Одна неделя

- Всё! Надоело! Хватит! Устала! - Выкрикивала в запале Юлька, распихивая по моим шкафам свои вещи, - Это что? А, это макароны. Убери их куда-нибудь. Ненавижу!
- Кого? Макароны? - поинтересовалась я, убирая пачку спагетти в кухоный шкафчик.
- Да какие макароны? Я про Бумбастика! Чтоб его пидоры казнили, гада молдавского! Это что? А, гречка. Убери её тоже. Ненавижу!
- Ты что, решила ко мне всю квартиру перевезти, что ли? - Спросила я, глядя на огромные сумки, которыми Юлька завалила всю мою прихожую.
- Да. - Твёрдо ответила подруга, - Ничего ему, пидору такому, не оставлю. Тебе порошок стиральный нужен? Бери. Вон та коробка. Шесть килограммов. Всё бери. Пусть свои портянки мылом стирает, защекан горбатый. Хотя, я мыло-то забрала... Возьми мыльце в том пакете, пригодится.
- Повеситься?
- Это можно. Но сначала помойся. Это нелишнее.

Я молча распихивала по шкафам упаковки туалетной бумаги, бумажных полотенец, коробки с макаронами и крупой, железные банки с сахаром и целый пакет разноцветных гандонов. Распихивала небрежно, абсолютно точно зная, что через неделю всё придётся вытаскивать обратно, и рассовывать по мешкам и сумкам, которые понурый Бумбастик, подгоняемый криками жены, уныло кряхтя, потащит в багажник своей машины.
К глобальным уходам Юльки от Бумбастика я давно привыкла. Таковые случались в Юлиной жизни с периодичностью раз в два-три месяца. И каждый раз, с трудом разобрав и разместив всё подружкино барахло у меня дома, мы с ней садились за стол, и я с удовольствием слушала новый Юлькин рассказ о том, почему на этот раз она ушла от Толика навсегда.
- Я не могу больше мириться с этой наглостью! - Юля стукнула кулачком по столу:
- Наливай!
Буль-буль. Дзынь-дзынь.
- Колбаску? - протягиваю Ершовой кружок колбасы.
- Нахуй колбаску! - Стучит кулачком Юлька. - Наливай! Я это, бля... С курятинкой пью.
Выпивает, затягивается сигаретой.
- Ну? Что на это раз? - спрашиваю, и колбасу жую.
Юлька ещё раз глубоко затягивается, яростно тушит окурок в пепельнице, и шмыгает носом:
- На этот раз всё. - Тут по традиции минутная пауза, которую нельзя нарушать, а дальше рассказ идёт без остановок. - Он гей, Лида. Да-да. Он гей. Но не в том смысле, что в тухлый блютуз шпилится. Лучше б шпилился, скотина. Я просто очень вежливо намекаю на то, что Бумба - последний пидорас! Да. И не надо так на меня смотреть. Только пидорасы поступают так, как поступил этот молдавский гастарбайтер. Я вчера прихожу домой. Бумба дома. Спит. Ножки скрючил так отвратительно, слюни пускает, и радуется чему-то во сне, мерзость волосатая. Время полдень, а он спит! Меня ж позавчера дома не было, я к матери в Зеленоград ездила, а Бумбе только того и надо. На радостях раскупорил свою заливную горловину, и давай хань жрать как из пистолета. А то я прям мужа своего не знаю. В доме вонь стоит, хоть топор вешай. И непонятно, главное - чем так прёт? То ли носками, то ли перегарищем, то ли это он во сне от радости попёрдывает - не знаю. Я, конечно, сразу все окна раскрыла, с кухни бутылки-окурки выбросила, и иду в ванную, ручки мыть. И что я там вижу, моя нежная подружка? Ну? С первой попыточки, а?
Пауза. Во время которой Юлька смотрит на меня испытующе, с хитрым ленинским прищуром.
Я сую в рот кружок колбасы, жую, и предполагаю:
- Шлюха за рупь двадцать?
- Нет! - Юлька шлёпает двумя ладонями по столу, и радуется моей недогадливости. - Не было там шлюхи! Наливай!
Буль-буль. Дзынь-дзынь. Курятинка-колбаска.
- Так вот, захожу я в ванную, и первое, что вижу - моя маска для волос! Жак Дессанж между прочим! Шестьсот рублей за плюгавую баночку! Меня жаба чуть не задушила, когда я её покупала. Я ж только по большим церковным праздникам в неё ныряла, чуть ли не пипеткой! А тут - гляжу: баночка моя стоит открытая, маски в ней нету, зато вместо маски там лежит клок красных волос! Красных! Проститутских таких волос! Я что-то не понимаю: эта блядь в мою баночку головой ныряла?! Тогда она блядь вдвойне! Царствие Небесное моей масочке Жак Дессанж... Наливай!
