ХАТТАБИстория эта началась в тот день, когда притарахтев из райцентра на своем мотоцикле с коляской, Григорий Семенович зарулил во двор и, стянув с головы танковый шлем, начал громко звать жену. Из-под кустистых бровей, глядя на которые Брежнев удавился бы от зависти, взгляд Григория Семеновича сверкал молодо и возбужденно, словно у обладателя только что сорвавшего джек-пот лотерейного билета. Прибежавшая на зов мужа Мария Васильевна сразу почуяла неладное. Под аккомпанемент ее оханья из мотоциклетной коляски был извлечен огромный мешок, из недр которого на свет Божий был вытряхнут молодой черный барашек.
- Дывись! - тыкая сарделькообразным пальцем в ошалевшее животное, радостно прогрохотал Григорий Семенович. - Який красавец, а?! Это - Хаттаб!
Красавец Хаттаб с трудом поднялся на трясущиеся ноги, еле сфокусировал взгляд на окружающей его действительности, и издал жалобное: "Бе-э-э-э..."
Утратившая за долгие годы совместной жизни привычку спорить с мужем, Мария Васильевна восприняла факт появления нового постояльца во дворе стоически. Барашек занял привилегированное место в иерархии местной живности, получил право свободно разгуливать по всему двору, периодически получая подачки от Григория Семеновича в виде кусочков сахара, хлеба, сухариков и тому подобных ништяков, и, окруженный заботой и вниманием хозяев, рос как на дрожжах.
***
В первой половине дня жаркого августовского четверга, поскорее закончив с делами, я пораньше, по-тихому, свинтил с работы. В связи с грядущими праздниками впереди нас ожидало три выходных дня, и по этому поводу я решил выдвинуться в давно запланированную поездку - навестить многочисленную родню. Звонок мобильного застал меня на пути к машине.
- Сергей Владимирович, я бы хотел напомнить... по поводу вторника...
- Романы-ыч! Да я все помню прекрасно, - c ходу успокоил я звонившего. Александр Романович, тихий, педантичный буквоед - идеальные качества для начальника склада, но по рабочим вопросам мог задолбать кого угодно: и подчиненных, и вышестоящее руководство. - Уже договорился, сейчас же заеду к ребятам, заберу. В понедельник у тебя
будет, не переживай!
***
Утром следующего дня, сосед Григория Семеновича - Анатолий Иванович, пребывал в замечательнейшем расположении духа и в радостном предвкушении, словно ребенок в предновогоднее утро. Его великолепное настроение было обусловлено серьезностью планов на предстоящий день.
Усадьбы Анатолия Ивановича и моего родственника разделяла неширокая полоса огорода. За хозяйственными постройками, в глубине участка Иваныча, скрытый подальше от людских глаз в тени фруктовых деревьев, примкнув к стене сарая и с двух сторон оббитый досками, размещался небольшой навес, выполнявший одновременно функции летней кухни, а на сегодня - и секретной лаборатории. Под навесом стояла добротная, сложенная из кирпича печурка. Верх ее представлял из себя металлическую плиту с конфорками, на которую Иваныч еще с вечера при помощи зятя водрузил сорокалитровый бидон с брагой.
Все семейство Иваныча: супруга, дочка, зять и внуки, ранним утром погрузившись шумной оравой в зятев "Жигуль", отправились до самого вечера в гости к родственникам в соседний район. Тихий, спокойный день, посвященный неспешному производству и дегустации любимого напитка - все это в совокупности соответствовало термину "счастье" в понимании Анатолия Ивановича. После отъезда домашних он неспешно растопил печку, со знанием дела соединил трубками бидон с проходящим через недра двухсотлитровой бочки с водой змеевиком, аккуратно, на маленькой скамеечке, под сливной краник змеевика установил трехлитровую банку с воронкой. Отверстие воронки в качестве фильтра старательно проложил размятой и распушенной ваткой. Подготовительный этап был закончен.
