Эпизодическая роль Владимира Высоцкого и ее история

В начале шестидесятых Владимир Семенович был никому неизвестным молодым актером. С театром дела шли не очень.                                    





Смотреть все фото в галерее
Спасался только небольшими халтурами и съемки в фильмах. И друзья-актеры. Их была компания юных и начинающих.
Игорь Пушкарев, которые в те годы уже был звездой фильмов "Самые первые" и "А если это любовь?" вспоминал: "У нас в те годы были очень дружеские отношения, помогали друг другу, как могли. Я в те годы был известен и приглашений на "халтуры" у меня было много. Я на выступления всё время таскал с собой либо Володю Трещалова, либо Володю Высоцкого. Чаще всего мы выступали в армейских частях."    


И вместе они оказались на съемках фильма "Живые и мертвые". Роль Высоцкого была очень маленькой. Нередко удивленные зрители спрашивали: "Разве он там снимался?". Снимался. В эпизодической роли веселого солдата.
А вот и воспоминания И. Пушкарева о съемках в фильме "Живые и мертвые", которые опубликовали в сборнике "Владимир Высоцкий в кино". Скорее всего, именно эти события, вместе с рассказами его дяди, Алексея Высоцкого, позже не дали Владимиру Семеновичу, не наигрывая, проживать свои военные песни:    


"На съёмки фильма "Живые и мёртвые" я попал с подачи Володи Высоцкого. Было это в августе 1962 года. Александра Столпера, режиссёра картины, и Левона Кочаряна, второго режиссёра - я тогда не знал, и вдруг они вызывают меня на пробу, дают почитать сценарий... Оказалось, что Володя сказал Леве Кочаряну, мол, на роль лейтенанта Хорышева берите Пушкарёва, он подойдёт. А сам Володя в эту картину даже не пробовался. Его Лёва просто взял с собой на съёмки. В то время Володя ходил без работы, а у них с Люсей Абрамовой вот-вот должен был родиться ребёнок. Актёр в таких случаях соглашается на всё, на любую работу.
Съёмки на натуре проходили в сентябре-октябре под Истрой. Мы, вся съемочная группа, жили там в пионерском лагере практически целый месяц. Володю это устраивало: там и суточные платили, и зарплата шла.
В фильме Володя сыграл мало - всего три эпизода. Один из них, наиболее заметный, когда он едет в кузове грузовика. Но это снимали в моё отсутствие."    


А вот два других эпизода - при мне. Первый - в сцене, где разбирают переправу. Я, помнится, там что-то командую, а Володя - в группе солдат. Очень большая массовка и, конечно, на общем плане разглядеть нас практически невозможно.
Второй эпизод - когда мы с ним тащим по брустверу пулемёт "максим". Эта сцена для нас была памятна тем, что мы тогда, может быть, по-настоящему ощутили, что такое - быть на войне. Произошло это следующим образом: сцена выходила плохо, ничего у нас не получалось, потому, наверное, что я "наигрывал" с этим пулемётом, как и все обычно делают, изображая войну. И вдруг (для нас это явилось полной неожиданностью) на съёмки приехал Константин Симонов. Ему была очень важна эта сцена. Что она у нас не получается, он заметил сразу, приостановил съёмку и очень много рассказал нам о войне: и что значил для нас 41-й год, и как люди в бою себя ведут. Симонов объяснил, что не было патетики, а был кошмар, ад.
"Представьте себе, - говорил он нам, - что два человека сходятся не на жизнь, а на смерть в кровавом поединке. Вы бы в этом случае пошли на врага с какими-то высокими словами? Нет. Вот и солдаты кричали не "да здравствует!", а нечто такое, что разрывало душу. И они не воевали уже, а дрались кто как мог: рвали, резали, кусали - превращались, скорее, в дикого зверя. Чтобы выжить, чтобы победить. Иначе победит враг. Третьего не дано: не ты, так тебя..."
Мы с Высоцким слушали как заворожённые. И во многом эта беседа способствовала последующей удачной съёмке нашего эпизода. Думаю, что и для Володи этот разговор имел в дальнейшем очень большое значение при написании военных песен.    


