Хранитель

На углу Московской и Астраханской подошва ботинка скользнула по льду - падая, я едва не сломал руку. Обычный день. Как и триста шестьдесят четыре предыдущих из самого жуткого этапа моей жизни. Завтра ровно год, как умерла Ирина. Это было первое несчастье, позже последовали и другие - менее оглушительные: тяжелая болезнь матери; отъезд на ПМЖ в Германию лучшего друга; смерть двоюродной сестры... Наверное, это цинично, но уход из жизни любимой девушки затмил все остальное.
Отряхиваю с куртки снег, тихо матерюсь и осторожно шагаю дальше, выискивая взглядом припорошенный снежком лед. Впереди залитая желтым светом площадь Сенного рынка. Ненавижу это бойкое, обильное до бомжей и хачиков место. Вечная грязь, вонь, толчея, орущая из ларьков попса. Уже близко. Последние два года я работаю продавцом-консультантом в "Ассорти". Каждый день, за исключением редких выходных, следую заученному распорядку: безумная трель будильника, ледяная вода в умывальнике, несколько скребущих взмахов старой бритвой по измятому лицу. Давящее одиночество пустой кухни; гул кофемолки и обжигающий напиток, аромата которого почти не чувствую. Одеваюсь и, хлопнув дверью, ныряю в холодный мрак просыпающегося города...
До "Ассорти", где предстоит изъясняться с туповатыми клиентами, можно доехать на автобусе или трамвае, но обычно я иду пешком. Даже в холод или дождь. Четверть часа прогулки окончательно вырывают сознание из небытия, из чумовых воспоминаний. Хотя нет - видения из глубин памяти одолевают не только ночами. Иногда образ Ирины является и днем, когда случается затишье в торговом зале.
Слева остановка "Центральный колхозный рынок". Широкая Астраханская за площадью сужается и переходит в кривую неухоженную улицу с идиотским названием "Танкистов". А конец сквера примечателен "блошиным гипермаркетом" - так горожане величают стихийный базарчик, регулярно разгоняемый ментами. Пенсионеры упрямы и непобедимы: денег блюстителям не отстегивают, послушно собирают хлам, уходят. А через час-два неизменно возвращаются. Ничего не поделаешь - закалка социализмом.
Сонно. Муторно. Похмельно. Вчера до поздней ночи тупо пялился в мигавший телек и не заметил, как вылакал бутылку мартини. Опять под те же воспоминания...
- Пакуй вещички и проваливай, - доносится сбоку пристрастный голос. Над беззащитным седобородым старцем нависли три бугая-омоновца. По одному эти дятлы не ходят - боятся. Старший не унимается: - Уматывай! Даю минуту!..
Умаляющее прижимая ладони к груди, пожилой торговец слабо возражает...
Я помню старца. Сколь рано не топал бы на работу, он уже седлает деревянный ящик на железном люке тепломагистрали. И вечером, возвращаясь тем же маршрутом, каждый раз выхватываю взглядом сутулую фигуру. Никого уж нет: ни покупателей, ни коллег-продавцов. А он все сидит, будто никогда не покидает насиженного места.
- Уберу. Сейчас все уберу, - поспешно складывает он в потрепанную сумку реликтовый товар: ржавый фонарик, цветные карандаши, обувную щетку... И жалобно просит: - Только позвольте мне остаться.
Сержант пинает ящик и повышает голос:
- Проваливай!
Вообще-то я всегда придерживаюсь мнения: лучше стать негром, чем свидетелем. Но тут что-то внутри взбрыкнуло и матерно заверещало.
- Ну, сидеть-то в сквере не возбраняется, - сбавляю шаг.
- Чего? - надменно оборачиваются менты.
- Ничего. Просто хотел напомнить: граждан нужно уважать. Особенно если им под восемьдесят.
Старший прищуривается:
- А тебе-то сколько, гражданин?
- Какая разница?
- Дай-ка документики.
Лезу во внутренний карман, подаю паспорт. Сержант лениво листает странички... Переминаюсь с ноги на ногу, жду вердикта доблестных борцов с преступностью. И вдруг ловлю взгляд старца. Взгляд подслеповатых выцветших глаз. Он смотрит пристально и по-доброму - как на спасителя, протянувшего руку в самый отчаянный и тяжелый миг. С такой же благодарностью смотрят на хирургов отошедшие от наркоза пациенты. Наверное, также смотрела бы на врача Ирина, если бы...
- Ладно, старик, сиди пока, - цедит жлоб в милицейской форме и с ухмылочкой пихает мою ксиву в свой карман: - А ты пойдешь с нами.
- С какой стати? Законов не нарушал, документы в порядке.
- Пошли-пошли. И лучше помалкивай, а то умирать в камере будешь долго - до самой китайской пасхи...
Да, в нашей стране все до омерзения просто. Стоило наплевать на несправедливость и прошмыгнуть мимо - ходил бы за клиентами в теплом торговом зале. А не стерпел, высунулся - получи!..