Теперь Иваныч уверенной рукой профессионала терпеливо регулировал дровами и заслонками печки процесс так, чтобы самогон попадал в воронку равномерными каплями, мощно и часто, ни в коем случае - не быстрее и не медленнее, ибо это существенно влияло на качество конечного продукта. Несмотря на кажущуюся монотонность происходящего, это занятие ничуть не утомляло Анатолия Ивановича, напротив - все это время он был весьма доволен, и едва ли не мурлыкал, напевая себе под нос какую-то веселую мелодию.
Как только первая банка наполнилась до краев, Иваныч ловким, отработанным движением заменил ее пустой. Полную же плотно прикрыл крышкой и бережно поставил на рядом стоящий деревянный стеллаж. После чего, удовлетворенно хмыкнув, удалился в дом. По прошествии короткого времени Анатолий Иванович вернулся в пристройку с гордо поднятой головой, неся в левой руке солонку, а в правой - большую плоскую тарелку.
На тарелке лежали: четыре широких и толстых ломтя черного домашнего хлеба; только что вынутый из морозилки, и оттого слегка покрытый изморозью нехилый шмат сала, с широкой мясной прожилкой, нарезанный сантиметровой толщины кусками; пяток небольших малосольных огурчиков с прилипшей к ним влажной веточкой укропа и три помидорки с прозрачными капельками воды, стекающими по их темно-красным, почти бордовым бокам... В центре этой композиции вверх дном располагался стограммовый граненый стаканчик.
Примостившись на скрипучем табурете и поставив тарелку на стеллаж рядышком с банкой, Анатолий Иванович открыл ее, затем, перевернув стопарик, взял его за краешек указательным и средним пальцем, аккуратно погрузил в банку и наполнил примерно на три пятых первачом. Стряхнув с донышка капли обратно в банку, Иваныч вытянул стакан, не торопясь прикрыл банку, поднял гранчак правой рукой, отведя локоть в сторону, строго параллельно земной поверхности. Лицо его стало сосредоточенно-отрешенным. Выждав пару секунд, он торжественно произнес: "Ну... За всих здоровья!", сделал глубокий вдох и в два глотка осушил стакан. После чего выдохнул, скривил левую бровь, поплямкал губами, прислушиваясь к внутренним ощущениям, мотнул головой и сдавленно просипел: "Эххххаррраша, зараза!", удовлетворенно крякнул и немедленно захрустел огурцом.
***
- Дядь Гриш, а на кой Вам, собственно, барашек? - я наконец-то добрался до Григория Семеновича, и после радостных приветствий мы перешли к разговорам за жизнь.
Родственник сделал недоуменное лицо, помахал в воздухе бровями, молча завел меня в парадную комнату и показал рукой на стену. Вся она была украшена охотничьими трофеями в виде деревянных лакированных ромбиков с рогами, рожищами, рожками и тому подобными копытцами - еще одно хобби, как следствие первого увлечения в жизни Григория Семеновича. Неоднозначная коллекция, скажу я вам.
- Ось, бачив? Понимаешь, яки в нього роги красивенные будуть? Ооо! Там глядишь, подумаю - овечек заведу... Шерсть, шкура, то-сё!! - Григорий Семенович многозначительно выставил большой палец.
Мы вышли обратно во двор. Григорий Семенович подошел к меланхолично жующему траву Хаттабу и потрепал ему холку. Хаттаб, вымахавший к тому времени в приличных размеров барана килограмм под тридцать весом, радостно заблеял, и, как мне почудилось, даже завилял хвостом.
- От, баран - бараном, а усе розумие! - весело проинформировал меня Григорий Семенович. И, заговорчески подмигнув, продолжил: - Дывись, шо счас будет!
Он растопырил свою огромную пятерню примерно в метре надо лбом Хаттаба. Барашек на секунду замер, а потом, приподнявшись на дыбы, боднул нависшую над ним длань.
- Во, бачив?! - довольный Григорий Семенович посмотрел на меня, словно Куклачев, научивший кота играть в шахматы. Он снова потрепал животному холку, затем, ухватившись за рога, слегка потряс баранью башку и едва ли не с нежностью пробасил:
- Ууу, Ха-аттаббыыч... Ладно, бижы! - Толсторогая скотина как будто ждала этой команды и немедленно ускакала в заросший буйной зеленью конец двора. Байкал, лежа в своем вольере, с ленивым презрением наблюдал за этим цирком, высунув от жары язык и часто дыша...
