Вообще с анекдотами я соприкоснулся где-то в четыре с половиной года. Помню как сейчас - предновогодние дни, заканчивается 1970-й, мама забрала из садика и по пути домой мы зашли в магазин потребкооперации, в просторечии - "Колхозный". Тщетная попытка купить чёнить съестное к Новому году... Тусклый свет немногочисленных лампочек, весь магазин заставлен красивыми пирамидами из банок свиной тушенки и пачек "Растительного жира". Что оно было такое, этот растительный жир? Маму всегда аж коробило, когда я предлагал его купить. Пока родительница выясняла перспективы появления мясопродуктов у полузнакомой продавщицы, я отошёл к стоящей в углу ёлке, украшенной в основном вырезанными из фольги с сигаретных пачек и наклеенными на картон фигурками медведей, зайцев и дедов морозов. Такие игрушки, видимо, рукоделили сами продавцы - больше делать им было нечего, любые съедобности разметались за час-полтора, а постоянный ассортимент никого не интересовал - вот и занимали пальцы, чтоб сноровку не теряли. Кстати, нечто подобное я видел позднее в дембельских альбомах разных знакомцев - только там преобладала военная тематика - ракеты, танки и кокарды, но принцип тот же - вырезал по трафарету, продавил рельеф аккуратненько - и иди сюда, блестящая поебенька! Тоже, кстати, тема для диссертации - новогодняя ёлка и дембельский альбом как объекты культурного творчества народных масс...
Ёлка заинтересовала также одного моего одногруппника, чья сильно беременная маманя с годовалым братом на руках болезненно-внимательно прислушивалась к выдаваемой продавщицей информации - сами они жили в другом районе, полчаса на трамвае - и никто б чужим местных тайн открывать бы не стал. Звали его Валик, в садике мы с ним почти не общались ввиду разнящихся интересов, но тут, возле ёлки, ожидание новогоднего волшебства сблизило нас.
- Знаешь анекдот?
- Нет, - слово было новым.
- Ну, слушай - в одном общежитии жил иностранец, и звали его Насру Насрал...
- Как-как?
- Насру Насрал. И познакомился он с нашим, ну погуляли они во дворе там...
- А нашего как звали?
- Не знаю, ну да, а на следущий день наш так приходит позвать тово погулять, и кричит: - Насру! Насру!, а тут сторож с метлой вылазит и говорит - Я тебе щас насру!, ну наш опять тово зовет: - Насрал! Насрал!, а дворник вылазит и говорит: - Где? Где ты уже насрал?...
Валик затрясся от смеха. Возраст был тот, когда вид собачьих какашек на тротуаре у некоторых ровесников вызывал смех аж до появления соплей и бурной истерики.
Тема арабских имён была актуальной - в городе только начали появляться жареные дяденьки и тётеньки, студенты местного меда, и каждое их появление вне вузовской орбиты оживлённо комментировалось аборигенами. Мне-то родители объясняли, что, мол, люди как люди, просто из Африки - но не негры, пялиться на них неприлично. В других семьях дела обстояли иначе, и садик распирало от историй про сломанные хвосты, упавших с дерева пап и обмороки при осознании, сто съеденное мясо было свининой. Всё это, как позже стало понятно, были подслушанные анекдоты, но малыши выдавали этакую чушь за чистую правду - это мой папа сказал, а он всё знает. Опять же из телевизора то и дело неслось - то Абдель Насер, то ещё какой-нибудь Ибн-Наср...
Довольно долго я считал услышанный анекдот единственным существующим, то есть Анекдот был именем собственным, и сверстников обрывал:
- А знаешь анекдот?
- Знаю! - и менял тему, поскольку попытки устно тиражировать Анекдот натолкнулись на репрессии со стороны взрослых и вызывали неприятные воспоминания.
Прозрение пришло, когда в трамвае я подслушал разговор двух пацанят постарше:
- А ещё анекдот - нашёл заяц пистолет и приходит к медведю, Медведь - Быдыщ-быдыщщ!! - Я щас насру!! Быдыщ-быдыщ! И ты это съешь! Быдыщ-быдыщ! А если не съешь! Клац-клац! То я сам это съем.... Гы-гы-гы.... ПонЯл? Гыыыы... патроны кончились!
- Хи-хи-хи...
После такого знаменательного открытия анекдоты полились мутным потоком. Про петьку с васильиванычем, про индейцев - в моде был Гойко Митич, "Оцеола - вождь семинолов" и "Чингачгук - большой змей". Недавно пытался посмотреть какую-то хрень с этой гойкой - чуть не вырвало. А ещё, чуть попозже, был фильм "Сокровище лейтенанта Слэйда" - кто помнит, тому плюсик. Ладно, это другая тема.
