Генотип

- Нет, это не мой сын! - сказал Волемир Пинтусевич. Он со строгим недоумением посмотрел на стоящего перед ним мальчика в сером костюме и продолжил, - Мы, Пинтусевичи, потомственные клоуны. А ты?
- Ты предвзято к нему относишься, - сказала жена. - Он - нормальный мальчик.
- Эльвира! - сказал Пинтусевич. - Ты просила поговорить с сыном. Я делаю это. Более того. Я воспитываю сына! Я разговариваю с ним как мужчина с мужчиной! Почему ты вмешиваешься?
Жена ушла на кухню варить ужин. А может и обдумывать ответ.
- Э-э-э... Ах да! Иван! - сказал Пинтусевич, - На кого ты похож?
- Люди говорят, на маму, - уныло ответил младший Пинтусевич.

- Вот именно! - сказал Волемир Мефодиевич, воровато оглянувшись. - О, как ты прав! Именно! Ты смотрел на себя в зеркало? Ну, какой из тебя клоун? С этим твоим маминым вечно постным выражением лица? Неужели весь род Пинтусевичей не оставил в твоей душе ничего? Твой прадед был клоуном, твой дед был клоуном, твой отец - клоун! Я тебя спрашиваю! Что ты молчишь?
- Оставил, - все также уныло сказал Иван.
- Что?! - спросил Волемир Мефодиевич, помолчав.
- След, - коротко ответил Иван.
- Какой след? О чем ты говоришь? Да одно то, как ты держишь эту чертову скрипку способно довести интеллигентного человека, - тут Волемир Мефодиевич непроизвольно приосанился, - До...
- Оргазма, - брякнул Пинтусевич-младший.
- Не смей мне дерзить! Ну почему, почему ты такой!
- Люди говорят, в семье должен быть хоть один нормальный.
- Кто говорит? Что за люди?!
- Бабушки.
- Какие еще, к дьяволу, бабушки! - Волемир Мефодьич иногда позволял себе крепкие выражения.
- Родные. Твоя и мамина мамы, - объяснил Иван.
То, что в мире существует хоть что-то, способное объединить свекровь и тещу, Волемира Мефодьевича изумило. Ему нарисовалась уже совершенно безумная картинка - его собственная мать и мать супруги хором поют песню. Почему-то "Somebody to love".
- Что, прямо вместе и говорят? - спросил он.
- Нет, по отдельности.
- А вот сходил бы на родительское собрание, - вернулась из кухни жена. - Раз уж решил заняться воспитанием Ивана.
- Я и так регулярно хожу на родительские собрания! - сказал Пинтусевич-старший, держась за сердце.
Жена пристально посмотрела на Пинтусевича-старшего.
- Да! - сказал Волемир Мефодиевич, - Регулярность, Эльвирочка, она ведь разная бывает!
- Раз в четыре года?
- Да! - драматично сказал Пинтусевич, - Олимпиады, например, проходят раз в четыре года! То есть регулярно!
- А раз в сто лет наступает новый век, - солидно сказал Иван Пинтусевич. Родители посмотрели на сына, сын исчез.
- Кстати, о регулярности, - сказала супруга.
- Лучше о сыне, - быстро сказал Пинтусевич.
- Прекрасно, - сказала Эльвира Васильевна, - Как раз кончается восьмой год учебы нашего сына. Так что пора! Завтра в семь.
И вышла из комнаты.
- Попил чаю, называется - горько сказал Волемир Мефодьевич и включил телевизор.
- А вас, Волемир Мефодьевич, я бы попросила остаться.
Учителя, сидевшие на первом ряду, внимательно смотрели на Пинтусевича, стоявшего у доски. Тому вспомнились школьные годы, и он немедленно принял позу несправедливо обиженного подростка: одна рука в кармане, подбородок - вверх, глаза - в пол, ботинки - не чищены, весь вид выражает готовность нахамить.
- Волемир Мефодьевич, - блистая очками, начала Нина Ивановна, - Я как классный руководитель Ивана обязана вам сказать.
Она сделала паузу, прижала обсыпанный мелом рукав к сердцу и продолжила.
- Мы все понимаем, у Ивана тяжелая наследственность, мы знаем, что его прадед и дед были клоунами.
Бамц! Щелкнуло в голове Волемира Мефодьевича.
- Мы знаем, что в молодости вы не раз сбегали из дома, не желая подвергать себя этим унизительным репетициям, Эльвира Васильевна нам про это много и подробно рассказывала.
Но! - Нина Ивановна задрала вверх указательный палец. Волемир Мефодьевич заворожено посмотрел на него, машинально отметив про себя, что на кончике пальца - чернильное пятнышко в форме звезды. Нина Ивановна с силой бросила руку вниз, грозно сверкнули очки, и Волемир Мефодьевич вздрогнул.