Кроме того, там же у нас произошел еще один случай, который позволил нам доподлинно ощутить военное время, окунул нас в атмосферу тех лет. В процессе съемок у нас с Володей образовалось "окно" - три свободных дня. И мы решили сходить в Истру, немного развеяться, поскольку мы уже почти месяц находились в этом пионерском лагере, и он у нас буквально сидел в печенках. А Лёва Кочарян нас ни в какую не хотел отпускать.
"Делать вам там, - говорил, - нечего".
Что-то мы заспорили. Тогда он нас запер в спальном корпусе, а одежду нашу куда-то спрятал. В результате мы остались в чём снимались - в полной солдатской экипировке. Но решили: всё равно уйдём! Стали подсчитывать: до шоссе километров шесть, ну, максимум - восемь, а там по шоссе до Истры всего двенадцать километров. Я говорю:
"Вовка, давай как-нибудь до шоссе доберёмся, а уж там - цивилизация. Может быть, машину поймаем?.."
Удрали мы через окно, выбрались из лагеря, пошли к шоссе. По пути остановили какого-то возницу, и он за пару пачек курева на телеге довез нас до шоссе.
А мы в военной форме - в гимнастёрках, я с кобурой и с кубарями на петлицах. Притаились мы в канаве под кустом, выбираем себе машину. Видим - едет какой-то старенький грузовик, за рулем молодой парень. Мы его тормозим, объясняем, в чём дело. Повёз он нас, по дороге рассказал, где и что в городе находится. А парню и самому интересно. ведь тогда только что прошли по экранам фильмы "А если это любовь?" и "Самые первые", так что меня, по крайней мере, он узнал. И вызвался быть нашим провожатым, а заодно и экскурсоводом. Нас это устраивало, поскольку с нашей экипировкой на людях не слишком-то покажешься. Впрочем, нам этого и не нужно было.    


Свою программу мы выполнили - погуляли, посмотрели город, позвонили в Москву, в магазинах кое-что купили (тут нас опять выручал водитель). Затем он отвёз нас на самый конец города, и мы пошли обратно в лагерь. По дороге видим - в огородах картошку копают. И так нам захотелось витаминов. Володька говорит: "Ерунда какая-то получается: на улице, можно сказать, лето, а мы уже месяц свежих овощей не видим. Давай зайдём и попросим продать огурчиков, там, помидорчиков, редисочки. И нам хорошо, и ребятам принесём на салат. Этим и за "самоволку" оправдаемся.
На том и порешили, идём и высматриваем домишко поприветливее. Видим, домик стоит весь кособокий, бабулька в огороде возится. Открываем мы калитку, бабуля нас замечает, вытирает руки о фартук и медленно идёт нам навстречу. Я начинаю что-то объяснять, а она подходит ближе, смотрит подслеповатыми глазами. И вдруг разглядела эти кубики у меня на петлицах, да как бросится! Обхватила меня, об грудь бьётся и плачет. И кубики эти все гладит. Я ошарашенно поворачиваю голову к Володьке, а у того челюсть ходуном ходит, и стоит он бледный-бледный. Мы ничего не понимаем, а она всё обнимает меня и плачет. С огромным трудом удалось её успокоить и усадить на лавочку возле дома. Она, всё ещё всхлипывая, говорит нам:
- Пойдёмте в дом, ребята, я вам покажу...!    


