Чревоугодие

Люди едят для того, чтобы жить. Георгий жил для того, чтоб есть. В его жизни не было места ни работе, ни друзьям, ни женщинам. Его единственным увлечением, которому он отдавался со всей страстностью нерастраченной энергии - была еда. Все его мысли, чувства, стремления были сконцентрированы вокруг пищи.

Мать Жорика пережила блокаду Ленинграда, её, тогда восьмилетнюю девочку, нашли в холодной квартире вместе с обгрызенным ею трупом матери. Её спасители ужаснулись и быстренько забыли об этом кошмаре, так как слишком много ужасов было вокруг и, разумеется, в те времена никто и не подумал оказать девочке психологическую помощь. Она выросла, от её единственной случайной половой связи родился мальчик Жорка, и для неё стало смыслом жизни накормить сына. Сама она ела немного и торопливо, словно боясь, что кто-то отнимет, при этом, сама не понимая почему, не могла есть мясо.

Основным воспоминанием детства Жоры была огромная тарелка с едой, и немигающий взгляд матери, строго следившей за тем, чтоб всё было съедено до крошки.

- Мам, я больше не могу, живот болит.

- Ешь, Георгий, в жизни никогда нельзя знать, в какую ситуацию попадёшь, лучше, чтоб был запас на случай голода.

Слово "голод" звучало в их квартирке слишком часто, пугая маленького Жорку измождённостью выпирающих рёбер и изголодавшимся оскалом зубов. На ночь мать читала ему рассказ Эдгара По о человеке, оказавшемся на острове без еды и вынужденном отрезать у себя с бедра куски мяса, чтоб выжить. В школе его, разумеется, дразнили "Жора-обжора" и он привык свои обиды заедать чем-то вкусненьким, которое всегда в изобилии было в доме. Мать тратила всю зарплату только на еду, почти не покупая ни себе, ни сыну ничего. Старенькая, потрепанная одежда, полное отсутствие игрушек, книг и забитые продуктами шкафы. Жора вырос в замкнутого, постоянно что-то жующего мужчину весом почти в двести килограмм. Он получал пенсию по инвалидности вследствие крайней степени ожирения, нигде не работал, ничем не интересовался и практически не выходил из дома. Свои нереализованные амбиции и половые инстинкты он заглушал огромными количествами еды. Сам процесс поглощения пищи гипнотизировал его, отвлекая от разочарования в себе и своей жизни.

В один из вечеров мать пришла с работы в состоянии крайнего волнения и озабоченности.

- Георгий, я должна уехать на неделю...конференция в Варшаве. Ума не приложу, что делать, не удалось отвертеться... как же я тебя оставлю одного?!

Жора флегматично пожал жирными плечами, привычно предоставляя матери самой принимать решения. До отказа забив холодильник и морозилку готовыми блюдами, вся в тревоге за сына она уехала...в первый раз в жизни так надолго оставив его. Жора ел, спал, смотрел телевизор, не утруждая себя уборкой, оставлял горы грязной посуды и объедки по всей кухне. На третью ночь он проснулся от сосущего ощущения под ложечкой и в темноте направился знакомым маршрутом на кухню. Не дойдя трёх метров до холодильника, Жора поскользнулся на банановой шкурке и всеми своими двумя центнерами грохнулся на пол, потеряв сознание.

Придя в себя он попытался встать и к своему ужасу обнаружил, что не может этого сделать...мало того, оказалось, что он совершенно не чувствует нижнюю часть своего тела...от пояса и ниже его просто не было. В страхе Жора начал ощупывать свои ляжки, на секунду вообразив, что там действительно ничего нет, но ляжки были на месте, правда никак не реагировали на щипки и похлопывания. Весь ужас ситуации постепенно доходил до его сознания, ввергая Жору в пучины паники, которая поднимаясь, как цунами из глубины души и грозила поглотить его разум. Падая, он повредил позвоночник и сейчас лежит полупарализованный, беспомощный, и, что самое страшное, голодный в трёх метрах от набитого едой холодильника...помощи ждать неоткуда, а мать должна приехать только через четыре дня. Не было никакой вероятности, что кто-то зайдёт проведать его, Жора с мамой не общались с соседями, друзей у них не было, а дом стоял на окраине дачного посёлка и никто бы не услышал его криков, тем более, что поздней осенью посёлок почти обезлюдел. До вечера следующего дня Жора кричал до тех пор, пока не сорвал голос, потом он начал плакать...
Он плакал обо всей своей жизни, о маленьком, нелюдимом мальчике, вечно жующем, чтобы чавканье и звук работающих челюстей заглушали крики "Жора-обжора", постоянно звучащие в его голове, плакал о мужчине, никогда не знавшем и уже не узнающем радость обладания женщиной.

