Сто х*ев мне в ведро или драма пубертатного периода

Осень 82-го обрушилась на нас, советских девятиклассников, новыми учебными дисциплинами, работами на колхозных полях и трудными прелестями полового созревания.

До перестройки было еще далеко. Слово "секс", если и произносилось, то полушепотом и исключительно в беседах "кухонного" формата. Но, вопреки сакраментальной фразе, которой еще только предстояло прозвучать через пару лет, мы точно знали: СЕКС ЕСТЬ. Именно он, секс, в ту пору не оставил в наших головах места ни для чего другого. Он щекотал наши животы желаниями, в которых мы сами себе стеснялись признаться, и провоцировал поступки, которые еще год назад никому из нас не пришли бы на ум.

Прослыть продвинутым в сексуальной сфере (хотя бы в теоретическом плане) тогда значило для нас очень много - гораздо больше, чем если бы речь шла о любой другой области знаний. Именно поэтому я, имея тайный доступ к богатой родительской библиотеке, усердно и методично черпал сведения "об этом" из популярных и специальных изданий.

Прилежание, с которым я предавался сексуальному самообразованию, явно было достойно лучшего применения. "Трояки" и "пары" все чаще появлялись в моем дневнике. Моя родня поняла: чадо вступило в самый трудный возраст, требующий от родителей максимального внимания и особого подхода.

Как бы то ни было, в классе я был признан экспертом по части секса. Поэтому, когда как-то раз на уроке мой сосед по парте спросил "Слышь, а в курсе, чё такое поза "69"?", я с готовностью взялся за секспросвет.

Рисовал я неплохо. Вскоре перед Санькой лежал схематичный рисунок, на котором две фигурки одновременно доставляли друг другу оральное удовольствие.

Саня всмотрелся в картинку, хохотнул и в свою очередь вооружился карандашом. Мгновение спустя к нарисованной мною парочке прибавился третий персонаж, пристроившийся к "барышне" сзади.

Мы оба затряслись от смеха. "Эй, блин, что у вас там??", - зашептали сзади. Саня "без палева" передал назад листок через плечо. Через минуту и там давились от смеха и шуршали карандашами. А затем мое "наглядное пособие" продолжило путешествие по классу, обрастая новыми и новыми добавлениями.

Уже на следующий день новая игра заменила мгновенно потерявшие актуальность "балду" и "морской бой". Скучные уроки начинались с запуска по рукам нарисованной парочки в позе "69". Пока не прозвучит звонок, листок с нашими секс-фантазиями успевал минимум пару раз обойти класс по кругу. Рос профессионализм, совершенствовалось креативное мышление. Заканчивалась игра на том, кто дорисовывал финальный элемент к чудовищно пошлой и невероятно смешной оргии. Попытки учителей отобрать подозрительный листок натыкались на изощренное противодействие в стиле революционеров, прячущих шрифты подпольной типографии.

В тот роковой сентябрьский день именно я поставил точку в игре, дорисовав последнего персонажа - для следующего просто уже не оставалось места. Я рассмотрел рисунок. О, это был шедевр! Создатели "Камасутры", индусы, оставившие знаменитые барельефы на стенах храма - все они густо покраснели бы от смущения, воззрившись на плод секс-фантазий моих однокашников. На развороте тетрадного листка отчаянно совокуплялись в самых фантастических позах не менее сотни фигурок обоих полов, каждая из которых каким-то образом взаимодействовала с соседними. Над эпическим творением класс ржал весь остаток школьного дня, после чего я, исполненный гордости родоначальник жанра, забрал листок домой на память.

Уроков готовить было не надо - назавтра колхоз! Следующим утром мы, одетые в живописное рубище, вооруженные ведрами и ножами, дергали морковку на необъятном поле. Думаете, хоть там нас оставляли мысли "об этом"? Ничуть не бывало! Кто-то из пацанов, обнаружив в земле морковину особенно характерной формы, чуть доработал ее с помощью ножика (надо объяснять, что получилось?) и сунул в карман отличнице - "синему чулку". Та обнаружила "закладку", по полю разнесся дикий визг к полному восторгу затейника. Тема быстро разлеталась по бороздам. Через минуты морковные фаллосы летали над полем, запихивались за шиворот, оседали в ведрах и рюкзаках.

Словом, повеселились от души. Домой я вернулся в самом приподнятом расположении духа. Но уже с порога стало ясно, что что-то не так.

Отец, мать, дед, бабка - все были мрачнее тучи. После пяти минут тягостного игнора отец подошел и молча сунул мне в руки приснопамятный листок со вчерашними перверсиями. Оказалось: дед, взваливший на себя роль моего куратора, в мое отсутствие в очередной раз ударился в профилактический шмон на моем столе. И обнаружил ЭТО.

- Я большевик, понимаете, нет??? - горестно восклицал дед, хватаясь за голову. - Мать и отец коммунисты!! Ты - комсомолец!!! КАК?? И кто, кто надоумил тебя на эту мерзость?? Ты не мог сам!! Отвечай, кто?? Тьфу!! Тьфу!! Пакость!!

- Ну, все, - плача, вторила бабушка. - Теперь конец. Всему конец. Попрут.
Кого, кто, откуда и куда попрет, бабушка не уточняла, но и так было ясно: меня, все, отовсюду и на все четыре стороны.

Отец и мать особого участия в анафеме не принимали, но игнорировали меня с таким уничтожающим холодом, что я бы предпочел подзатыльники.

Все, что мне оставалось - это демонстрировать полное раскаяние и смирение с любой участью. Выходило, видимо, убедительно. Мало-помалу гроза стала утихать. Ближе к вечеру мать, как бы невзначай, обратилась ко мне, словно позабыв, что не разговаривает. За ужином семья сообщила, что приняла решение считать происшествие случайным, мое раскаяние искренним, а вину - погашенной. Меня, шмыгающего носом, посадили за стол.

- Давайте-ка ужинать! - примирительно сказала бабушка, зачем-то расстилая газету на полу. - Ух ты, сколько морковки-то привез...
Я не сразу понял, что сейчас произойдет. А когда понял...
- Бабушка, неееет! - заорал я, вскакивая из-за стола, но было поздно.

Из моего колхозного ведра, опрокинутого над газетой, высыпались и раскатились по полу на глазах у всей семьи здоровенные, пугающие анатомическими подробностями морковные х*и.

Как там у Марка Твена? "Опустим завесу жалости над концом этой сцены":)))