Вошли мы в дом - старая крестьянская изба, а на стене много-много фотографий.
И два её сына: у одного - один кубик на петлице, а у второго - два, как у меня. И она показывает, слёзы у неё текут. Покажет, погладит мои петлицы, и снова плачет. И у нас ком в горле, ничего сказать не можем.
Ну, постепенно объясняем ей, что мы со съёмок фильма, что кино про 41-й год. Она как услышала про "сорок первый", так опять в слёзы. Долго мы её успокаивали, наконец сумели растолковать, что мы артисты, что у нас был выходной день, а теперь мы возвращаемся на съёмку. Она нас ни за что не хотела отпускать. Двери заперла, полезла в погреб, достала множество всякой снеди: тут тебе и капусточка, и огурчики, и морсик. Баночку достала. Обижать её отказом нельзя было, сели мы за стол, помянули её сыновей. Она опять расплакалась, потом стала о них рассказывать...
Долго это продолжалось. Мы рассказываем - она плачет, она говорит - у нас глаза на мокром месте. Жарко стало - мы гимнастерки сняли, а нас же по-настоящему одели: она как увидела исподнее солдатское - опять в слёзы. Говорит:
- Давайте вам хоть постираю!.
Мы объясняем, что, мол, нельзя, это ведь игровое, его специально пачкают. Она настаивает. В общем, как мы ни упирались, она всё же отвоевала у нас портянки и выстирала их. Пока всё это сохло, пока мы разговаривали и закусывали, уже поздно стало, стемнело. Куда же нам идти? Так мы там и остались до следующего дня. Она печку растопила, мы с Володей на печи и улеглись.
Утром просыпаемся - на столе уже всё стоит. Ну, мы позавтракали, распрощались с бабулькой, опять много слёз было - и пошли прямиком к себе в лагерь. Бабуля объяснила, как короче добраться, собрала нас в дорогу - прямо как на фронт: в платочки всё завязала: картошечка горячая, мяско, капустка, хлебушек. Мы с ней попрощались, приладили всё это на палку, палку на плечо и "пошли на войну".    
Для кого-то это роль, а для кого-то - потеря, боль и рана, которая никогда не затянется... И когда актеры пропускают эту боль через себя, без вранья перед зрителем, то получается настоящее, честное кино. Через несколько лет Высоцкий напишет такие строки:
"У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!"
2021-11-26T15:00:18+03:00




