Рыбацкие истори. ЗОРИ ПОДМОСКОВНЫЕ часть 2

Тут, скорей защищаясь, чем думая о скрытой силе своего поступка, подчиненный сунул в руки еще не остывшего от гнева и досады начальства донную удочку: не пропадать же зорьке...
Вот, поди ж ты, как порой рождаются рыболовы! Никакими благами не отвадить теперь Геннадия Пантелеевича от удочки.
- Чего молчишь, майор? Получил тогда свои тридцать сребреников?
- Обижаете, Геннадий Пантелеевич.
- Ну-ну, чудак! Шучу я...
Они замолкают. Робкое, чуть заметное дыхание потянуло вдоль водной глади, тронуло ее легкой, тут же исчезающей рябью. Но и этого дыхания стало довольно, чтобы в густо-молочной завесе показались расщелины, разрывающие ее на отдельные хлопья. Хлопья ожили, двинулись с места. То приникнут к воде они, то отпрянут, завьются спиралью. Миг - и кончился танец. И снова, руку вытяни - пальцев не видно. Но теперь-то уж ясно: рассвет.
Бух! Даже вздрогнули от неожиданности наши друзья.
- Вот это сазанище!.. Верно, сазан, а, майор?
- Пожалуй,- нерешительно соглашается Виктор Иванович.- Сазаны тут есть.
- Какой еще вам "сазан"?-дребезжит голос дяди Гриши.- Сорок жилеток подъехал, становится...
Бух!
- Вишь?.. Второй якорек опустил.
- Ах, чтоб его... Всех лещей разгонит.
В ответ глуховатый, с хрипотцой баритон:
-? Наш от нас не уйдет, не волнуйтесь, почтеннейший.
И в третий раз бух!.. Это в воду летит кормушка на длинной
веревке. В ней без малого килограммов пять хлебных корок,
картошки и глины.
- Да вы что, в самом деле! - взрывается Геннадий Панте?леевич.
Но теперь уже всё. Тишина. Только тоненькие, мелодичные звоны бубенчиков: рыболов ставит донки. Вот и звоны стихают.
И тут совершается чудо. Словно кто-то огромной ладонью поднимает всю тяжесть тумана и держит, как дымный, клубящийся купол, над водным простором. Невысоко. Чуть ниже, чем рост человека. И видны черный ельник, будто срезанный сверху, сбегающий вниз, к Сашкиной Гари, и на аспидно-черном стекле водоема одна от другой на голос флотилия лодок. Сколько ж их! Все - на бровке фарватера, вот мастера! Становились-то зги не видать.
А у берега где-то еле слышный, нерешительный плеск. Вот еще. И еще. То дальше, то ближе все смелее и чаще звучат эти плески. И с фарватера мощно и глухо отвечает им первый удар. Рыба пошла на игру.
В самой ближней к Виктору Ивановичу лодке, широко расставив ноги, упираясь плечами в зыбкую крышу тумана (головы-то, вот смех, вроде и нет у него), стоит Геннадий Пантелеевич. Он всегда ловит стоя. И всегда единственной донной удочкой, для которой приспособил бесполезный на водохранилище спиннинг. Чуть подальше, в центре огромной, неуклюжей ладьи-плоскодонки восседает Арсений Михайлович, он же Сорок жилеток. Руки в боки. На затылке помятая старая шляпа.

Кто-то сказал о газетчиках: "свидетели века". Десятки лет проработал в газете Арсений Михайлович. Первые репортажи о первенцах промышленных строек и последний снимок командующего войсками 3го Белорусского фронта И. Д. Черняховского, спустя полчаса погибшего от разрыва шального снаряда,- все это давно позади. В грузной, словно оплывшей от множества свитеров, фуфаек и жилетов фигуре трудно узнать сегодня былого живчика Сеню, фото-репортера столичной прессы. А суровые годы войны, когда напряжением воли, необходимостью все вроде смывалось, сходило, зарубцовывалось на ходу...
Эти давние годы сказались теперь. То сердце, то грудь, то ноги... Сырость - враг, летний ветерок и тот - предатель. Лишь когда начинает припекать августовское солнце, Арсений Михайлович снимает свои "капустные листья". Добродушнейший чело?век. И на прозвище только смеется.
Кто из нас без странностей? Но когда рыболов - стоит только поймать ему хоть одну красивую, крупную рыбу - в разгар клева снимается с места - и в Москву, удивляет друзей. Так и эдак пытали - отшучивается, не любит болтать о себе.

А туман-то все выше и тоньше! И светлее вода.
- Как дела, дядя Гриша?
- Десятка полтора хвостов наберется,- оборачивается ста?рик.- Лещ сошел, окаянный, поспешил, что ли, я...
Конца фразы Виктор Иванович уже не слышит. Перед лодкой всплывает со дна пузырек. За ним другой. Вот цепочкой они, намечают чью-то подводную трассу. Исчезают... И вдруг, хоть подсачек бери, метрах в двух от него из воды вылезает спинной здоровенный плавник... Ну давай, подразни рыболова! Нет... Ушел. Виктор Иванович с трудом переводит дыханье. И тогда звенит колокольчик.
Через несколько минут рыболов вытирает вспотевший лоб и с наслаждением закуривает сигарету. Первый лещ - в садке. Толь?ко теперь ухо Виктора Ивановича улавливает негромкие звуки губной гармошки: "Что стоишь качаясь, тонкая рябина..." Трофейная гармошка. Память о войне для Арсения Михайловича.
- Как, помогает? - басит Геннадий Пантелеевич. - Пока нет.
- Значит, мелодия не та. Хотя...- Рыболов неожиданно приседает.- Продолжайте.
Трещит катушка. Геннадий Пантелеевич недолго колдует подсачеком у самого носа лодки. И еще один лещ меняет свой адрес. Клев начался!