***
К тому времени, когда на стеллаже красовались три заполненных трехлитровых банки, граненый стаканчик уже успел нырнуть в каждую минимум по два раза, а тарелка с закуской - опустеть полностью. Вследствие этого Анатолий Иванович достиг полной гармонии с окружающим его миром. Вселенская любовь захлестнула его: цвета вокруг стали мягче, звуки - нежнее, воздух - приятней. Между делом он притащил в сад раскладушку, газеты и радиоприемник для музыкального фона. Лежа под грушей и перелистывая периодику, он в полглаза контролировал дальнейший процесс. Жизнь - удалась. До нирваны было буквально полшага - оставалось закурить. Хлопнув себя по нагрудному карману рубашки, Анатолий Иванович обнаружил только помятую пачку "Прилуки". Сигарет, как назло, в ней не было. Последующие минут десять прошли в смятении и борьбе с самим собой. Жажда никотина в итоге победила: на глазок прикинув, что в ближайшие как минимум полчаса его вмешательства в налаженный механизм производства самогона не потребуется, Анатолий Иванович сполз с раскладушки, смачно потянулся и, покинув сад, потрусил в сторону сельмага за куревом.
***
Тем временем, стоя в позе пьющего верблюда в дверях хлева, Григорий Семенович заканчивал натирать в таз на огромной терке кормовые буряки для поросят. Не прекращая неспешно жевать жвачку, Хаттаб вышел на середину двора и задумчиво замер. Его взгляд остановился на призывно торчащей в небо пятой точке Григория Семеновича, туго обтянутой линялыми хэбэшными штанами. Сделав еще пару жевательных движения, баран сглотнул, слегка наклонил башню и, не обращая никакого внимания на мое: "Стойбля!", резко, с короткого разбега, смачно впечатал рогатым лбом Григорию Семеновичу сантиметров на десять пониже копчика.
Никак не ожидавший подобной подачи, Григорий Семенович в неимоверном кульбите исчез в глубине сарайчика. Его испуганный вопль: "Твойууумааа!.." потонул в жутком грохоте и свинячьем визге. Не выпуская из рук тазика, перекувыркнувшись и попутно снеся перегородку, Григорий Семенович приземлился на спину в загончике у поросят, и в буквальном смысле накрылся медным тазом, наполненным к тому же тертым буряком, в результате чего его протяжное: "Мааааа!!" стало звучать несколько глуховато. Доморощенные Ниф-Ниф с Наф-Нафом, до этого с нетерпением ожидавшие от хозяина очередную порцию жратвы, но никак не рассчитывавшие на то, что Григорий Семенович, проломив стенку их уютного домика, лично прилетит к ним в кормушку, в ужасе забились по углам и испугано повизгивали.
В тихой истерике я обмяк на перилах крыльца. Умом понимая, что надо бы срочно бежать на помощь, я мог только безвольно висеть на перилах: от хохота у меня перехватило дыхание, глаза застилали слезы, ноги подкосились и отказали. Даже невольные зрители разразившейся трагикомедии - куры и утки - попадали на землю и предательски ржали над кормильцем, дрыгая лапами, а верный пес Байкал скулил от смеха, накрыв передними лапами свою рыжую морду.
Едва справившись с душившими меня приступами смеха и размазав по лицу слезы вперемешку с соплями, я далеко не с первой попытки поднялся, чтобы прийти на помощь незадачливому дрессировщику. Однако в этот момент в дверях хлева показался сам Григорий Семенович, и это было, я вам скажу - зрелище не для слабонервных.
Перемазанный поросячьим дерьмом как Шварценеггер гримом в финальных сценах "Коммандо", весь с ног до головы в ошметках тертого буряка и соломы, с тазом в левой руке и почему-то с молотком в правой, дико вращая глазами, он вышагнул из глубины сарая на прямых, негнущихся ногах. "Зомби в городе... хорошо хоть не с бензопилой..." - промелькнула у меня неожиданная мысль прежде, чем я во второй раз рухнул на крыльцо.