* * *

Под утро невежливо будит пинок:
- Эй, тело, подъем!
Равнодушно поднимаюсь с деревянных нар.
- Куда теперь?
- На волю.
- Так быстро? Я же особо опасный преступник. Рецидивист. Главный враг Государства и Единой России.
- Поговори мне! - верещит молодым поросом служивый. И больно тычет дубинкой в почку: - Прямо по коридору - к дежурному. И больше не попадайся...
Скукотища. Это у них типа урока на долгую память: не перечь власти, и все будет мягким пухом. Или вековая привычка, утвержденная с перепою железным Феликсом: утопить в дерьме и непременно дождаться, когда затихнет последний "бульк".
Ладно. Плетусь по коридору, кутаясь в китайском синтепоне - продрог за ночь в камере до костей, словно вечность бороздил Атлантику одинокой льдиной. Мля, думал хуже чем есть не бывает! Оказывается у меня бедная фантазия...
- Проверь, - швыряет целлофановый пакет дежурный капитан.
Часы, сотовый, документы, бумажник, сигареты, шнурки, поясной ремень...
- Все?
- Нет, - храню серьезность рожи. - Часы были на золотом браслете. А здесь замусоленный ремешок из кожзама.
- Какая же ты сволочь, - миролюбиво скалится дежурный. - Наверное, хочешь пару дней помечтать в позе дискобола?
Козел ты вилкопоповицкий, а не капитан.
По-военному прикладываю ладонь к непокрытой башке и спешу ретироваться за стеклянную дверь. Пока не отменили реабилитацию.
На улице снова смотрю на часы. Пять утра! Домой идти поздно, на работу - рано. Впрочем, в "Ассорти" все одно появиться стоит. Вчера по дороге в отделение сержант Дебилко великодушно дозволил сделать звонок по мобиле. Типа адвокату. Насмотрелся, идиот, Голливудской лажи!.. Наши адвокаты в восемь утра посылают дальше, чем портовые грузчики. Потому я набрал номер администраторши и чистосердечно признаться, что трясусь на носилках скорой помощи с острым приступом геморроя. Старая сука не поверила. Будто я только и делал, работая в их гребанном "Ассорти", что оформлял больничные. Велела приехать и расстаться мирно: написать заявление по собственному желанию.
Ну и хер с ней! Сворачиваю с Московской на Астраханскую. И опять шлепаю задом по той же замерзшей луже. Господи, когда же кончится эта пытка под названием "жизнь"?!