- Нам небезразлична судьба мальчика, и мы обязаны принять меры!
- А что собственно случилось? - осторожно спросил Пинтусевич-старший. Чувствовал он себя как канатоходец, идущий над ареной с голодными львами. Вспомнился семьдесят девятый год, Ташкент, жара, голые животы, Валентина Пискунова, каучук-блонд, он сам с биноклем в руке в кустах возле арыка.
- Ваш сын вопиюще несерьезен.
Учителя дружно кивнули, подтверждая сказанное. Бамц! Щелкнуло снова. А слова сами собой сложились в вопрос.
- Да вы что?
- На уроке химии он показывал пародию на директора школы!
- И что, похоже?
- Ну... в общем-то, да. Иван потом показал нам эту пародию в учительской ... - учителя хихикнули, - по многочисленным просьбам педколлектива.
- А-а-а...
- Я выходила! - упреждая вопрос Пинтусевича-старшего, торопливо сказала химичка. - У меня заболел желудок. А но-шпу я забыла дома. А в медпункте как назло никого не было...
- Мы это уже слышали, - сказала Нина Ивановна. - А на физкультуре?
- Я не хожу на физкультуру, - оскорблено сказала химичка.
Педагоги посмотрели на неё. Она покраснела и пересела на второй ряд.
- А что на физкультуре? - деревянным голосом спросил Волемир Мефодьевич.
- Бежали три километра и ваш сын крикнул "Кто последний - тот козел". Все бы ничего, но физкультурник тоже побежал! В его-то возрасте!
Учителя снова хихикнули.
- И что?
- И все! Прибежал последним! А фамилия у него Сайгаков! Каково?
А что он играл на новогоднем концерте? Вы знаете, что он играл на новогоднем концерте?
- Что? - механически спросил Пинтусевич.
- Эминема! На скрипке! - гневно сказала Нина Ивановна. - И что самое страшное - ему подпевали! Старшеклассники!
- Какой ужас, - сказал Волемир Мефодьевич. - А кто это?
- Легендарный рэпер, - сказала англичанка.
Пинтусевич-старший напрягся, пытаясь соответствовать, и сказал:
- Вау.
Англичанка встрепенулась и быстро глянула на Волемира Мефодьевича.
- Алла Петровна, кстати, тоже подпевала! - с укоризной глядя на Пинтусевича, окоротила её классная руководительница.
Англичанка густо покраснела и сказала:
- У Эминема было очень тяжелое детство. И он симпатичный
Последнее предложение - почти шепотом. Затем, роняя, поднимая и снова роняя какие-то мелкие предметы, молча села рядом с химичкой.
Домой Пинтусевич вернулся задумчивый. Спал плохо, а утром встал, с твердым решением сходить в музыкальную школу.
- Как хорошо, что вы к нам пришли!
Сама по себе фраза была хороша. Волемиру Мефодьевичу не понравились интонации. Было в них что-то каннибальское.
- Мы все понимаем, - сказала Эмма Аскольдовна, и в голове Пинтусевича-старшего тихонько загудело. Перед щелчком. - У мальчика неблагоприятные гены.
Бамц! Да что ж такое-то, подумал Пинтусевич.
- Но пустить дело на самотек было преступлением со стороны педагогического коллектива. Иван, безусловно, талантлив. Но при этом он совершенно, совершенно неорганизован. То, что он позволяет себе на переменах... - Эмма Аскольдовна вдруг хихикнула, но тут же усилием воли вернула на лицо серьезное выражение. - А еще ваш сын придумал игру. Называется "Музыкальный ринг". Скрипка - инструмент серьезный, и играть на нем, сидя верхом на товарище, который в этот момент старается сбить кого-то с ног - это... это кощунство! Вам это понятно, я надеюсь?
- Нет, - ответил Пинтусевич.
- Господи, да все очень просто! - начала объяснять Эмма Аскольдовна. - Игроки образуют пары, внизу тот, кто покрепче, обычно это кто-то из духовых, а сидящий сверху играет на инструменте каком-нибудь. Если перестал играть или упали оба, то все - проиграли!
- А-а, - сказал Волемир Мефодьевич.
- Вот именно! - сказал Эмма Аскольдовна. - И потом это элементарно нечестно! У Вани скрипка, а у Федечки Зотова - контрабас. А у кого-то вообще - жмуровой барабан. Я тысячу раз говорила коллегам, что подобное дифференцирование делает саму идею тотализатора абсурдной! Но двести баксов, простите, долларов США мне уже никто не вернет!