Перекошенное лицо Григория Семеновича пылало жаждой мести, вытаращенные из-под разлохмаченных бровей глаза метали молнии. "На своих ногах вышел... не убился значит..." - всхлипывая и пряча в ладонях лицо, подумал я.
Куры с утками в панике рассыпались по двору, Байкал, напоследок бросив злорадный взгляд на барана, спрятался в будке, и только Хаттаб с довольным блеяньем встречал хозяина, всем своим видом как будто бы показывая: "Ну что? Здорово я могу?!"
- Убью... сссука... - выплюнув изо рта буряковую стружку и тяжело дыша, прохрипел Григорий Семенович, замахнулся молотком и, шатаясь из стороны в сторону, как гигантский пингвин, двинул на прямых ногах в сторону Хаттаба.
Готов утверждать: фатальной ошибкой Григория Семеновича в этот момент и спусковым крючком к последующим событиям был тот факт, что он ни с того, ни с сего решил швырнуть в барана тазом. Метни он молоток и попади в цель - возможно дальнейшей вакханалии можно было бы и избежать. Однако дядя Гриша, то ли вследствие небольшой контузии, то ли не контролируя себя от ярости, решил для начала оглушить Хаттаба тазом. Этот маневр потерпел крах: баран легким движением рогатой башки перевел летящую в него утварь на угловой и, насторожившись, приготовился к новой атаке. Когда подошедший еще ближе Григорий Семенович, как гладиатор на арене, в широком замахе занес молоток над головой для решающего удара, на барана внезапно снизошло озарение: если ко всем смерть приходит в темном балахоне и с косой, то на него она надвигалась в изгвазданных выцвевших штанах и с молотком. Недаром дядя Гриша убеждал меня немногим ранее: баран - бараном, но все понимает...
Развернувшись юлой, Хаттаб метнулся в сторону, увернулся от просвистевшего мимо башки молотка и, снеся хлипкую калитку, поскакал в огород. Григорий Семенович, пыхтя как паровоз и переваливаясь с ноги на ногу, последовал за ним. Я же предчувствуя, что дело добром не кончится, скатился с крыльца и поковылял следом за оппонентами.
Запутывая преследователя, Хаттаб сделал пару зигзагов по картофельным кустам и, неожиданно для всех, резво рванул в сад Анатолия Ивановича. Хотя сад и был огражден от огорода полутораметровой высоты забором, баран безошибочно определил место расположения незакрытой калитки, и вскоре погоня продолжилась уже на владениях соседа.
Под зычные матюки хозяина, петляющий между грушами и яблонями Хаттаб неумолимо приближался к работающей во всю мощь секретной лаборатории... В какой-то момент Григорий Семенович допустил вторую стратегическую ошибку: практически догнав барашка, он попытался пнуть его ногой. Последствием этого телодвижения стало то, что баран, метнувшись в сторону, на полной скорости влетел во внутренности летней кухни Анатолия Семеновича. Я же, добежавший к тому времени в глубину соседского сада, имел счастье наблюдать своими глазами результат этого попадания. А результат получился на все сто.
Задев стеллаж с покоящимися на нем банками, баран развернулся и резво ускакал куда-то в сторону. Поначалу нерешительно покачнувшись, банки, три по три литра каждая, итого - девять литров чистейшего, ядреного первача решительно навернулись вниз. Быть может - все бы и ограничилось гибелью ведра самогона... но увы! - Анатолий Иванович гнал безупречный продукт, и часть его брызгами попала на раскаленную плиту.
Вспыхнуло качественно. Я бы даже сказал - феерично вспыхнуло! Жидкость, которую продают нам на заправках под видом девяносто пятого бензина в плане воспламенения - ослиная моча по сравнению с детонирующим продуктом Анатолия Ивановича.
В один момент сине-фиолетовым пламенем была объята практически вся пристройка. С учетом того, что одна из стен летней кухни примыкала к сараю, а тот, в свою очередь, плавно переходил в хлев - события приобретали явно нездоровый оборот.