Буль. Дзынь. Курятинка.
- Ну и вот... - Юлька переводит дух, и вытирает вспотевший от воспоминаний лоб, - Хватаю я эту баночку, врываюсь в комнату, и - хрясь ей прям по слюнявому Бумбиному еблу! "Вставай, - кричу, - свинина опойная! Ты кого сюда приводил, пахарь-трахарь эконом класса?!" Бумба проснулся, смотрит на меня, и лыбится: "Юлёк, ты чо? Никого тут не было". Я ему снова - дыщ по еблищу: "Да? - кричу, - А это что?", и швыряю ему этот клок прям на кровать. Он его подобрал, и сидит, рассматривает, как говно под микроскопом. Только очков с двойными линзами не хватает. Профессор, ёбанырот... А потом так счастливо заулыбался, и говорит: "Юльк, да ты чо? Это ж к нам Поносюки приезжали, забыла что ль?"
- Что такое Поносюки? - я давлюсь колбасой, и в голос ржу.
- Да примерно то, что ты и подумала. Это Бумбина родня. Брат его, с женой. Понятно, что хороших людей Поносюками не назовут. Вася Поносюк, и Маша Поносюк. Двое с ларца, одинаковы с лица. И оба на Бумбу, блять, похожи. Вот Маше этой не позавидуешь-то... И вот мне этот задрот молдавский начинает врать нагло, прям в лицо! "Это ж Поносюки, забыла?" Я ору: "Что ты меня лечишь, хуедрыга косоглазая? Поносюки твои, Господи прости за такое слово, на прошлой неделе приезжали! Денег выпросили, и духи у меня спиздили. Да ещё твой братец нассал мимо толчка. Привык у себя в деревне в деревянном сортире с дыркой срать, сука! А ванную они и не заходили! Даже если предположить, что они приезжали сюда вчера, когда меня не было - всё равно врёшь, обсос говняный! У Маши этой, Поносюк которая, Господи прости, три волосины в шесть рядов, белобрысые, и стрижена она под машинку. Не иначе, вшивая. А тут волосищи длиной в полметра! Красные! Отвечай, жопа собачья, кто тут был?
И Юлька умолкла.
- Ну, что он ответил-то? - Не выдержала я через минуту.
Юлька вздохнула:
- Наливай. А нихуя мне золотая рыбка не ответила. Швырнула в меня этой волоснёй, и дальше спать завалилась, попёрдывая щастливо. Ну, я тут же все свои хламидомонады в мешки собрала, да к тебе. Лидк, ты не переживай, я ненадолго. Щас насчёт машины договорюсь - к маме перееду.
- Макароны опять заберёшь?
- Да чо их с собой таскать? Себе оставь. И бумагу туалетную оставь. И сахар, вместе с баночкой красивой... - Юлька расчувствовалась, и приготовилась всплакнуть.
- А гандоны? - Спросила я хитро.
Юлька тут же передумала плакать, и растянула рот в улыбке:
- А вот гандоны поделим с тобой по-братски. Мы ж теперь с тобой свободные женщины. Ну, я хотела сказать, что я теперь тоже сама по себе, а СПИД не спит. Тебе какие? Банановые? Ванильные?
- Селёдочно-луковые есть?
- Фубля, дура ты, Раевская. Наливай!
Буль-буль. Дзынь-дзынь. Курятинка-колбаска.
- Дай колбаски-то, жмотина!
Колбаска-колбаска.
Я ж не жадная.
- А Бумбастик за тобой не припиздячит? - спрашиваю с опаской. Бумба, если что, мужик буйный, когда пьяный. А пьяным он будет ещё неделю, минимум. Юлька ведь не каждый день о него уходит.
Ершова сосредоточенно обсасывает колбасную жопку:
- Неа. - Отвечает беспечно. - Не припиздячит, не ссы. Он пить щас будет неделю.
- Вот и я о том же.
- И что? - Колбасная жопка благополучно исчезла в Юльке. - Думаешь, он сразу за мной рванёт? Плохо ты Бумбу знаешь. Я ему, кстати, подлянку сделала. Креативную такую. - Юлька хихикнула.
- В тапки ему нассала перед уходом?
Ершова задумалась:
- Кстати, хорошая идея... Не, не нассала. Подай-ка мне вон тот мешок, из которого колготки торчат.
Наклоняюсь назад, и балансирую на двух ножках стула, пытаясь дотянуться до пакета с колготками. Стул не выдерживает. Наёбываюсь.
