Санитары общества

- А-а-а-а-а-а-а-а, блядь! - зло выдохнул Минет Ссыглер и с силой грохнул по столу пустым стаканом. Из-за застиранной занавески раздавалась ритмичное скрипение разбитой кровати, хихиканье Кати Диверсантки и тяжелое дыхание Муни Жозла.
- Тихо, блядь, - заорал Муня. - Проиграл, уёбок, сиди и соси. Катя зажгла сигарету и выпустила клуб вонючего дыма. Муня закашлялся, громко перднул и выглянул из-за занавески.
- Не могу, блять, кончить нихуя, нахуй, - пожаловался он, упершись мутно-голубыми глазками в залитый липким стол, за которым сидел Ссыглер.
- И эта манда курит еще во время ебли, сука. Принимай вахту, чтоль?
- В пизду пошли, припиздни, - ответил Ссыглер, судорожно перетасовывая колоду засаленных карт трясущимися ковырялами.
- Да ладно, блядь, проиграл - так и не пизди! - Жозёл натянул трусы и, покачиваясь, зашагал к столу.

Адам Трофимович Шпицельмахер-Апостол, почетный член Всемирной академии прикладной фрикционики, копрогностики и немануальной проктологии, глотнул мутной столовой воды из облапанного графина. За стеклом кишели - он ясно видел это - инфузории-туфельки, жгутиконосцы, спирохеты, дергались гонококки и виляли хвостами личинки глистов. Сделав "соловья", мэтр смачно сплюнул под кафедру, хорошенько прокашлялся и приступил к изложению заключительных тезисов своего мастеркласса по куннилингвистическому программированию и зоотерической теософистике.
Вытянув шею, как единый многоголовый организм, набитая битком аудитория уставилась, не моргая, в бледное профессорское лицо. Зал, загипнотизированный глазами профессора, не смел и шелохнуться, и, казалось, даже не дышал.

"Итак, друзья мои, - воскликнул заслуженный гипнотизер и херопрактик.
- Теперь мы можем подвести итог нашему сегодняшнему занятию. Отбросив примитивное ницшеанство, вуайеризьм, миксоскопию, визионизьм, скопофилию, солипсизьм, вульгарный эгоцентризьм, флагеллянтизьм, копролалию и неомальтузианство и принимая во внимание мой личный опыт и классические работы Фекалауса Маткинхуйнца, подкрепленные фундаментальными трудами Жака-Батиста Пидорполя Тримудиста и Еврипида Крипторхиста, из всего вышеизложенного можно заключить, что каждый индивидуум суть своего рода клеточка, элемент единого организьма, именуемого человечеством. И, соответственно, чтобы этот суперорганизьм функционировал нормально, каждый из нас должен своему предназначению, как клетке с предписанной функцией, соответствовать. Вы, конечно же, можете мне возразить!- профессор выкатил глаза так, что, казалось, еще чуток - и они вылетят из глазниц, словно пробка из бутылки.
- Можете сказать, что все гораздо сложнее, что старый дурак все упростил, - Шпицельмахер обвел взглядом заполненные ряды: публика, окаменев, не подавала признаков жизни.
- Но, возьмем, к примеру, преступника. Как образец венца творенья, данный индивид никчемен. Некоторые сравнивают его с волком, или там, с тигром - хищным животным, санитаром биосферы. Это - неправильно!
Если рассуждать с позиций моей теории (профессор на слове "моей" сделал акцент), убийца, насильник, да и просто уличный хулиган является ничем иным, как макрофагом. Не живым существом, участником и санитаром общества, а просто-напросто клеткой, способной к захвату и перевариванию чужеродных частиц, агентом древнего механизма, подобного иммунитету, избавляющего социум от слабых и нежизнеспособных звеньев..."

- Игра-а-а-а-ать, блядь, - протянул Ссыглер и коротко рыгнул. - Заебался я играть, блядь.
- Давай в храп заебеним, - Муня почесал хозяйство через трусы и придвинул стакан.
Пили, как всегда, технический спирт пополам с напитком "Юпи".
- Юпи, - произнес Минет, пытаясь рассмотреть, что же нарисовано на пустом пакетике.
- Пссссс, - хрипло ответил разбитый радиоприемник. - Цна, - приемник оживился и смачно затрещал, передавая прогноз погоды. - Макшан сулахай Юпи. Юханшыв хёрринче Котовск, Тамбов, Моршанск ебать. Стэпанакэрт, Грозный снэг биляд. Хулисем вырнасна Кисанпа, Тель-Авив обласёсем тарах юхать. Одэса, Кыйив дощ пиздэць нахуй блядь.
- Иди в хуй со своим храпом ебучим, - Ссыглер взял пузырь и резко взболтал. Из всех игр Минет признавал лишь клабор, так как там не надо было запоминать карты и применять мозг - карты вылетали сами собой, по принципу "повезло-не повезло". Все эти преферансы-хуянсы и прочие высокие материи Минет не любил и не понимал.
"Цна! - не унимался приемник. - Юханшывне нумай юханшыв юхса кёрет. Кариан таршше липовица варманси ман тата кесен ломовис тата ыттисем. Султа сывахенче енри чи пёрремёш ГЭСа никёсленё".

