История Зиновия Гердта: шестнадцатилетний "король"

На дворе стоял тридцать второй год.                                    





На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полуподвальчик в Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко (денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую немедленно влюбился. Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила ("простынете, молодой человек, только начало марта").    


Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный "Лес", но не
смогла. Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: "Я вас приглашаю".
- Это невозможно, - улыбнулась милая женщина. - Билетов давно нет...
- Я вас приглашаю! - настаивал Зяма.
- Хорошо, - ответила женщина. - Я приду.
Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда. Прямо из полуподвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома. Небо услышало эти молитвы. Зяма изложил суть дела - он уже пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера!    


Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нем волшебные слова "подателю сего выдать два места в партере", не без шика расписался и, выдрав листок, вручил его юноше. И Зяма полетел в театр, к администратору.
От содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера, пущу постоять на галерку... Но обнаглевший от счастья Зяма требовал выполнения условий! Наконец компромисс был найден: подойди перед спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет...
Ожидался съезд важных гостей.
Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришел поэт Джек Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского "Леса" на юбилейном спектакле. И тут же проклял все на свете. Вокруг сидел советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов... А рядом сидела женщина в вечернем платье, невозможной красоты. На нее засматривались все гости - и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого... По всем параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале...
Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым. Его милая спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась ситуацией.
Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.    


Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду, поговорил с самыми ценными гостями... И тут беглый взгляд режиссера зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену - и вошел в нее с безошибочностью гения.
- Зиновий! - вдруг громко воскликнул он. - Зиновий, Вы?
Все обернулись. Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему подростку.
- Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку...
("Затруднительно мне было брать трубку, - комментировал это Гердт полвека спустя, - у меня не было телефона". Но в тот вечер юному Зяме хватило сообразительности не опровергать классика.)
- Совсем забыли старика, - сетовал Мейерхольд. - Не звоните, не заходите... А мне о стольком надо с вами поговорить!
И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя... Им надо о стольком поговорить!
"После антракта, - выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий Ефимович, - я позволял себе смеяться невпопад..." О да! если короля играют придворные, что ж говорить о человеке, "придворным" у которого поработал Всеволод Мейерхольд?
Наутро шестнадцатилетний "король" первым делом побежал в дом к благодетелю. Им надо было о стольком поговорить! Длинного разговора, однако, не получилось. Размеры вчерашнего благодеяния были известны корифею, и выпрямившись во весь свой прекрасный рост, он - во всех смыслах свысока - сказал только одно слово:
- Ну?
Воспроизводя полвека спустя это царственное "ну", Зиновий Ефимович Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим на Мейерхольда..."