Час спустя первый буксир лениво тащит мимо рыболовов караван из спаренных барж. Матрос, драющий палубу, отставляет швабру - пропустить такой случай он не может:
- Эй, горбыли! Продажной рыбы нету? - И рот в улыбке.
- У тебя грошей не хватит,- говорит Виктор Иванович.
- А я штаны заложу.
- Давай, раздевайся.- Это уже Геннадий Пантелеевич. И поднимает связку из трех бронзовых красавцев.
Остряк меняет тон, но еще не сдается:
- Подходяще... У одного на всех?
Виктор Иванович молча пробует вынуть из воды свой садок, но лещи поднимают такую бурю, что брызги летят ему в лицо.
- Здоровы...- совсем сникает матрос. А тем временем забытая швабра скользит с палубы в воду.- Эх! - Ну тут идет самокритика.
Теперь смеются рыболовы.
Есть у августа едва уловимая грусть. Откуда она?
Вот затихает клев. Спадает напряжение. Рыболовы кто откинулся спиной на широкой корме, кто стоит, разминая затекшие ноги. Виктор Иванович оглядывается кругом. Вроде все пышно-зелено, ни единой золотинки иль ржавчинки ни в лесу, ни в прибрежных лугах. И в небе - бездонная синь, и вода так тепла, что в заливе до вечера будут барахтаться ребятишки. От тумана давно ни следа, просторно глазам. Даже солнце, чуть поднявшись, так усердно печет, что Арсений Михайлович, облегченно вздохнув, расстается с последней жилеткой. Все то, да не то.
- Намекает...- неожиданно говорит дядя Гриша.
Виктор Иванович оборачивается к нему. Старик кивком головы указывает куда-то в пространство.
- Намекает, говорю. Времечко... Вот как сходятся мысли!
- Еще половим, дядя Гриша.
- Половить-то, чего ж? Половите. Похолодает водица, налим станет хватать... Я ж не об этом.
И Виктор Иванович не об этом.
А губная гармошка нет-нет да и затянет тихонько свою "Рябину". Переглядываются рыболовы: видно, пусто в садке у Арсения Михайловича. Так бывает: все, глядишь, обловились, а у тебя хоть бы одна поклевка. То ли стал не на месте, то ли рыбе не по вкусу твое угощенье. Вот и сейчас: рыболовы собирают снасти, поднимают якоря, а Арсений Михайлович все поглядывает на свои неподвижные донки. Напрасно, клев прошел.
- Погодите, молодцы,- негромко говорит Геннадий Пантелеевич.- Дело есть.
Три лодки съезжаются вместе.
- Секрет один открыл. Перевозчик, у которого фотограф свое корыто арендует, на неделе в городе был, потратился. Ну зашел, говорит, к Арсению пятерку занять - благо тот у вокзала живет, по пути. Гляжу, говорит, а у него сестра дома лежит: параличом к постели прикована. Представляете? Их два бобыля на свете, родных никого. Арсений леща в тот раз привез. Так сестра как ребенок свеже-пойманной рыбке радуется. Смекаете, почему он при первой удаче срывается с места?
Дядя Гриша молча отбирает тройку самых толстых плотиц. Друзья прибавляют к ним пару килограммовых лещей. И Геннадий Пантелеевич подгребает к лодке фоторепортера.
- Намочи садок, гармонист,- и бросает в корму еще живое, трепещущее серебро.
- Что вы придумали?! Зачем? Зачем это мне? Сейчас же заберите!
- А ты не ерепенься. И не обольщайся, друг. Не тебе. Сестре от нас, дураков, привет передай.
Плюх-плюх! - весла. Лодка Геннадия Пантелеевича уходит к противоположному берегу. Дядя Гриша и Виктор Иванович уже далеко. Арсений Михайлович долго смотрит им вслед, потом,
словно очнувшись, начинает собираться... ,
Я не спрашиваю: пуст или нет сегодня твой садок,- это не?важно.
После бессонной ночи лодка покажется тебе неповоротливой, весла тяжелыми, а путь обратный длинней. Отражаясь на гребне поднятой пароходом волны, августовское солнце будет слепить глаза. И под зноем лучей его ты, пожалуй, почувствуешь, что немного устал.
Но и это неважно.
Будут ссориться чайки в заливе. Оживут берега, к перевозу потянутся люди. Все увидишь ты снова. Вот прибрежный еловый лесок и тропинка, от воды бегущая кверху, к поселку. Вот и сена клочок, застрявший в ветвях бересклета. Все как будто привычно, обыденно - просто и далеко от сказки.
Ты-то знаешь, что это не так.
Потому что сегодня ты прожил не одну, а две маленькие жизни.
И виною тому - августовская ночь и туман.