Чех

Было это... А вот чёрт его знает, в каком именно году, не помню точно. Середина восьмидесятых с наклоном к концу. Лёгким таким дифферентом, как говорят подводники, позже утопившим всю лодку под алым знаменем Отчизны.
Пусть будет восемьдесят седьмой, никому от этого хуже не станет.
Луна-парк приезжал в Воронеж каждый год моего детства. Или уже отрочества? Но оставим спор о терминах филологам. Приезжал. Парков в родном городе немало, поэтому и набор немудрёных качелей-каруселей, ларьки со жвачкой, переводилками и почему-то расчёсками обнаруживались в июле то в центральном "Орлёнке", то в "Алых парусах" на левом берегу. Иногда в августе. И в юго-западном районе.
Вы же сами не воронежские? Тогда зачем я это всё объясняю... Sapienti sat.
В тот год десант младших братьев по лагерю высадился у нас в "Динамо".
Старейший, крупнейший, когда-то имени Кагановича, парк культуры и отдыха разрезал гигантским оврагом целый район. Жил своей незаметной жизнью, срастаясь где-то в глубине с Ботаническим садом. Пруды, павильоны сезонной сельхозвыставки, диковатое кафе в виде гнезда Бабы-Яги и прочий Зелёный театр. Длиннющая аллея от вычурного входа: мимо планетария, колеса обозрения на пригорке, и дальше, дальше, в тенистые сени и прочий птичий гвалт.
- Юрец, пошли в парк?

Рыжий - как Антошка из мультика - Борис приезжал к нам с младшим братом на каникулы из Рязани. К бабке с дедом, каждое лето.
Хамоватый, простоватый, постоянно жаждущий приключений на свою и чужие задницы, был он, тем не менее, человеком незлым. Просто гопник, такая вот карма, право рождения и унылый финал - в начале девяностых он у себя в Рязани связался с откровенными бандитами и сгинул где-то. Но пока... Да, пока он был жив, здоров и весел, вытаскивая из карманов то сигареты, то спички, то здоровенное свинцовое грузило. Доставал и прятал обратно.
Не хватало стеклянных шариков и дохлой кошки.
Я б напомнил ему о Томе Сойере с похожими привычками, но Борька меня бы не понял. Не читал он Марка Твена и прочего Дюма. Некогда ему было: футбол, яблоки в соседских садах (они там реально вкуснее) и грубоватые шутки "про баб". Ну да, и покурить в кустах, получая потом законного леща от деда.
- Денег нет, - почти честно ответил я. Хотя и соврал.
Деньги у меня были, но я не хотел их тратить. Копил. В то лето... Наверное, на магнитофон, опять же не скажу точно. Пусть будет он: грубого чёрного пластика "Электроника-211" с гэдээровскими микросхемами. Что особенно ценилось тогда по утраченным ныне причинам.
- Фигня! Тряхнём кого-нибудь на морожку.
- Дурак, что ли?
- А чего? У нас Рязани всегда так. Двадцать копеек не грабёж, никто и не пожалуется. Мне мать денег и не даёт никогда, что ж теперь - без морожки?
Отца у них с братом не было. Карма, я же говорю. Спица от колеса Сансары, перемотанная цветной проволокой без начала и конца. И катафоты.
- У нас милиция ловит. И потом всё - детская комната, инспекция по делам...
- Юрец, ну ты зануда! Милиция-инспекция... Тьфу! - перебил он меня с обычным рыжим задором. Окончательно рассовал сокровища по карманам и пошёл. - Не ссы, прорвёмся!
А что я? Я побрёл следом, прикидывая, что мне скажет батя, выручая из милиции. Блеснёт собственными капитанскими звёздами, попросит, возьмёт на поруки? Да Бог его знает. Но выпорет точно.
Конец буднего дня, в парке почти никого. На аттракционах призывно сияли буквы - всё строго на русском, но сам шрифт... Было в нём что-то искусственное, когда не пишут, а... рисуют, что ли. Я так латинские буквицы выписывал на уроках английского. Вроде как всё понятно, но чужими руками изображено. Не нашими.
- Вон фраер какой-то, - заволновался Борька, потянув меня в сторону от входа в Луна-парк, к ограде. - Одет чистенько, гля, такого и на рубль обидеть можно. Не обеднеет.
Мы упёрлись в пацана чуть младше нас. Лет двенадцати, худого, но одетого и правда неплохо. У нас такое всё дефицит, хотя ничего особенного - лёгкие серые туфли, брючки из тонкой плащёвки, и синяя майка. С неё скалился Микки-Маус в двух полукружьях непонятной надписи - сверху и снизу. Какие-то "с" и "s" с забавными галочками над головой. Обычное лицо, неприметное, серые глаза, причёска только странная - волосок к волоску зачёсан, как только что из парикмахерской.