* * *

Впереди залитая желтым светом площадь Сенного рынка. Ненавижу это бойкое, обильное до бомжей и хачиков место. Вечная грязь, вонь, толчея, орущая из ларьков попса. Уже близко...
Менты, словно знали, каким способом меня лучше казнить - почти на сутки заперли в камере одного. Без соседей. Без товарищей по несчастью. Лежа на деревянных нарах и почесывая разбитое сердце, опять вспоминал Иру. До одури. До галлюцинаций. Потому сейчас стараюсь сосредоточиться на другом - устал, вымотался думать о ней...
- Интересно, - бормочу под нос, - в такую рань я никогда здесь не бывал. Даже в те авралы, когда нас выдергивали помогать в разгрузке товара.
Внезапно и впрямь рождается интерес: неужто седовласый старец уже дежурит на своем поломанном ящике?
Подхожу ближе к площади. Сидит. Точно сидит! Вон его сутулая фигурка - чернеет средь редких деревцев, над теплой "таблеткой" люка.
Невольно притормаживаю и всматриваюсь: жив ли, не замерз?
Нет, легонько ворочает пальцами поднятых к лицу рук, согревает их слабым дыханием. Ненормальный. Кому он продаст свой хлам, если вокруг ни души? Ментов и тех нет - слишком рано.
Поравнялся. Иду дальше, ускоряя шаг. Не узнал. Ну и бог с ним. Что мне до него?..
Вдруг сзади дребезжащий тенорок:
- Эй, парень!
Меня? Оборачиваюсь. Дедулька воздел руку, точно толкает речь с броневика. Странно, - что ему нужно? Впрочем, торопиться некуда - охрана не пустит в торговый зал раньше шести. Молча возвращаюсь.
- Ну, здравствуй, милок, здравствуй, - шепчут тонкие губы, чуть прикрытые серебряной бородой.
- Здрасьте.
- Отпустили?
- Куда они денутся. По правде сказать, мне раньше не приходилось...
- Ты же честный человек, - останавливает он мой лепет, - а честные люди никогда не употребляют выражение "по правде сказать".
Старик по-доброму улыбается, неловко двигается на шатком ящике и предлагает местечко рядом. Сажусь на самый край, достаю сигареты. Спохватившись, предлагаю собеседнику.
Тот машет крючковатой ладонью.
- Я свое откурил. Расскажи-ка мне лучше о себе...

* * *

Да, слушать он умеет. Чем дальше я повествую о свалившихся напастях, тем больше он к себе располагает. Рассказ невесел, но что поделать - печальной жопой радостно не пукнешь. И старец жадно ловит взгляд; сопереживает, шевелит клочковатыми бровями; мелко кивает и щурится. Потом долго молчит, задумчиво созерцая слюдяные снежинки, волшебно мерцающие в оранжевом мареве ночных фонарей.
- Выходит, сегодня год, как... ушла твоя Ира?
- Да, - беззвучно соглашаюсь я.
- А во сколько?
- В половине седьмого вечера ее сбила машина на пересечении Большой Казачьей и Рахова, - обессилено бормочу, выплеснув в рассказе последние силы. - А через час на операционном столе... ее не стало.
- Э-эх... вижу, худо тебе. Худо. Как говориться, танго нельзя станцевать без партнера. Послушай, ты хорошо знаешь этот район?
- Как свои сто пять клавиш.
- Непонятно, но понятно, - улыбается старец, мягко уложив шершавую ладонь на моей руке. Внезапно под кустистыми бровями вспыхивают задорные искорки: - А если бы появился шанс все поправить - рискнул бы?
- О чем вы? - нервно тяну из пачки очередную сигарету.
- Я серьезно, парень.
"Сумасшедший. Подфартило, однако! Лучше бы я вчера прошел мимо..."
- А вот это ты зря, - угадывая мысли, качает он седой головой. - Я ведь вчера сделал важное открытие.
- И какое же?..
- Глядя на тебя, понял, что остались еще неравнодушные люди. Не повымерли, слава Богу! Ты не испугался, подошел, вступился...
Я пожимаю плечами - дескать, ничего особенного не сделал.
- Нет, мил человек, - крепче сжимает он мое запястье, - нет! Для меня это очень важно!
- Что именно? - удивляюсь его волнению.
- Важна вера в хороших людей. А еще важно всегда оставаться здесь - на этом месте, - озирается по сторонам дедок.
- Рыночная конкуренция?
С минуту худая бородка вздрагивает в унисон смеющемуся тенору; бесцветные глаза тонут в паутине морщин.
- Я вовсе не торгаш, - утерев слезы, признается новый знакомец. - А старинные вещицы раскладываю на газете для виду. Для прикрытия.
- Какого прикрытия?
- Оно необходимо для основной работы.
- Что за работа?
- Я служу хранителем.
Умолкаю, все боле утверждаясь в мысли: чокнутый.
- Хранители не имеют права надолго покидать назначенного поста, - с горящим взором продолжает пенсионер. - Я, конечно, иногда отлучаюсь: согреться в кафе и попить чайку, или добежать до общественного нужника. Но мое отсутствие длится десять-пятнадцать минут. И соседи-продавцы присматривают за...
- За чем они присматривают? - не выдерживаю я. - За каким постом? За сломанным ящиком?!
Он опять смеется, а бородка издевательски приплясывает... Потом резко замолкает и глухо топчет валенком мерзлую землю.
- Вот мой пост! Вот!
Тысячи снежинок взлетают вверх, оголяя темную ржавчину круглого люка...