К ночи голод стал невыносим, вытеснив всё остальное. Жора не мог думать ни о чём, кроме еды, находившейся так соблазнительно близко, но такой далёкой и недосягаемой. Сосущая пустота внутри него стала остро-болезненной, его воображение рисовало ему картины желудка, переваривающего самого себя. От жуткой безысходности он опять заплакал, потом сунул в рот большой палец руки и начал сосать, как младенец. Так он и уснул.
Первые лучи солнца принесли с собой пробуждение и новые муки. Голод, которого с самого детства он так боялся, обрушился на него ненасытным чудовищем, пожирающем его изнутри. Ему казалось, что в животе у него настоящая чёрная дыра, затягивающая в себя его разум. Жора решил попытаться доползти до холодильника, но дряблые мышцы под слоем жира были не в состоянии сдвинуть с места двухсоткилограммовое тело. Большая половина дня прошла в бесплодных попытках добраться до еды, но ему не удалось продвинуть свою тушу и на полметра. Он страшно устал, по его лицу бежали струйки пота вперемешку со слезами и исчезали в жировых складках трясущиххся, как желе, щёк. Голод и жажда с изощрённостью палачей инквизиции пытали его тело и разум. В отчаянии он ухватился за ножку стола и начал трясти его в надежде, что на пол упадёт что-то съестное, сверху на него посыпалась грязная посуда и столовые приборы, в том числе и нож, вонзившийся в деревянный пол в сантиметре от его уха. Жора опять попытался звать на помощь, но из пересохшего, сорванного горла выходил только жалобный хрип.

Ночью начались галлюцинации, он видел еду, много еды...самые изысканные кушанья проплывали перед самым его носом так, что он даже чувствовал сводящие с ума аппетитные запахи, но не мог съесть ни кусочка, так как у него не было рта. Он хватал эту еду руками, подносил к лицу, но оказывалось, что в том месте, где должен быть рот, ничего нет, только гладкая кожа без намека на ротовое отверстие... Потом ему казалось, что он попал в плен к каннибалам и его собираются съесть, но вдруг он сам оказывался среди пирующих людоедов с зажаренной человеческой ногой в руке и вонзал в неё зубы.
Утром его отчаяние перешло некую грань, обернувшись полной апатией. Жора захотел умереть...его жизнь проходила перед его мысленным взором чередой не наполненных смыслом дней никчемного паразита. Ему незачем было жить, и не было стимула бороться за жизнь. Он повернул голову, его взгляд наткнулся на нож, вонзившийся в пол рядом с головой. Остатки его сил ушли на то, чтоб выдернуть его из пола, после этого он молча лежал, раздумывая хватит ли ему смелости полоснуть себя по венам. Не осталось ничего...ни страха, ни отчаяния, ни сожаления о прожитой жизни. Его единственным чувством сейчас был только грызущий голод, но и его зубы уже изрядно притупились.
И тут Жора вспомнил о рассказе, который в детстве ему читала мать. Эдгар По мастерски описал, как человек кромсал самоё себя, чтоб утолить голод. Жора подумал, что его положение лучше, чем того человека, так как он парализован и не почувствует боли, если отрежет от себя кусок. Со свистом втянув сквозь сжатые зубы воздух Жора вонзил нож в собственную ляжку и, не почувствовав боли, начал отрезать кусок плоти. Через несколько минут он поднёс ко рту покрытый кровью шматок жира и попытался его проглотить, но его желудок бурно запротестовал. Он еще несколько раз повторял попытку пропихнуть в пищевод скользкий и противный кусок сала, но его тут же выворачивало в мучительной рвоте. Проблевавшись собственными жиром и кровью, Жора лихорадочно обвёл кухню мутным, безумным взглядом, в котором уже не осталось ничего человеческого. "Мне нужно мясо! Я должен добраться до мяса любой ценой!" - кричало всё его существо. Со звериным рычанием он с размаху всадил нож в своё бедро...


Мать открыла дверь своим ключом и, перешагнув порог, задохнулась от жуткого, но странно знакомого из детства зловония. "Георгий, я вернулась, ты где?!" - позвала она неестественно тонким, как у ребёнка голоском, звенящим от страха. На подкашивающихся ногах она вошла в кухню...её взгляд остекленело уставился на окровавленную гору сала, бывшую её сыном. Жора умер не от голода, его запасов действительно могло хватить надолго, смерть наступила в результате потери крови из перерезанной паховой артерии. Жору убил не голод, а страх перед голодом...страх, который она сама ему привила с детства.... Она сошла с ума ещё давно, будучи восьмилетней девочкой, вынужденной есть окоченевший труп своей матери, чтобы выжить. Вид тела её сына только открыл дверь, за которой было все эти годы заперто её безумие и оно рванулось вместе со страшным воплем, снося хрупкие остатки её разума и погружая сознание в тьму.