- Денег давай! - решительно заявил Борька, мягко, но уверенно отпихивая мальчишку за ларёк, подальше от ненужного внимания милиции. Я топтался за спиной приятеля, не зная, что делать.
Несомненное преступление творилось обыденно и просто, какой уж там Марк Твен. Скорее, братья Вайнеры.
- Я вас не понимаю, - ответил мальчишка, покорно шагнув при этом в тень развесистого куста за ларьком под Борькиным напором. - Меня... Почему деньги? За что платить?
- Да ты охуел? - оскалился рыжий. - Давай, из карманов всё тащи!
- Погоди, - вмешался я, вовремя выпав из ступора. - Тебя как зовут, пацан?
Вот убей, не вспомню сейчас, что он ответил на своём чистеньком как одежда русском языке. Любош? Мирек? Но это его и спасло от уже рвущегося в атаку Борьки - а кулаки у него были крепкие, по себе знаю.
- О, бля... Ты не русский, что ли? - завис рыжий. Даже в драку не полез, так удивился. Привычная схема дала трещину.
- Не русски. Чех, - ответил мальчишка. Он стоял и смотрел на нас, не улыбаясь, но и совершенно без опаски.
Я ему почему-то позавидовал.
- Борь, пошли! - ковал я, пока горячо. - Ты его тряхнешь, а потом история на весь Союз - два мудака ограбили иностранца.
Да, я был по-взрослому рассудителен в свои четырнадцать. Мне это и помогало, и мешало - когда как.
- Что такое "мудака"? - уточнил мальчишка. У него стало мучительное выражение лица. Такое бывает у людей, ранее абсолютно уверенных в своих знаниях, перед чем-то неведомым. Должен знать, а не знает. Всё пропало.
- Не важно, - ответил я и потянул назад Борьку. - Иди уже. Понял? Ступай. Топай. Сматывайся.
Не знаю, что именно этот Любош-Мирек понял, но он кивнул и отошёл в сторону. Лицо по-прежнему было какое-то... виноватое. Отличник, наверное, а на уроках русского слово "мудак" не проходили.
- У меня есть тридцать копеек, - сказал я. - Я вспомнил. На два пломбира не хватит, так что молочное или фруктовое. Каждому.
Борька обернулся, глядя в худую спину, обтянутую майкой. Сзади Микки-Мауса не было. И надписей не было.
Обычная футболка, такие и у нас в магазинах висят рублей по пять.
- Надо же... Чех! - лицо рыжего чем-то напомнило выражением мальчишку: тоже встреча с неведомым, но с другой стороны забора. - Фруктовое. Я его грызть люблю!
. . .
В апреле двенадцатого я наконец попал в Прагу. Всегда мечтал: мосты, Град, родина Швейка, да и пиво опять-таки...
Курить в номере было запрещено, поэтому я спускался с третьего этажа на первый, в холл, где стояли кресла и столик с пепельницей. Там гулял вечный сквозняк - рамы были не из привычного пластика, не из дерева: плохо закрывающийся алюминий с массивными рукоятками по бокам.
Неуютно, но не дымить же в окно комнаты.
По вечерам и ночами на стойке дежурили по очереди двое: смешливая девчонка лет двадцати пяти, с которой я объяснялся на своём пиджин-инглиш - по-русски она знала только "здравствуйте" и "Путин", и грузный чех моих примерно лет.
С ним я, не ожидая ничего хорошего, тоже в первый раз заговорил по-английски, прикуривая очередной дьютифришный "ротманс", но он откликнулся на языке родных осин. С акцентом, разумеется, иногда зависая в поисках в голове слова, но вполне понятно.
Разговорились. Он - в числе прочего - сказал, что в детстве бывал в Союзе, мама там работала и брала с собой. Ему очень понравилось. Ему очень жаль, что теперь Чехия в ЕС, а Россия... Он слышал, что у нас трудности.
Я рассмеялся в ответ над "трудностями". Вечер, литра три "крушовице" внутри, почему бы и не посмеяться. Быстро и путано объяснял ему, что всё не так плохо: всё же из нищих стран туристы не приезжают.
Он сидел и смотрел на меня серыми глазами. Внимательно, словно что-то вспоминая. Я присмотрелся к бейджику на рубашке - Ростек. Имя такое. Наверное, ничем не реже, чем у нас Борька.
Хотел спросить, где он был в детстве в Союзе, в каком городе, в каком году, но... не стал. Пусть в жизни остаются вопросы, на которые мы никогда не узнаем ответы.
© Юрий Мори