* * *

Шарю лучом света по каменным сводам и недовольно ворчу:
- Похоже, мы оба спятили. Он от старости, а я от одиночества...
Седовласый торговец или "хранитель", как он назвался, помог сдвинуть крышку люка и спуститься по кривым скобам на дно колодца.
- Нет-нет, тебе не к Детскому парку! Тебе в сторону улицы Танкистов, - услышал я эхо сдавленного шепота. - Да, и еще... возможно, к концу перехода станет худо. Потом очнешься в чем мать родила.
- Это как?! В крови и слизи?
- Вроде того. Не пугайся - у выхода найдешь, во что одеться. Счастливо...
По большому счету это направление меня устраивало. Именно там высился безобразный промышленный корпус, захваченный в лихолетье молодым миллионером Гордейчуком и переоборудованный под строймаркет "Ассорти". "Какая разница? Ковылять на работу верхом по замерзшим лужам, или ползти под землей", - размышлял я, спрыгнув вниз и включив подаренный дедом фонарик.
Путешествовать под сводчатым потолком предстояло пару минут. Нора шириной в метр и около двух в высоту; никаких труб или того, что присуще подземным коммуникациям. Простой тоннель. Местами кирпичные стены покрыты сизым инеем или пушистой плесенью; местами камень дышит паром.
Мне пох. Иду, чтобы поскорее избавиться от компании престарелого шизика. Иду и вспоминаю... Нет, не Иру, а его фразы. Сбивчивые, сумбурные, непонятные...
Метров через двести ощущаю слабость и тошноту. Верно от голода - я ведь сутки ничего не жрал.
Сверху гремит трамвай. Присаживаюсь на корточки, тяну из кармана сигарету. Закуриваю...
Становиться худо. Совсем худо. Как и обещал чудной дедок...

* * *

Не понимаю, что это было. Безмятежный сон? Спокойное беспамятство? Ни боли, ни ощущений, ни мучительных снов. Ничего...
Очнулся от зябкого сквозняка. Сыро и почти темно.
Сел, прислонившись спиной к холодной кладке. Припомнил последний час. Нащупал умирающий фонарь, усмехнулся своей доверчивой дури и вдруг понял: совершенно голый. Мля, раздели! Ни брюк, ни документов, ни денег! Идиот...
Вернуться и набить морду?
Кому?.. "Хранителя", небось, и след простыл. Да и не дело это - поднимать руку на стариков.
Ладно, надо идти. Не оставаться же здесь навеки. Если наверху еще темно - как-нибудь доберусь до "Ассорти". А там приятели помогут.
Встаю и, чертыхаясь, освещаю дорогу тусклым лучом. Через сотню шагов тупик с лесенкой наверх. У нижней скобы нахожу ворох поношенных и пропахших гнилью вещей: брезентовые штаны, ватник, кирзовые ботинки. Медленно одеваюсь, карабкаюсь к свободе, сдвигаю башкой тяжелый люк. В глаза бьет яркое декабрьское солнце. Сколько же я проспал в этом чертовом тоннеле?..
Снующий вокруг народ не обращает внимания на вылезшего из преисподней работягу. Квартал до "Ассорти" преодолеваю за минуту.
- Привет, - бросаю охраннику на входе. Тот изумленно таращит глаза.
Бегу к напарнику Сашке; не отвечая на его вопросы, строчу заявление...
А вот сучка-администраторша ни сколь не удивлена моему прикиду. И письменную просьбу об увольнении принимает с едкой ухмылкой.
- Ну-ну, - мычит на прощание. - Желаю творческих успехов в ассенизаторском деле.
Плевать. Я-то переоденусь и найду нормальную работу. А ты до смерти останешься кривоногой стервой. Стрельнув у Сашки штуку до расчета, почти счастливым запрыгиваю в подвернувшийся трамвай...
Где-то во дворах визжат дети; за углом по-военному рвутся петарды, напоминая о последней неделе истекающего года. В трех шагах от дома поворачиваю к ларьку, где тупо и по Марксу меняю деньги на товар. В лифте ополовиниваю бутылку. Сбивчиво объясняюсь с пожилой соседкой и беру запасной ключ от квартиры. Скидываю робу посреди комнаты, включаю в ванной теплый душ. И падаю на родной диван...
Жизнь, конечно, пытка, но случаются в ней блаженные минуты.

