Письмо

Майор Петренко, заместитель начальника Загогулинского РУВД по кадрам, явился утром на работу в мрачном настроении. За долгие годы службы у него выработался нюх на всякие предстоящие неприятности и, уже отпирая дверь своего кабинета, он знал, что сегодня что-то такое должно случиться.

Не успел он последний раз повернуть ключ в замке, как увидел бегущего к нему по коридору участкового, капитана Панасюка. Тот был в форме, но босиком, при этом радостно улыбался всей своей мясистой мордой, аж светился. В глазах его стояли слезы, а с носа свисала длинная желто-зеленая сопля.

- Здравия желаю, товарищ майор! Вот, возьмите. Это вам! - запыхавшись и запинаясь, сообщил Панасюк, попытавшись одновременно и втянуть соплю и протянуть ему какую-то бумагу.

- Чего тебе? Панасюк! Ты чё мне тут тычешь? Порядка не знаешь! И что это у тебя за вид? - брезгливо и в то же время, опасаясь тонкой подставы со стороны службы собственной безопасности, громко, чтобы все слышали, возмутился майор.

- Прочитайте, пожалуйста! Товарищ майор! Бронислав Моисеич! У Вас же брат зам. начальника ГАИ служит! Помоги-и-и-те! На коленях прошу-у-у-! - заголосил вдруг тонким бабьим голосом Панасюк и, взаправду, бухнулся на колени.

- Ай да Петренка! Ай, молодец! Во, как подчиненных строит красиво! - молча восхитилась, покуривавшая в конце коридора секретарша начальника УВД Галя, - Надо бы и мне своего козла трехзвездного так поприжать... А, что? Это идея! - вдруг заулыбалась она навстречу явившейся ей во всей красе столь прелестной перспективе...

- Панасюк! Чё ты мне тут с утра оперетту устраиваешь? Встать! - заорал Петренко на полную мощь. Но, заметив уважительный взгляд всемогущей Галочки, добавил уже помягче: - Ладно. Давай уж, чё там у тебя. Заходи, нюни только вытри.

- Вот, товарищ майор! Не откажите! Только прочтите! - на лице Панасюка снова засияла счастливая улыбка нанайского дебила. И он, размазывая пятерней по щекам слезы и сопли, всхлипывая и повизгивая от радости, прямо на коленях вполз в кабинет начальника и как-то опасливо положил на его стол свою мятую бумажку.

Перед Петренкой лежало письмо, написанное крупным детским почерком на листке, вырванном из школьной тетради в линеечку. Было видно, что ребенок старался, аккуратно выводя каждую букву. Но это не всегда получалось. Буквы выходили разными и строчки напоминали спирали ДНК или настроение той же самой Гали в период менструации... Листок был сильно помят, порван в нескольких местах и в то же время, аккуратно заклеен скотчем. В нижней его части красовались какие-то пятна, а также здоровенная клякса, расплывшаяся причудливыми лучиками, по всей видимости, от капнувшей слезы участкового.

Дядинька милиционер! - начиналось письмо.
Через дарогу, каторая проходит скрозь наш парк, бегают к своим мамам малинькие жолтые и зиленые ёжики. Малчики жолтые, а девачки зиленые. Они очень добрые, приносят нам щастье, а их давят злые дядьки сваими машынами и мацацыклами. Ежикам больно-больно и они от этого умирают. А их мамы и бабушки плачют. И мы с Витькой их жалеем и тоже плачим.
Дядинька милиционер, палажите, пожалуста, на дарогу такой кирпыч, чтоп дядьки не ездили и ежиков не давили. Витька слышал, что у вас такой есть. А ышшо лучше, как Витька тоже гаварит, - праройте под дорогой норки, чтоп им легче было туда-сюда гулять.
Если вы, дядинька, очень сильна заняты и не можете это зделать, то передайте, пожалуйста, мое письмо другому дядиньке милиционеру, который сможет. Только сделайте это абизательно, а то ёжикам щастья не будет и вам тоже без него будит больно плохо. И письмо мое не выкидывайте, я вас очень прашу. Дядинька, будьте добреньким, пажалейте ёжиков! Зделайте, пажалуста!
Под письмом даже стояла подпись - Оля.

Майор хмыкнул, косо посмотрел на радостно утирающего сопли Панасюка, зло смял листок всей пятерней и брезгливо швырнул его в мусорную корзину, стоящую у двери. Не успел бумажный комочек удариться о стенку корзины, а Петренко открыть рот для сольного исполнения арии возмущенного начальника, как его пронзила острая боль в заду, затем в паху, а потом и в области желудка...