А ещё помню первый услышанный политический анекдот. Опять же в садике, но попозже. Мальчик Колюня с вечной соплёй под носом начал издалека:
- Ты то кино по телику видел? Про разведчиков?
Все "кинухи про войнуху" я смотрел, поэтому не раздумывая ответил:
- Да!
- Там ещё того немцы поймали?
- Да видел, видел я...
- А военную тайну хранить умеешь?
- Конечно умею! Железно! - очень модное слово было, самые продвинутые - дети строителей - ещё говорили "железобетонно".
- А я знаю политический анекдот!
- Как это?
- Ну так - политический, только и не проси - не расскажу... Это тайна!
Видно было, что Колюню аж распирает, но очень хочется, чтоб его поуламывали. Вечная сопля в шесть лет - совсем не героический атрибут, к тому же Колюня не принадлежал к клубу избранных, чьи родители выписывали журнал "Техника-Молодёжи", где в рубрике "Автомузей ТМ" печатали шикарные картинки американских автомобилей. Единственным критерием для сравнения была скорость, и обсуждалась она целый месяц, до выхода следующего номера.
- А видел в "Технике-молодёжи" "Голубое пламя"?
- Классно! Тыща в час!
- Тыща один! - речь шла про американское чудо, ракету на колёсах, превысившую рубеж 1000 км в час. Те, кто знал и видел картинку, становились братьями по крови и свысока посматривали на непосвящённых, увлечённо обсуждавших заточенный об кирпич электрод: гостряк - или ещё не гостряк... Стремление иметь настоящий "гостряк" было всеобщим, сказывалась, видимо, отгремевшая двадцать пять лет назад война.
Убалтывать Колюню я не стал:
- Ну и не надо!
Колюня опешил:
- Это такая тайна, которую нельзя рассказывать кому попало... Только военным...
- А индейцам можно?
- Ну, не знаю, но кому попало точно нельзя!
- А я тебе про "секрет" расскажу! Из московской "Явы"! - "секретом" в те времена в том кругу называлась такая фигня: два юноши четырёх-пяти-шести лет, один из которых нашел сигаретную пачку с фольгой, а второй - осколок обязательно цветного стекла, белое не катило, объединялись, выкапывали небольшую ямку в укромном месте, на дно укладывали фольгу, прикрывали стёклышком, края стекляшки присыпали пылью. Этакая красота, особенно если солнце - из-под земли сверкает зелёное "золото", слова фольга никто, конечно, не знал. Полюбовавшись чуть-чуть, двое клялись никому про секрет не рассказывать и присыпали его наглухо, планируя насладиться зрелищем когда-нибудь потом, "когда вырастем". Соавтора явского "секрета" забрали из нашего садика насовсем, поэтому доступ к нему имел я один.
- Ладно, слушай. Суслов, Брежнев и Хрущёв собралися в Китай ехать, Суслов и говорит - надо всем имена поменять на подделочные, шоб на китайские было похоже. Давайте первую букву оставим, а потом -уй прибавим. Я буду Суй! А Брежнев говорит - я буду Буй, а Хрущёв говорит - а я, наверно, не поеду... ПонЯл - нет?
- ПонЯл, конечно. - я предпочёл сменить тему. К тому времени я имел опыт политических комментариев - перед домашними. По телику перечисляли участников какого-то сборища типа пленума, товарищи Брежнев, Косыгин и Подгорный, и я предельно остроумно заметил - этот в косынке, этот под горку катится, а этот всё прежний и прежний! Семейство посмеялось, но впредь решительно не рекомендовало высказываться на эти и смежные темы. Что-то сказали типа - нас с мамой с работы снимут.
Делиться "секретом" желание пропало, а может, вообще не возникало.
- Коля, а ты гостряк Пашин видел?
- Та то не гостряк, и у него воспитаха его забрала, а папан пришёл за ним, так ремень начал снимать, а он реветь начал, и папан этот гостяк за забор забросил...
Меня вчера забрали раньше, и этих подробностей я не знал. А в голове переваривалось услышанное.
То, что при таком раскладе Хрущеву полагалось получить псевдоним "Хуй", я понял сразу, и что не захотел он иметь такое имя, даже подделочное, тоже было очевидным. Само слово я слышал, но ни с чем конкретным оно не ассоциировалось. Употребляли его алкаши, заседавшие возле пивной бочки, то есть люди не самого высокого полёта, но из контекста смысл уловить не удавалось. Слово вызывало образ чего-то лилового, угрожающего...