* * *

- Привет, милый. Как дела?
- Нормально. Ты откуда?
- Иду с работы. Нам подкинули неплохую премию, представляешь?
- Антикризисную?
- Почему антикризисную? - теряется Ира. - Обычную, новогоднюю. Разве в "Ассорти" сотрудников не поздравляют с Наступающим?
- Поздравляют. Просроченной краской и обойным клеем. Только я сегодня уволился.
- Уволился? Зачем?..
- А-а... Это отдельные танцы с бубном. Потом расскажу.
- Ладно. Какие планы на вечер?
Обычный сон. Обычная болтовня с Ириной. По телефону. Не догоняю только одну деталь: лежа на диване и прижимая к уху трубку, "любуюсь" ворохом гнилой одежды. Стало быть, знакомство с "хранителем" - тоже сон? А сутки, проведенные в камере? А мое увольнение?..
- С тобой все в порядке? - настороженно спрашивает девушка.
- Да вроде жив, здоров. А что?
Она вздыхает:
- Ну... ты как-то неуверенно разговариваешь. И голос у тебя нетрезвый.
- Да, чуток глотнул мартини... - оправдываюсь я. И вдруг меня прошибает: - Ира ты где?
- Я же сказала: иду с работы.
- Нет. Где ты в данный момент?
- На Казачьей. Подхожу к Рахова...
- А сколько времени?
- Почти половина седьмого...
- Стой! Остановись! - ору я в трубку. - Слышишь?!
- Что случилось?
- Остановись и жди меня! Поняла?
- Поняла...
- Нет, ты не поняла! Не переходи Рахова, слышишь?! Я сейчас...
Натягиваю брезентовые штаны, хватаю ватник - нет времени искать нормальную одежду. Не дожидаясь лифта, несусь вниз по ступенькам...

* * *

- Какой-то ты странный сегодня, - смущаясь, робко отвечает на поцелуи Ирина.
Мы стоим на углу Казачьей и Рахова. Прохожие с интересом оглядываются. Немудрено: работяга в замусоленной брезентухе обнимает девушку в короткой норковой шубке.
- Пойдем, - увлекаю ее в сторону дома.
- Так у тебя все-таки есть план на вечер?
- Нет. Но будет...
Бережно перевожу ее через дорогу и замечаю в витрине булочной мигающие цифры "2008". Неужели все это - реальность?..


- О чем задумался? - нежно проводит по моей щеке пальчиком Ирина.
Улыбаюсь - в темной комнате лиц все одно не видно. Выдыхаю табачный дым:
- Вспомнил одного человека.
Она с минуту напряженно молчит. Но женское любопытство побеждает:
- О ком же?
- О замечательном седовласом старце. Завтра я тебя с ним познакомлю...
- Зачем? - смеется Ира.
И вправду - зачем? Стоит ли возвращаться на год вперед, даже если теперь мы вместе? Хранитель не только вернул мою любовь, но и подарил лишний год жизни. Почему бы ни воспользоваться подарком? Нужно срочно отправить мать на обследование, пока не скрутила болячка. Пока не поздно - пообщаться с сестрой и другом...
И обязательно навестить старца. Поблагодарить, угостить горячим чайком из термоса и просто посидеть, поболтать. Старики это любят... С виду ему восемьдесят. Или восемьдесят пять. А сколько на самом деле?
Одному Богу известно...

©Валерий Рощин