- Ой, бля! - только и сумел он пискнуть фальцетом, закусив до крови нижнюю губу. -Ой, бля! Ой! Больно-то как!

Дикая боль нарастающими толчками гнула, выворачивала и ломала упитанное тело милицейского начальника. От испуга и неожиданности он даже пернул, причем так едко, что тревожно заморгал светодиод на новейшем датчике противопожарной сигнализации. В какой-то момент Петренко даже подумал, что он умирает, заметив сквозь слезы, что и Панасюк тоже плачет. Но тот при этом, еще и приговаривал, - Фу,бля! Фу, бля! Отпустило, кажись...Фу-у-у, бля-я!

- Какой нах отпустило! Ой! Ай! Уй! Умир-рррр-а-а-а-а-ю-ю-ю-ю!!!

Лишь через некоторое время, сквозь шум и вату в ушах до него стал доходить голос капитана - Пись...Пись...Письмо...Легче... Станет...Достаньте...Сами...Только сами! Ежики...Брат...Что-то делать... Надо!

Как в тумане он увидел маячившую перед собой черную мусорную корзину, а в ней небольшое расплывчатое светлое пятнышко. Из-за корзины торчала говорящая еще что-то рожа Панасюка. Даже не понимая, что делает, он машинально схватил листок и жгучая боль, внезапно свернувшись, уползла ужом в какую-то свою щелку, оставив снаружи, только маленький, слегка вибрирующий, хвостик. Словно напоминание о том, что она рядом. А вернуться - секундное дело!

- Не, ну чё такое? Что это было? Панасю-ю-юк, с-у-у-ука!!! Ты чё, бля, гандон такой творишь?! - звонко стуча зубами о края заботливо поданного подчиненным стакана, в промежутках между глотками, просипел майор.

- Дык, Бронислав Моисеич, его мне самому Дуриев, ну постовой этот у школы, чурка ебаная, передал! Плакал! Ноги целовал! Здоровья желал всей семье, включая двоюродную тещу брата! Сказал, что прямо сейчас в свой Чуркестан со всей семьей своей и уедет. Шайтан, мол, тут везде! Шайтан! Да, ежели б я тогда знал, ни в жизни, не то, что читать, - в руки не взял бы!

- Убью-ю-ю! Сгно-ю-ю-ю! В петухи на зону пойдешь! - начал, было, Петренко свою любимую арию "Ивана Грозного", но, почувствовав, что хвостик змеи снова полез наружу, испуганно осекся...

***

На следующее утро спешащие по своим делам водители увидели безобразную картину, еще раз свидетельствующую о полном милицейском беспределе, творящимся в стране.

Кратчайшая, недавно отремонтированная дорога, ведущая от микрорайона к магистрали, была напрочь перекрыта двадцатью здоровенными фундаментными бетонными блоками. На каждом из них, словно головы на пиках во время стрелецкой казни, красовалось по новенькому знаку "Проезд запрещен". Перед этим, поистине серьезным фортификационным сооружением, стояли гаишный Мерседес и автозак. Оба с распахнутыми дверями и включенными мигалками. На блоках, обнявшись, сидели два толстых, похожих, как две капли воды, и к тому же в жопу пьяных милицейских майора. Оба они и плакали и смеялись одновременно... А позади них человек пятьдесят бомжей и лиц далеко не русской национальности рьяно ломали свежий асфальт и рыли канавы, испуганно поглядывая в сторону милицейских близнецов.

- Не, Бронька, не брат ты мне больше! Не брат! После всего этого, не брат! - отхлебывая водку прямо из горла, заплетающим языком повторял один.

Второй же, еще более грязный, весь расхристанный и облеванный к тому же, твердил, разрывая какой-то листочек на мелкие кусочки, - Ось, ось! Мырося! Мырося! Дивысь! Ти тильки побач, братку! Побач! Щастя то, яко! Щастя! Живэм, братуха!

Порвав бумажку и сдув с ладони клочки, он, встав на колени, куском асфальта вывел на гладкой боковой стороне блоков корявыми аршинными буквами, - "Бежыте ёжики!". Затем, посмотрев на оставшееся еще свободным пространство, обернулся к застывшим в машинах водителям, изумленно глазеющим на все это вопиющее безобразие, погрозил им кулаком и начертал далее - "Хуй вам". А потом, подумав минутку, икнул и дописал на последнем блоке - "от Оли".

Uzo