":
Не пиздил Петров Чмо и не потрошил,
Он даже не стал напрягать своих жил,
А взял, да и хуй на него положил -

И Чмо пиздануло и рта не раскрыв.
А дальше - как на кинопленке разрыв...
Привычно Петров не проснулся с утра,
И хуй был упруг, как и позавчера,
Будильник трезвонил, храпела жена,
Из уст ее сладко стекала слюна,
И птиц щебетанье неслось из окна.

"Ну, вот и порядок,- подумал Петров, -
Теперь не придется трясти докторов".
Он, не просыпаясь, влезает в трусы,
Он, не просыпаясь, глядит на часы,
Яичницу жарит, щетину скребет,
Жену на прощание в ушко ебет
И, не просыпаясь, спешит на завод.

Топорщится туго материя брюк,
Но что ха хуйня происходит вокруг?!
Лежат светофоры, деревья, дома,
Как будто весь мир наебнулся с ума!
Вот пьяный лежит, матюги голосит,
Распятый на вые поповской висит
И дождик с небес дерьмецом моросит.

И всюду паденье, лежак и висяк.
"Где я лажанулся, что сделал не так?
Блядь, что здесь случилось? Верней, почему?"
Но тут люди в штатском подходят к нему.
И каждый из них мускулист, двухметров
И словно ошпаренный боров багров.
"Пройдемте-ка с нами, товарищ Петров..."