Ссыглер разлил жидкость и посмотрел на Жозла.
- Заебись налил, по первую заклепочку, - сказал ему Муня. - На что играем?
Так как денег у игроков отродясь не водилось, играли обычно на щелбаны, на интерес, на кто выебет Катю Диверсантку (что Ссыглер, скрепя зубы и скрипя сердцем, только что, вочередной раз, Муне позволил), на спирт.
Но сегодня все это надоело до блевоты: заебала вечно бухая и укуренная Катя, лоб болел от щелбанов, хотелось чего-то необычного, свежего. Хотелось экзотики...
Приемник, всхрапнув, затих.
- Кампа-а-ай,- заорал Ссыглер, запрокинул кверху лицо и медленно влил жижу в рот.
Жозёл мучительно выглотал из своего стакана, отдышался и предложил: "Проигравшего ебут в жопу".
- Хуй соси, пидор ебучий! Совсем охуел сгоря?! - Минет был яростным противником гомосексуализма.
- Слушай, я вот что придумал, - сказал Минет Ссыглер и, наклонившись к Муне, дохнул ему в лицо парами формальдегида.

- Вот Вы, к примеру, - сказал профессор уставившись в лицо девушке, сидящей в первом ряду и напоминающей из-за длины ног его любимый циркуль.
Девушка оторопело смотрела в вылезшие из орбит глаза профессора.
- Ну-с, расскажите-ка нам о себе!
- Ну, я, как бы Вам сказать, - высокая, почти под два метра, блондинка в огромных очках и короткой юбке вдруг ожила и поднялась, положив папку на сиденье, - я - преуспевающий менеджер, владею языком и компьютером, увлекаюсь дизайном, занимаюсь фитнесом, а что?
- Да нет, все это - наносное. Вы на самом-то деле - всего лишь клетка, элемент эпителиальной выстилки влагалища! - Шпицельмахер, не моргая, смотрел ей в глаза.
- Вы - элементарная частица вагины!
Девушка, покраснев, села, признав правоту профессора.

С сиденья рядом резко поднялся гориллоподобный слушатель в дорогом костюме в полоску, обладатель золотой "луковицы" на правой руке и массивной "печатки":
- Слышь, пидор, ты мою девушку оскорбил, отвечать, бля, за базар надо, - проревел обезьяночеловек, бросаясь на профессора.
Все произошло так неожиданно быстро, что стоящие в дверях двое секьюрити в черном не успели даже дернуться, но Шпицельмахер не растерялся: профессор напрягся, вскинулся навстречу бегущему и, резко выбросив вперед и вверх руки, протяжно пропел: "Усо-о-о-о-охни, трихо-мо-на-ада подзалу-у-упная", осенив при этом громилу крестным знамением.
Амбал грохнулся оземь, охранники подхватили его, бездыханного, словно амеба, и усадили на место.
Девушка, с выступившими на глазах слезами и повисшей на носу соплей, все порывалась разодрать лицо своему ничего не соображающему бойфренду акриловыми ногтями, однако профессор мягко остановил ее взглядом.
Зал бурно аплодировал, Шпицельмахер так и стоял, с воздетыми руками, наслаждаясь триумфом.
Из глаз его струился свет, люди раскачивались и захлебывались от восторга, мордовороты на входе побросали свои дубинки и в слезах встали на колени.
В глазах девушки-менеджера читалось явное жгучее желание доказать ему, что она действительно в совершенстве владеет языком. Сопля, свисавшая с кончика ее носа, сверкала в ярком свете ламп.

Минету Ссыглеру в этот раз крупно не везло. У Муни то и дело, совершенно неожиданно оказывались на руках сплошные мусора, бэлы, манэлы и полтинники по козырной масти, на которые тот набирал нереальное число взяток и, соответственно, очков. Минет же хронически сидел в бейте.
Наконец, когда Ссыглер понял, что ему таки-да настал пиздец, его затрясло. Ему, сидящему в тепле, с алкогольным жаром, рвущимся изнутри, совершенно не хотелось выходить на улицу в ноябрьский холод, и, тем более, вешать пиздюлей первому прохожему.
Однако, ухмыляющийся, дурно пахнущий чесноком и Катей Жозёл был непреклонен.