Тут Эмма Аскольдовна почувствовала, что увлеклась и замолчала. Пинтусевич молча ждал продолжения. В голове у него было пусто. Даже гудения, того, что перед щелчком, не было. Видимо, привыкаю, подумал Волемир Мефодьевич.
- В общем, Иван вопиюще несерьезен. Я бы поняла, если бы у Ивана была какая-то генная предрасположенность, если бы его предки были, к примеру, ну я не знаю... Клоуны что ли...
Бамц! Все-таки еще не привык, подумал Волемир Мефодьевич.
- А ведь вы серьезный человек, руководитель предприятия,
(Ы!? - подумал Пинтусевич)
- продолжала Эмма Аскольдовна. - А Иван?
- Что Иван? - спросил Пинтусевич, испытывая сильное желание немедленно увидеть сына.
- Да одно то, как он держит скрипку, способно довести, - Эмма Аскольдовна приосанилась. - Интеллигентного человека до...
- Оргазма, - неожиданно для себя брякнул Волемир Мефодьевич.
Слово это повисло между и тихо растаяло, оставив после себя неприятный душок.
- Что ж, - сухо сказала Эмма Аскольдовна, - Мне кажется, я начинаю понимать. Вот и обнажился ваш нравственный стержень, господин Пинтусевич.
- Папа, ты чего, - сказал Иван Пинтусевич, заметно нервничая. Повод был, - не каждый день отец молча разглядывает тебя в течение получаса.
- Иван, - сказал, наконец, Пинтусевич-старший, - Сыграй мне на скрипке.
Младший Пинтусевич обалдело вышел и минуту спустя вернулся со скрипкой. Встал. Прижал скрипку к щеке, тряхнул кудрявой головой и заиграл. Минуту Волемир Мефодьевич слушал молча, а потом спросил:
- Это Эминем?
- Это Моцарт, - сказала жена, любуясь сыном.
Бамц! Щелкнуло в голове Волемира Мефодьевича, - ему все стало ясно. Бывает такое - живешь, живешь и вдруг бамц! и все становиться ясно.
- Эльвира! Это не мой сын! Все ясно! Ялта! Известный скрипач в соседнем номере!
- Что?! - Эльвира Васильевна была неподдельно изумлена.
- Да как ты посмела?! Как ты могла?! - даже в этой ситуации Пинтусевич-старший оставался профессионалом и все делал очень смешно: бегал туда-сюда, смахнул со стола вазу, несколько раз перебросил её с руки на руку, пытаясь поймать, и разбил зеркало. Вазу при этом не спас. После этого он окончательно осерчал, и впервые в жизни попытался поднять руку на женщину.
- Папа! Не смей бить маму!
Бамц! На этот раз это был классический свинг очень удачно исполненный Пинтусевичем-младшим.
"А в номере напротив жил боксер" - почему-то вспомнил Волемир Мефодьевич и потерял сознание.
- Чем это ты его? - спросила мать.
- Рукой, - растерянно сказал сын.
- А-а, - сказала мать, - тогда сходи за молоком.
- А деньги?
- Сейчас, - сказала мать и вынула у лежащего на полу из кармана пару купюр. Иван, поглядывая то на лежащего отца, то на собственную руку, оделся и вышел. Скрипнула дверь. Известный скрипач в пыльном на животе смокинге тихонько выбрался из спальни.
- Элечка, - сказал скрипач, косясь на лежащего клоуна, - Я, наверное, пойду.
- Иди, - сказала Эльвира Васильевна.
- Полно дел. Лондон, гастроли, - сказал скрипач.
- Я понимаю, - сказала Эльвира Васильевна.
- Я позвоню, - сказал скрипач, одеваясь.
- Позвони, - сказала Эльвира Васильевна.
Скрипач ушел.
Скрипнула дверца шкафа, и оттуда вылез боксер-полутяж. Был он такой, классический - волосы ежиком, перебитый нос, крепенький. Он с осуждением посмотрел на скрипку, а затем внимательно - на лежащего клоуна и тихонечко присвистнул. От восторга. Хлопнула входная дверь, и в комнату вошел Пинтусевич-младший. Боксер подошел к мальчику, потрепал его по голове, вынул из кармана сто рублей и протянул их Эльвире Васильевне.
- Купи ему шоколадку, - сказал он, - А лучше две. Парень-то подрос. Ну, мне пора. Дела.
- Гастроли? - спросила Эльвира Васильевна.
- Я тебе что - бандит какой? Никакого криминала! - сказал боксер. - Отборочный на Европу.
И ушел тяжелыми шагами в ночь.

(с) Чингиз Цыбаков