Первой мыслью, безусловно, было добраться до двухсотлитровой бочки с водой, через которую проходил змеевик самогонного аппарата, и с ее помощью попытаться затушить этот Армагеддон. Но вокруг бочки в полный рост полыхало пламя, и подступиться к ней не было ни малейшей возможности.
Внезапно я понял, что нужно сделать.
Доказано на практике: в случае реальной опасности я могу перемещаться в пространстве очень быстро. Как-то раз, будучи еще долговязым и стройным студентом второго курса, возвращался я от своей тогдашней пассии темными переулками не самого благополучного района города Киева. Когда до трамвайной остановки оставалось дойти буквально метров двести, я услыхал угрюмое сопение за спиной и не предвещающий ничего хорошего оклик: "Э-э-э-э, стоять!" Обернувшись, я узрел классических персонажей: в кепках, спортивных костюмах, в туфлях и с помятыми харями - полностью соответствующими нездоровой репутации района.
Их было трое: по традиции студенты всегда разводятся гопниками в соотношении один к трем, никак не меньше. Пройдясь по стандартному опроснику: наличие сигарет, зажигалки, уточнив время (мобильные телефоны тогда были еще чем-то из области фантастики... да-да! ведь были и такие времена), троица явно вознамерилась переходить к активной фазе. В эту секунду неподалеку загрохотал приближающийся к остановке трамвай, и я решил резко сменить тему разговора. Приподнявшись на цыпочках, вытянув лицо и округлив глаза, я посмотрел за спину гоп-компании и изумленно проорал: "Ох, ни хрена себе!" Банальная и примитивная схема, но я не ошибся в своих предположениях: мои визави оказались организмами простейшими, и в своих действиях руководствовались больше рефлексами, чем приобретенным жизненным опытом. Все трое, как по команде, развернулись на сто восемьдесят градусов и с любопытством уставились в темноту двора, пытаясь высмотреть, что же там смогло так удивить потенциального терпилу? Я же не стал изображать из себя Джеки Чана: пользуясь случаем, мысленно передал большой привет всем трем гоблинам, и как молодой сайгак рванул в сторону трамвайной остановки.
Уверен, что допинг в легкой атлетике - явление абсолютно бессмысленное. Достаточно на старте ставить возле спортсменов-бегунов двух-трех индивидуумов, аналогичных тем, которые остались позади меня: тренеры, судьи и зрители были бы просто ошеломлены результатами забегов.
Адреналин добавлял мне сил, в ушах свистел ветер, я бежал, едва касаясь дороги, а сзади раздавалось тяжелое гупанье трех пар туфель по асфальту и громкие крики: "Стой, лошара!!!"
Вот насчет "лошары", господа, вопрос, согласитесь, весьма спорный. Начнем хотя бы с того: кто из нас четверых купился на тупейший развод? Во-вторых: кто из нас в настоящий момент занимается бегом в кроссовках, а кто в туфлях? Ну и, наконец, в-третьих: если вы пытаетесь развить максимальную скорость, то зачем же так громко орать? Дыхалка ведь сбивается!
Я пулей влетел в стоящий вагон. Двери, спасительно зашипев, закрылись за моей спиной, и трамвай, весело зазвенев, тронулся в путь. При этом в вагонное окно я успел заметить: моим облажавшимся преследователям до остановки оставалось бежать еще метров пятьдесят, не меньше.
Со времени той памятной пробежки прошло уже больше пятнадцати лет, и я стал килограммов на тридцать тяжелее, но уверен: в этот непростой день тот свой пресловутый рекорд скорости я перекрыл с лихвой.
Во всю глотку я прокричал окаменевшему родственнику: "Семеныч! Не суйтесь в огонь, я сейчас!" Моё звонкое: "...ча-а-а-ас!!!" еще протяжно висело в воздухе, а я уже, обгоняя скорость звука, ласточкой переметнув через забор, пролетал над картофельными кустами, также ловко преодолел второй забор и буквально через несколько секунд уже открывал багажник своей машины.