Трясущийся Минет, шатаясь от выпитого, уже надевал пальто, собираясь выходить, вернее, выползать, когда Муня, издеваясь прохрипел, показывая в окно:
- Смотри, бля, как те этот фраерок? Шикнешь на него - а он в обморок, и пиздить не надо.
Из окна хорошо было видно, как по тротуару с противоположной стороны улицы бодренько чесал, постукивая изящной тросточкой, дедуля с козлиной бороденкой, в дорогом пальто нараспашку, костюме-тройке и с потертым портфелем "саквояж" в руке.
- К-к-к-а-а-ак это не на-а-адо, бля-а? - промычал Минет, выпячивая грудь и сжимая кулаки. - Догова-а-ривались жы, нахуй бля!. От радости, что этим самым первым встречным оказался именно этот старикан, а не какой-нибудь громила-гопник, в Ссыглере проснулся тигр.

Профессор Шпицельмахер-Апостол, удовлетворенный прошедшей лекцией, совершал моцион - бодренько возвращался домой по старому городу, постукивая тросточкой по брусчатке. Стоял холодный ноябрьский день, однако, сухой и совсем не слякотный - идеальное время для прогулок.
Ничто, казалось бы, не могло прервать Шпицельмахерову безмятежность, как вдруг, почти прямо перед ним, хлопнув парадной дверью, возникло шатающееся существо в домашних тапочках и небрежно накинутом пальтисраке. От небритого, тощего существа несло дерьмом и перегаром, в связи с чем у профессора сразу возникли мысли о тотальном фагоцитозе и массовых актах иммунного ответа.

Распахнув раздолбанную дверь подъезда, Минет Ссыглер выскочил на улицу и тут же столкнулся нос к носу с благообразным старичком.
"Попросить, блядь, у него сигаретку, для начала, что-ли", - не зная, как начать, подумал Минет.
Хоть Ссыглер раньше никогда не бил людей, да и этого чувырлу было ему жалко, но на этот раз он был чересчур пьян и разозлен, проклиная свое неумение играть в карты, вспоминая скрип кровати за занавеской, бесконечные щелбаны и представляя себе глумливые физиономии Муни и Катюхи. Наконец, Ссыглер решился и выдавил:
"Эй, товарищ господин, закурить не найдется?"
Дедуля молча посмотрел на Минета, ничего не ответив. Взгляд его был светлым, пристальным, но каким-то исподлобным, вроде бы что-то внушающим, что окончательно вывело Ссыглера из себя.
"Ты смотри блять, пялится он, Кашпировский ебаный" - подумал Минет, сжимая кулак. Формальдегид с алкоголем гудели и накатывали волнами, а издевательские физиономии Муни Жозла и Кати Диверсантки маячили перед глазами, как живые.

На просьбу убогого люмпена дать закурить профессор не отреагировал никак, даже послать на хуй здесь не было бы уместным, да и какой могла быть реакция при такой неохватной социобиологической разнице. Однако свежий воздух и хорошее настроение сыграли свою роль, и профессор решил немножко подтолкнуть это ничтожество, материал для утилизатора, в сторону общественно полезного развития, целомудренности и отказа от спиртного и курения, посмотрев на испражненца своим фирменным, исполненным внушающей силы, взглядом.

Но в тот момент, когда глаза Шпицельмахера стали выкатываться из глазниц, наливаясь красным, высокий лоб, казалось, стал еще выше, а руки пришли в движение, его непереносимый взгляд встретился с физической преградой в виде грязного кулака, врезавшегося в нос. Шпицельмахер, промедлив, упустил несколько драгоценных мгновений. Сам по себе удар не был смертельным, но, несмотря на всю ментальную мощь, у престарелого ученого сердечко было, все-таки, слабеньким и не выдержало последнего усилия. Жизненная сила, направленная вовне, не поддержала в нужный момент сердце, а удар по носу пришелся просто некстати. В короткие мгновения клинической смерти профессор, как и утверждалось очевидцами, узрел пресловутый тоннель, который представился ему в виде унитаза - бесконечного фаянсового конуса с черной сингулярностью в конце пути, за которой не было уже ничего, кроме парной теплоты канализационных труб, манивших спокойствием, безмятежностью и бесконечной протяженностью. В черную дыру, обгоняя летящего со сверхсветовой скоростью Шпицельмахера-Апостола, неслись трихомонады, макрофаги, кожаные саквояжи, люди-обезьяны, длинноногие менеджеры и циркули, длинные циркули с кривыми иглами, которые, пролетая, больно раздирали профессорскую кожу в области сердца.
"Ёбанаврот", - успела мелькнуть мысль до того, как мир сжался в точку.

Такие дела.