В конце концов анекдот я рассказал добрейшей бабушке, за что был лишён сладкого и сурово предупреждён - не употреблять слов, которых не понимаешь. Попутно я узнал, что это - грязное ругательство, но без подробностей. Судя по дальнейшим событиям, бабушка поделилась с родителями полученной информацией, но виду никто из них не подал.
Худшее случилось назавтра. Выйдя из-за ёлок, уже на территории садика, я увидел на лавочке воспиталку, Колюню с соплёй аж до подбородка и ещё трёх понурых пацанов из группы. Колюня втянул соплю и радостно заорал, тыкая в мою сторону пальцем:
- Этот! Этот мне анекдот рассказал!
Сейчас бы я сказал, что охуел от такой наглости. Но тогда я не владел так хорошо русским разговорным, но всё быстро понял, успел порадоваться, что маманя убежала на работу, доведя меня только до калитки садика, коленки подогнулись, но я взял себя в руки. От парней постарше я уже знал - признаваться нельзя, закладывать - западло, а кто закладывает - "сиксот". Последнее слово ассоциировалось с записяными - засИканными трусами, от детского ругательного "ссыкун", а бОльший позор - только быть "засранцем".
Овладев собой, я подошёл к воспиталке и как мог непринуждённо сказал "Здрасьте!". Матёрая педагогища слёту всё поняла и взяла на пушку:
- Родители знают?
- Что? - я картинно удивился.
- Знаешь - что! - она повернулась к Колюне. - Точно он?
- Точно... - заблеял Колюня. Но глаза отвёл, и воспитаха это заметила.
- Так - щас все в группу, до обеда стоять в углу. На коленях!!!! - она сорвалась на крик. - на горохе!!!
У меня отлегло от сердца. Стояние в углу на коленях на горохе было страшным, даже ужасным, но никогда не применявшимся наказанием. Страшнее было то, что узнают родители. Но это потом.
Я не мог объяснить себе, зачем понадобилось Колюне врать. Мысли путались, главная была - не расколоться. В помещении группы к нам приставили нянечку, так что сговориться мы не могли. Трое анекдотчиков вели себя настолько вяло, что даже имена их я вспомнить не могу. Колюня морду отворачивал, но признаков раскаяния не подавал.
На допросе у заведущей тех троих быстро-быстро отфильтровали, их истории были похожи, как яйца с одного лотка - от Колюни услышал, рассказал маме, папе, брату (ненужное зачеркнуть), получил по попе и указание заткнуться. Ну что с них возьмёшь - массовка... Всех их вложил Колюня - мол, этому, этому и этому я рассказывал и т.д.
Как распекала нас заведующая, как я стоял насмерть - ничё не знаю, ничё не рассказывал, как мы стояли по разным углам почти весь день, как я шептался с кем-то из подследственных, как с ужасом ожидал прихода матери - всё это достойно пера Мопассана, которого я, кстати, не читал. Или Лавкрафта, которого почитывал.
В конце дня случилось ещё одно знаменательное событие. Я задержался в группе, надеясь припереть Колюню к стенке, и выйдя на площадку, увидел построенных в каре одногоршочников. Во главе парада стояла воспитаха, держа за шиворот Серёгу Буйненко и орала:
- Где артурашафка? Где артурашафка? - и подёргивала Серёгу, малёхо даже приподнимая его от земли.
Только сейчас, почти через сорок лет, я сознаю, что не встречал большего соответствия человека своей фамилии. В обидевшую его воспиталку он как-то зарядил стулом - хорошо, что децким, чуть что - бил в морду и очень любил справедливость.
О, это ощущение проникновения в суть вещей, когда сам догадываешься о значении нового слова... Оно было недолгим. Что такое "артурашафка"? Причём здесь Буйненко?
Ясность внесла вторая воспиталка:
- Это не простая шапка! На ней звезда - это эмблема нашей Советской армии! Если щас не найдётся, будем вызывать милицию и писать родителям на работу! - милиция была из серии "на горохе на коленях" - вроде и страшно, но как-то неконкретно, типа дед Бабай. Телега родакам на работу - вообще абстракция для дошкольников, незнакомых с силой печатного слова.
Речь шла о шапке некоего Артура - будёновке с кривоватой звездой, которая исчезла непостижимым образом, когда владелец отошёл пописять. Ещё при первом появлении Артура в "настоящей военной шапке" была бурная дискуссия - настоящая ли она военная, и большинством голосов решили, что нет. Особенно смущал её голубой цвет, да и Артура не любили - задавался сильно, потому что папан его в райкомовском гараже был водилой.