- Блять, Лида! - В сердцах кричит Юлька. - Да что ж ты вечно такая: ни украсть, ни покараулить.. Вставай, акробатина хуева...
Встаю, потираю жопу, и заглядываю в Юлькин мешок:
- И что тут? Ради чего я чуть сраки не лишилась?
Ершова важно идёт к дивану, и вытряхает из него содержимое пакета: какие-то лекарства, бинты, пачка ваты, похожая на рулон обоев, и...
- Юля, чтоб тебе всю жизнь в китайских трусах ходить! Нахуя ты сюда зелёнку приволокла, да ещё пробку хуёво заткнула?!
На диване и на моей жопе синхронно расплывались два пятна: одно от зелёнки, второе - синяк, размером с крышку канализационного люка.
- Диванчик-то твой давно на помойку просился... - подкралась сзади Юлька, и алчно бросилась к моей жопе с ватной палочкой, смоченной в йоде. - Стой так, не двигайся. Я тебе щас сеточку на жопе нарисую.
- Лучше напиши себе "ХУЙ" на лбу, Репин, бля! - Жопа болела нестерпимо, а душа за диван болела ещё больше. - Мой любимый, сука, диванчик был... И зачем ты сюда эту аптеку притащила? Думаешь, у меня ты не обойдёшься без вот этих свечей от геморроя?
Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.
- Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?
- Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не знаешь кто такой цаплябля?
- Знаю. Это, сука, определённо Бумбастик. Так вот, отвечаю на твой вопрос по поводу аптеки, и заодно рассказываю про креативное западло. Короче, я же знаю, что Бумба щас как проснётся - сразу полезет за кониной. Его у нас ещё полторы бутылки осталось. Специально забирать не стала. Исключительно для того, чтобы западло вышло качественным. Ну вот, Бумба конинку-то жиранёт, а наутро проснётся с башкой как у гидроцефала. Которая ещё непрменно болеть будеть, похлеще твоей жопы. И что он сделает первым делом? Правильно: полезет в аптечку за анальгинчиком!
- А там, конечно, хуй?
- А вот и нет! - Радуется Ершова. Непонятно чему. Но, наверное, тому, что я от зелёного пятна на диване отвлеклась на время. - А там лежит одно анальгиновое колесо! Я его разломала на две части, в аптечку положила, и записку написала: "Половинка - от головы, половинка - от жопы. Смотри, не перепутай, пидор!" А всё остально забрала. Пусть мучается, любимец проституток!
- Эх, Юля, дура ты...
- Ну, почему ж? Это как посмотреть. Была б дура - только в тапки ему бы нассала.
- Хочешь сказать, я дала тебе дурацкий совет?
- Не, совет хороший. Только у Бумбы и так вечно ноги воняют. Он бы креатива не понял. Он бы вообще, сука, не понял, что у него тапки обосанные. А вот с колесом - это в самый раз.
- Это бездуховно, Юля.
- Это креативно, Лида. Ну, наливай.
Дзынь-дзынь. Буль-буль. Курятинка-курятинка. Потому что колбаска кончилась.
Смотрим на зелёное пятно.
- А если... - Юлька мнётся.
Склоняю голову набок, и соглашаюсь:
- Ну, как вариант...
Ершова притаскивает из комнаты старый плед, накрывает им диван, и отходит в сторону, любуясь.
- А что? Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да?
- Ахуительное счастье, ага.
- Ой, ну вот чо ты такая бездушная, Лида? Наливай.
- Не могу. Я лучше гандоны щас буду делить.
- Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.
- Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация в виде... - Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на Юльку: - Ну? Помогай!
Ершова сморщилась, и махнула рукой:
- Хуй с тобой, выцыганила... Забирай серую кофту, попрошайка...
- Договорились! - Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. - Наливай!
- А закусить? - Привередничает Юлька.
- А в магазин? - В тон ей отвечаю.
- Почему я?! - Ловит мой взгляд.
- Пятно. - Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. - Зелёное пятно. Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка...
- Барыга.
- Да, я такая.
- Тогда на посошок, с курятинкой, а?
- Наливай.
Дзынь-дзынь. Буль-буль. Курятинка.
- Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! - Кричу Юльке вслед.
- Обойдёшься! - Доносится из коридора. - Жопу лечи!
В прихожей хлопает дверь.
Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:
- Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя - и всё. И три месяца отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов, мыло и порошок. Так везёт раз в жизни - и то, не каждому. А жопа... Жопа - эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно вообще можно попробовать "Ванишем" отпидорить. Я в рекламе видела - можно. А жопа в клетку - это креативно. Очень креативно. И уже почти не болит. Лид, одна неделька...
В прихожей хлопнула входная дверь.
- А вот и курятинка!
Ещё целая неделя, бля...

© Мама Стифлера