Обратный путь занял несколько больше времени: бежать пришлось через калитки. В конце концов, я же не Супермен, чтобы сигать через заборы с десятикилограммовой железякой в руках.
Когда я примчался к пылающей летней кухне с огромным, ярко-красным как пожарная машина огнетушителем в руках, и буквально в считанные секунды мощной струей углекислоты сбил все пламя, очумевший от калейдоскопа событий Григорий Семенович смотрел на меня, как на спустившегося с небес архангела.
Через пару минут все было кончено. Черные, обуглившиеся стены кухни и остатки обгоревшего стеллажа еще немного дымились, но открытых очагов пламени уже нигде не было. Не поленившись, я даже затушил горевшие в печке дрова.
Разбирая потом, на досуге, события этого дня, мы с Григорием Семеновичем пришли к общему мнению: в те несколько секунд после того, как я потушил пожар и мы бегло оценили причиненный ущерб, мы с ним общались телепатически.
Нашей первой общей мыслью - было: "Это - пи...ц!"
Затем я, полувопросительно-полуутвердительно, мысленно выдал Семеновичу: "Валим?!"
На что он мне, так же мысленно, грустно ответил: "Та поздно..."
Протяжно скрипнула калитка, отделявшая двор Анатолия Ивановича от его сада. В нескольких метрах от нас стоял хозяин участка и, выпучив глаза, переводил очумелый взгляд с замурзанного Григория Семеновича, по-прежнему державшего молоток в руках, и на перепачканного сажей меня, стоящего с огнетушителем наперевес.
Мы походили на двух старшеклассников, которых строгий завуч застукал за курением в школьном туалете. Попыхтев с полминуты, он выдал фразу из классического анекдота о полтавчанине, зашедшем в купе с тремя неграми: "Хлопцы?! А шо горело?!", и этот момент его взгляд остановился на том, что еще пятнадцать минут назад было его летней кухней.
Издав сдавленный писк, Анатолий Иванович ошарашено осмотрел обугленные стены, лежащий на боку обгоревший стеллаж и закопченные осколки трехлитровых банок, медлено стянул с головы полотняную кепку и вытер ею проступивший на лысине пот. Из стоявшего возле раскладушки радиоприемника, некстати бодро заголосил "Сплин": "Мое се-е-ердце - остановилось, мое се-е-ердце - за-мер-ло!.."
Плавно, словно в замедленной съемке, Анатолий Иванович развернулся и посмотрел на нас, как на двух фашистских карателей, которые цинично на его глазах спалили дотла средних размеров деревню. От его тяжелого взгляда, мне стало реально не по себе: я вдруг ощутил непреодолимое желание поставить огнетушитель перед собой на землю и попытаться спрятаться за ним.
И тут Григорий Семенович решительным движением засунул молоток за брючный ремень, сделал три уверенных шага навстречу соседу и гигантским вопросительным знаком навис над погорельцем. Выставив вперед ладонь и потрясая ею в воздухе, дядя Гриша нахмурил брови и громогласно пророкотал:
- Толик! От бляха-муха!
Толик, который был на две головы ниже соседа, смотрел на Григория Семеновича снизу вверх, часто моргая глазами.
- От ты мени скажи, Толя, - продолжал в том же духе родственник, - от у тебя мозг есть, чи завтра съездить на базар, докупить тебе пару кило телячьих, понимаешь?! Ты шо твориш, Толя? Ты тут шо, нас всех спалить решил к ибенематери, а?!
- Так, а шо тут случилось-то, Семёныч? - происходящее полностью вогнало в ступор Анатолия Ивановича.
- А то, Толя, шо скажи "спасиба" мени, - Семеныч стукнул себя кулаком в грудь, - бо я заметил, как у тебя кухня полыхнула, и скажи "спасиба" ему, - он торжественно указал перстом в мою сторону, - шо людына всегда с собой отту красну хрень тягае!
Я приосанился, держа на весу огнетушитель, как воин на плакате "Служу Отечеству!" - автомат Калашникова, и всем своим видом показывая: да, это - мой талисман, не расстаюсь с ним никогда, даже во сне!