- Наши отцы и деды проливали кровь в таких будёновках! Никто не пойдёт домой, пока она не найдётся! - додавливала толпу Светлана Ивановна. То ли аргумент про отцов и дедов сработал, то ли зародышевая стервозность проснулась - из строя вылезла ябеда Ленка и ткнула пальцем в Буйненку:
- Я видела! Этот её на крышу павильона забросил!
Пока специальная экспедиция добывала с крыши "артурошапку", за мной пришла мама.
Что там ей плела воспитаха, я не знаю, но самое удивительное, что маманя меня особо и не ругала - спросила только "Ты всё понял?" и по приходу додому ОТПУСТИЛА ГУЛЯТЬ! Видимо, посчитала непедагогичным наказывать дважды за одно и то же.
Моросил мелкий дождик, и наши пацаны сидели в халабуде, слепленной из тарных ящиков, украденных со двора гастронома. За шиворот капало, но домой никто не спешил. Я поделился проблемой со старшими товарищами.
-Хуй - это просто мужская писька! Так дяхи и тёхи говорят. - внёс окончательную ясность Толик, учившийся в 4-м классе. - А нас за это гнобят, потомушо слово матЁрное!
- Насрать в параше на газетку и в шкаф ему положить! - десятилетний двоечник Вова был крут, как почти все второгодники.
- Та не, вычислят на раз! Надо шото поумней придумать! - Толян почесал затылок. - У вас шкафчики когда проверяют?
- Ну, когда стырят чёнить...
- Во лафа! У нас каждый день проверяли! Вот и стырь! Тока к себе не клади!
- Ну понятно!
- У тебя газеты дома есть? Ну, подрисуй там в газете Брежневу усы с очками, там бороду - и этому козлу в шкаф и положи! Увидят - такое начнётся! У нас в классе один на каком-то портрете очки подрисовал - так его чуть с пионеров не попёрли! Целый месяц без галстука ходил!
- Тогда уж лучше сразу хуй подрисуй! Этого спалят - анекдот про хуй, и в газете хуй- всё сходится! - Вован был второгодником не то тупости, а от лени.
- Точно! Не ссы только! Спокойно так - типа там на погоду посмотреть... а сам тихо ему подложишь. Смотри, не спались!
До вечера, пока не загнали домой, я уже гулял спокойно - детали плана прорисовывались всё чётче. Кстати пришлась и сегодняшняя артурошапка - если она пропадёт, шкафчики точно будут шмонать. Перед сном, уединившись, я нашёл жирную красную ручку и попрактиковался в подрисовывании учебных хуёв разным газетным персонажам - передовикам, колхозникам вне зависимости от пола, знатным рабочим - короче всем, чьи фотки печатали тогда в газетах - даже, кажется, космонавтам, хотя космонавтов тогда уважали все, особенно дошкольники. Нужная газета нашлась не сразу - Брежнев и ещё какие-то хмыри стояли перед чем-то грандиозным, разглядывая типо схему или чертёж. Подрисовывать хуи членам политбюро не стал, отложил на последний момент - мало ли что, шмон какой-нибудь, дело-то секундное. Тщательно измельчив следы тренировок, спустил воду и отправился спать. Туалетную бумагу я впервые увидел лет через десять, поэтому рваные газеты в сортире были в порядке вещей.
Газету с Брежневым и ручку я тщательно заховал в мешок со сменкой, и в садик летел как на крыльях. Акция была назначена на после дневного сна, и весь день меня подколбашивало на нервной почве. Но страшная месть не состоялась, верней состоялась как-то сама собой, без моего участия.
Картину эту я вижу как сейчас. Из окна лестницы с полвторого этажа - немое кино: Колюня мечется по траншее, незакопанной после замены труб, сверху почти синхронно движется Серёга Буйненко с полуспущенными штанами, направляя струю обеими руками на перемазанную грязью жертву, а со стороны хозблока медленно плывёт по воздуху Светлана Ивановна с перекошенной рожей и веником в руке.
Когда Буйненку отогнали, Колюня валялся на дне канавы и сучил ногами. Его достали, глаза у него были подо лбом, изо рта шла пена, сопли размазались по всей морде... В процессе он укусил воспитаху за руку аж до крови. Обоих - и Колюню, и Светлану - забрал скоряк, а Буйненку довольно долго снимал с дерева Буйненко-старший, при этом оба рычали, кричали и плевались.
Диагноз дошкольники поставили почти мгновенно - взбесился Колюня. Девочки жалели Светлану:
- Ей теперь сорок уколов будут делать, ужасно болючих - прямо в пузо! - сочувственно сказала ябеда Ленка. Пацаны молчали.
Андрей В. Р-ов