Каждое утро начиналось для Дика одинаково. Голод. Щемящий, тянущий изнутри, обволакивал, гнал по периметру клетки. Их было десять. Десять небольших клеток вдоль стен дощатого барака. Стоило кому-либо из собак завыть рано утром, как тут же подхватывали остальные. Многоголосый вой разносился в округе жалобным собачьим плачем.
Часто по утрам откуда-то издалека доносились звуки громыхающей грозы. Дик давно не боялся. Грохот, далёкий невнятный, накатывал волнами. Это было не опасно. Дик помнил, ещё щенком, свою первую, сверкающую молниями, грозу, когда прятался в углу маленькой тесной будки.
Тогда у Дика были хозяева. Они приносили еду по утрам в железной миске. Трепали по холке и за ушами. Потом, когда Дик уже вырос, был грохот и горели дома. Хозяева куда-то исчезли, и Дика нашёл старшина. Его теперь Дик считал за хозяина. Все три месяца, что они были вместе. Старшина был в зелёной одежде и от него пахло терпким табаком.
Голодать приходилось два, три дня. Потом, рано утром, клетки открывали по очереди. Прямо за бараком начиналось поле.
Дик уже знал. Две сотни метров бега по стерне и там, под железной махиной, мясо. Остро пахнущее, желанное, зовущее. Первые две недели приходилось голодать по два дня, потом бежать по полю. Ведомый человеком в зелёной одежде, Дик находил под днищем железной громады мясо. Жадно ел. Обратно, на коротком поводке в клетку, и всё сначала. Так же выводили и других собак.
Потом всё было иначе. В какой-то из дней пришлось бежать тем же путём, только теперь впереди рычал двигатель железного чудовища, остро пахнущего соляркой. Потом ещё страшнее. Вокруг рвалась земля от грохота взрывпакетов, взметаясь чёрными, жирными комьями. Дик не боялся. Он знал, что под днищем громыхающего вонючего танка его ждёт долгожданная еда.
Человека, что выводил Дика из клетки звали Васнецов. От него пахло терпким табаком.
***
- И как тебе? Не жалко?
- Сам не знаю. Особенно Дик.
- Овчар?
- Да. Такой умный молодчина. Бывает вечером подойду к клети, говорю с ним, смотрит в глаза, прядает ушами, слушает. Эх.
Старшина Васнецов сидел поздним вечером за поллитрой горилки с помкомвзвода Костяровым. Скоро на фронт.
- И как ты их? В последний путь?
- Сам не знаю. Давай ещё по сто.
Дик учился ждать. Учился морить голод, выхаживая вдоль стен, ожидая Васнецова. Первый день, второй. Знакомая рука треплет за ушами, знакомый голос: "Давай, дружок". И вперёд. Срывая жилы.
В один из дней Васнецов вывел Дика из клетки и прежде чем спустить за едой привязал на спину тяжёлый свёрток. Дик посмотрел на Васнецова каштановыми глазами и привычно рванул под грохочущий танк. За мясом.
Васнецов стоял на кромке поля и смотрел как собака пластается в стремительном беге к танку. Вот Дик юркнул под днище, не обращая внимания на рёв мотора и взметающие мёрзлую землю взрывпакеты.
***
Васнецов пришёл к Дику ночью. До отправки на передовую оставалось три часа. Открыл клетку, вывел в поле за бараком.
- Давай. Иди.
Дик смотрел умными каштановыми глазами на Васнецова, легонько вилял хвостом.
- Иди, слышишь? Иди. Завтра убивать тебя буду. Беги. Беги!
Васнецов пнул Дика под поджарый бок. Дик взвизгнул, извернулся, отбежал на пару метров, постоял, вернулся к Васнецову, ткнулся влажным носом в колено.
- Дурак ты. Такой дурак. - Васнецов плакал.
Утром всех собак погрузили в товарняк. Везли целый день. Приближался грохот далёкой до времени грозы. Опять голод. Васнецов поил Дика из своей ладони, набирая воды из фляги. Других собак тоже. На следующий день грохот был вокруг. Рвалась земля клочьями. Уже привычно. Дик прядал ушами, пригибаясь к земле от близких разрывов. Сидели с Васнецовым в глубокой канаве. Всё как обычно.
Васнецов привязал Дику на спину тяжёлый свёрток. С тротилом и взрывателем. Обнял. Внюхался в шерсть. Последний раз.
И Дик сорвался. В диком, рвущем жилы беге, среди взметающейся комьями земли. Под днище ближайшего танка. Который двигался навстречу.
© Дядюшка Фангус