- И от скажи мени, Толя, де ты в той момент лазил, га?! Як бы не вин, - гнул свою линию дядя Гриша, махая в мою сторону рукой, - мы б зараз тут вертольоты эмчээсовские вызывали бы!!!
- Яки вертольоты? И шо это от тебя, Семеныч, так дерьмом несет? - скривившись, пробормотал окончательно сбитый с толку Анатолий Иванович.
- А таки вертольоты! Те, шо пожары лесные тушат! Устроил нам тут... Херусиму с Нагассакой!
Резко развернувшись, Григорий Семенович махнул мне рукой и скомандовал:
- Все, пошли! Мы ему хату спасли, а он - "дерьмом несет", понимаешь... та ну его! Тьху!
Я вскинул огнетушитель на плечо - меня дважды просить не надо было - и плечом к плечу, едва ли не строевым шагом, мы с Григорием Семеновичем двинули в сторону дома. Надо заметить, фонило от Семеновича и впрямь густо, и отнюдь не фиалками...
Уже на выходе из сада, Анатолий Иванович жалобно окликнул нас:
- Хлопцы... Хлопцы! Спасибо, хлопцы...
По пути домой мы с родственником переглянулись, и я на полном серьезе спросил:
- Хаттаб нас Толику не выдаст?
- Та не, - дядя Гриша покрутил головой, прищурился и, оглядываясь по сторонам, произнес: - Цикаво... де ця бисова сскатина бигае?
***
Вечером того же дня мы с Григорием Семеновичем сидели в густо оплетенной виноградом беседке, отгоняя назойливых комаров, и чистый, как слеза, домашний самогон закусывали... нет, не пловом из молодого барашка, на столе стояли: картошка со шкварками, домашняя колбаска, варенички, огурчики-помидорчики...
По нашему триумфальному возвращению от соседа Хаттаб немедленно обнаружился. Лежащим на удивление смирно в своем стойле. Григорий Семенович по натуре - человек вспыльчивый, но в тоже время и быстро отходчивый. Его первый запал прошел, и на сегодня баран был все-таки помилован, хотя и навечно лишен права свободно шастать по двору.
Отмытые и более-менее пришедшие в себя после пережитого, мы, периодически ухахатываясь, раз за разом прокручивали события сегодняшнего дня.
Самогон, налитый в симпатичный круглый графинчик, в качестве магарыча нам принес Толик. Из своих старых запасов. Несколько раз сердечно поблагодарив нас, и принеся свои извинения за то, что по его недосмотру едва не случилась большая беда, он выпил с нами по чарке и уныло побрел домой: ему предстояли непростые разборки с супругой... а жена у Толика была знатной мегерой.
Григорий Семенович полусидел-полулежал, время от времени кряхтя и поправляя под задницей подушку.
- Да-а-а.. такие дела, - протянул дядя Гриша. Он разломал мясистую помидору, посыпал ее крахмально-блестящую внутренность крупной солью и закинул половинку себе в рот. Прожевав, поинтересовался: - А от скажи мени... це шо, счас такие правила строгие в ГАИ, шо ты с собою такую дуру катаешь? Ну, там: аптечка, огнетушитель, понимаешь...
Он еще раз с уважением посмотрел на ярко-красную пузатую байду, стоящую в углу беседки, и подцепил вилкой вареник с вишнями.
- Вы за этот?! Да, перестаньте, - усмехнулся я. - Александру Романовичу, завскладу моему "спасибо" скажите. У нас плановая проверка во вторник, пожарники с комиссией должны быть. Вот Романыч мне дырку в голове и проел: у него огнетушитель по нормативам чего-то там не соответствовал, большего размера нужен был. Ну я ему и взял по пути...
- Надо жеж, як пригодился... Надо бы Романычу твоему пляшку передать, - Григорий Семенович выплюнул случайно попавшуюся в варенике вишневую косточку в ладонь, и зажав ее между указательным и большим пальцем, ловко пульнул ею в темноту. И снова скривился, устраиваясь поудобнее...
© Бомжык