Для кого-то это роль, а для кого-то - потеря, боль и рана, которая никогда не затянется... И когда актеры пропускают эту боль через себя, без вранья перед зрителем, то получается настоящее, честное кино. Через несколько лет Высоцкий напишет такие строки:
"У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!"    
Спасался только небольшими халтурами и съемки в фильмах. И друзья-актеры. Их была компания юных и начинающих.
Игорь Пушкарев, которые в те годы уже был звездой фильмов "Самые первые" и "А если это любовь?" вспоминал: "У нас в те годы были очень дружеские отношения, помогали друг другу, как могли. Я в те годы был известен и приглашений на "халтуры" у меня было много. Я на выступления всё время таскал с собой либо Володю Трещалова, либо Володю Высоцкого. Чаще всего мы выступали в армейских частях."    
И вместе они оказались на съемках фильма "Живые и мертвые". Роль Высоцкого была очень маленькой. Нередко удивленные зрители спрашивали: "Разве он там снимался?". Снимался. В эпизодической роли веселого солдата.
А вот и воспоминания И. Пушкарева о съемках в фильме "Живые и мертвые", которые опубликовали в сборнике "Владимир Высоцкий в кино". Скорее всего, именно эти события, вместе с рассказами его дяди, Алексея Высоцкого, позже не дали Владимиру Семеновичу, не наигрывая, проживать свои военные песни:    
"На съёмки фильма "Живые и мёртвые" я попал с подачи Володи Высоцкого. Было это в августе 1962 года. Александра Столпера, режиссёра картины, и Левона Кочаряна, второго режиссёра - я тогда не знал, и вдруг они вызывают меня на пробу, дают почитать сценарий... Оказалось, что Володя сказал Леве Кочаряну, мол, на роль лейтенанта Хорышева берите Пушкарёва, он подойдёт. А сам Володя в эту картину даже не пробовался. Его Лёва просто взял с собой на съёмки. В то время Володя ходил без работы, а у них с Люсей Абрамовой вот-вот должен был родиться ребёнок. Актёр в таких случаях соглашается на всё, на любую работу.
Съёмки на натуре проходили в сентябре-октябре под Истрой. Мы, вся съемочная группа, жили там в пионерском лагере практически целый месяц. Володю это устраивало: там и суточные платили, и зарплата шла.
В фильме Володя сыграл мало - всего три эпизода. Один из них, наиболее заметный, когда он едет в кузове грузовика. Но это снимали в моё отсутствие."    
А вот два других эпизода - при мне. Первый - в сцене, где разбирают переправу. Я, помнится, там что-то командую, а Володя - в группе солдат. Очень большая массовка и, конечно, на общем плане разглядеть нас практически невозможно.
Второй эпизод - когда мы с ним тащим по брустверу пулемёт "максим". Эта сцена для нас была памятна тем, что мы тогда, может быть, по-настоящему ощутили, что такое - быть на войне. Произошло это следующим образом: сцена выходила плохо, ничего у нас не получалось, потому, наверное, что я "наигрывал" с этим пулемётом, как и все обычно делают, изображая войну. И вдруг (для нас это явилось полной неожиданностью) на съёмки приехал Константин Симонов. Ему была очень важна эта сцена. Что она у нас не получается, он заметил сразу, приостановил съёмку и очень много рассказал нам о войне: и что значил для нас 41-й год, и как люди в бою себя ведут. Симонов объяснил, что не было патетики, а был кошмар, ад.
"Представьте себе, - говорил он нам, - что два человека сходятся не на жизнь, а на смерть в кровавом поединке. Вы бы в этом случае пошли на врага с какими-то высокими словами? Нет. Вот и солдаты кричали не "да здравствует!", а нечто такое, что разрывало душу. И они не воевали уже, а дрались кто как мог: рвали, резали, кусали - превращались, скорее, в дикого зверя. Чтобы выжить, чтобы победить. Иначе победит враг. Третьего не дано: не ты, так тебя..."
Мы с Высоцким слушали как заворожённые. И во многом эта беседа способствовала последующей удачной съёмке нашего эпизода. Думаю, что и для Володи этот разговор имел в дальнейшем очень большое значение при написании военных песен.    
Кроме того, там же у нас произошел еще один случай, который позволил нам доподлинно ощутить военное время, окунул нас в атмосферу тех лет. В процессе съемок у нас с Володей образовалось "окно" - три свободных дня. И мы решили сходить в Истру, немного развеяться, поскольку мы уже почти месяц находились в этом пионерском лагере, и он у нас буквально сидел в печенках. А Лёва Кочарян нас ни в какую не хотел отпускать.
"Делать вам там, - говорил, - нечего".
Что-то мы заспорили. Тогда он нас запер в спальном корпусе, а одежду нашу куда-то спрятал. В результате мы остались в чём снимались - в полной солдатской экипировке. Но решили: всё равно уйдём! Стали подсчитывать: до шоссе километров шесть, ну, максимум - восемь, а там по шоссе до Истры всего двенадцать километров. Я говорю:
"Вовка, давай как-нибудь до шоссе доберёмся, а уж там - цивилизация. Может быть, машину поймаем?.."
Удрали мы через окно, выбрались из лагеря, пошли к шоссе. По пути остановили какого-то возницу, и он за пару пачек курева на телеге довез нас до шоссе.
А мы в военной форме - в гимнастёрках, я с кобурой и с кубарями на петлицах. Притаились мы в канаве под кустом, выбираем себе машину. Видим - едет какой-то старенький грузовик, за рулем молодой парень. Мы его тормозим, объясняем, в чём дело. Повёз он нас, по дороге рассказал, где и что в городе находится. А парню и самому интересно. ведь тогда только что прошли по экранам фильмы "А если это любовь?" и "Самые первые", так что меня, по крайней мере, он узнал. И вызвался быть нашим провожатым, а заодно и экскурсоводом. Нас это устраивало, поскольку с нашей экипировкой на людях не слишком-то покажешься. Впрочем, нам этого и не нужно было.    
Свою программу мы выполнили - погуляли, посмотрели город, позвонили в Москву, в магазинах кое-что купили (тут нас опять выручал водитель). Затем он отвёз нас на самый конец города, и мы пошли обратно в лагерь. По дороге видим - в огородах картошку копают. И так нам захотелось витаминов. Володька говорит: "Ерунда какая-то получается: на улице, можно сказать, лето, а мы уже месяц свежих овощей не видим. Давай зайдём и попросим продать огурчиков, там, помидорчиков, редисочки. И нам хорошо, и ребятам принесём на салат. Этим и за "самоволку" оправдаемся.
На том и порешили, идём и высматриваем домишко поприветливее. Видим, домик стоит весь кособокий, бабулька в огороде возится. Открываем мы калитку, бабуля нас замечает, вытирает руки о фартук и медленно идёт нам навстречу. Я начинаю что-то объяснять, а она подходит ближе, смотрит подслеповатыми глазами. И вдруг разглядела эти кубики у меня на петлицах, да как бросится! Обхватила меня, об грудь бьётся и плачет. И кубики эти все гладит. Я ошарашенно поворачиваю голову к Володьке, а у того челюсть ходуном ходит, и стоит он бледный-бледный. Мы ничего не понимаем, а она всё обнимает меня и плачет. С огромным трудом удалось её успокоить и усадить на лавочку возле дома. Она, всё ещё всхлипывая, говорит нам:
- Пойдёмте в дом, ребята, я вам покажу...!    
Вошли мы в дом - старая крестьянская изба, а на стене много-много фотографий.
И два её сына: у одного - один кубик на петлице, а у второго - два, как у меня. И она показывает, слёзы у неё текут. Покажет, погладит мои петлицы, и снова плачет. И у нас ком в горле, ничего сказать не можем.
Ну, постепенно объясняем ей, что мы со съёмок фильма, что кино про 41-й год. Она как услышала про "сорок первый", так опять в слёзы. Долго мы её успокаивали, наконец сумели растолковать, что мы артисты, что у нас был выходной день, а теперь мы возвращаемся на съёмку. Она нас ни за что не хотела отпускать. Двери заперла, полезла в погреб, достала множество всякой снеди: тут тебе и капусточка, и огурчики, и морсик. Баночку достала. Обижать её отказом нельзя было, сели мы за стол, помянули её сыновей. Она опять расплакалась, потом стала о них рассказывать...
Долго это продолжалось. Мы рассказываем - она плачет, она говорит - у нас глаза на мокром месте. Жарко стало - мы гимнастерки сняли, а нас же по-настоящему одели: она как увидела исподнее солдатское - опять в слёзы. Говорит:
- Давайте вам хоть постираю!.
Мы объясняем, что, мол, нельзя, это ведь игровое, его специально пачкают. Она настаивает. В общем, как мы ни упирались, она всё же отвоевала у нас портянки и выстирала их. Пока всё это сохло, пока мы разговаривали и закусывали, уже поздно стало, стемнело. Куда же нам идти? Так мы там и остались до следующего дня. Она печку растопила, мы с Володей на печи и улеглись.
Утром просыпаемся - на столе уже всё стоит. Ну, мы позавтракали, распрощались с бабулькой, опять много слёз было - и пошли прямиком к себе в лагерь. Бабуля объяснила, как короче добраться, собрала нас в дорогу - прямо как на фронт: в платочки всё завязала: картошечка горячая, мяско, капустка, хлебушек. Мы с ней попрощались, приладили всё это на палку, палку на плечо и "пошли на войну".    
Для кого-то это роль, а для кого-то - потеря, боль и рана, которая никогда не затянется... И когда актеры пропускают эту боль через себя, без вранья перед зрителем, то получается настоящее, честное кино. Через несколько лет Высоцкий напишет такие строки:
"У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!"