Оставила Минск нам и поселилась в мертвой деревне: история самой бойкой старушки в Галактике

Окей, может, и не в Галактике (хотя попробуйте доказать обратное), но в своей деревне она точно самая боевая бабуля. Как минимум потому, что других здесь не осталось. В прошлой жизни она строила дома, прыгала с парашютом и пыталась стать летчицей, в этой - усмиряет сумасшедших псов-близнецов, гладит кролика, очень любит корову и, кажется, жалеет только об одном: что когда-то не объездила лошадь, на которой сегодня можно было бы верхом гонять по мертвой деревне. Пополняем нашу виртуальную доску почета очередной образцовой оптимисткой и мечтаем о такой силе духа в таком возрасте.





Городская летчица
- Ешьте поганочки, внучата. Со сметанкой очень вкусно. Наверное. Я сама не пробовала, - Татьяна Валерьяновна накрывает богатый сельский стол. Улыбается, с иронией отвечает на вопросы.
Родом она отсюда, из деревни Волчки. После школы уехала в Минск и прожила там до самой пенсии. Всю жизнь проработала в МАПИД, который тогда назывался ДСК-1. Сперва на стройке, потом перевели в контору, где, конечно, было куда скучнее. Вырастила двух сыновей, совершила 12 прыжков с парашютом, научилась определять все модификации гражданских самолетов по звуку. А потом оказалась здесь.
- Меня с самого детства влекла гражданская авиация. С 16 лет снился сон, как я с парашютом прыгаю из самолета и вот здесь, за вербами, приземляюсь. А встречают меня мама и братья с сестрой. Был знак, наверное, - здесь я и приземлилась.
В летную школу меня не взяли: комиссовали по глазам, хотя проблем со зрением никогда не было. Мать тогда сказала, что до бога ее молитвы дошли, хотя она сама меня в аэроклуб отвозила. А на следующий год девчат уже на летное отделение не принимали, только на парашютное. Горевала, но пошла.


Я такое счастье испытала, когда первый раз прыгнула. Три секунды свободного падения, а как будто целая жизнь. Это, конечно, не за штурвалом сидеть, но все же. Я не жалею, просто завидую тем, у кого получилось.
На пенсию белоруска пошла рано (во всяком случае, по современным нечеловеческим меркам) - в 55 лет. Еще какое-то время работала с лошадьми в Ратомке. Начала по-другому смотреть на людей и ушла к животным, как говорит сама Татьяна Валерьяновна.


- Маму я забрала к себе в квартиру. Она еще такая бодрая была, работоспособная, но одну в деревне мы ее не оставляли. И вот только выхожу я на пенсию, как мама мне аккуратно так говорит: "Ну все, стала ты совсем старая, раз уже на пенсию ушла. Поехали домой?" Я видела, что ей тяжело взаперти на десятом этаже сидеть круглыми сутками. Чахла она. Я собрала чемоданы, вызвала машину, и поехали мы.
У матери сразу второе дыхание открылось, она не успела из машины выйти, как пальто нацепила - и по старым подружкам. Вся деревня счастливая - Степановна вернулась! Тут я поняла, что здесь наш дом.
К этому моменту в Волчках мужчин почти не осталось. Иной раз идет кто по деревне и кричит:
- Зося!
- А?
- Живая? Ну хорошо, дальше пойду.
Тогда хорошо было: мы песни с мамой пели, стихи рассказывали. Все это было не зря.


Настоящая крестьянка
Деревня редела. Не стало и мамы нашей оптимистки. Но в город она решила не возвращаться - оставила Минск нам.
- Меня подружки звали обратно в Минск, даже работу мне какую-то нашли. Но я не хочу. Нет, я люблю Минск, я, в конце концов, его своими руками строила. Когда приехала, только Чижовка была застроена, ничего больше. Я еще Сухарево-4 начинала строить. Помню, летим с девчонками домой со стройки, счастливые, глядим, а в нашем доме уже огоньки горят - сдали дом! Мне всегда было приятно смотреть, как по вечерам окна в наших домах зажигаются. Я понимала, что кому-то наше дело нужно. Так что живите, дарю, - живо улыбается старушка, которой вот-вот стукнет семьдесят.
Она живет в родительском доме. Стареньком, уютном, с черно-белыми фотографиями, цветастыми занавесками, мамиными иконами.


- Это старый панский дом. В 1939 году большевики его забрали у семьи, а потом переделали под школу. Моя мама в ней была первой учительницей. В одной половине жили мы, а во второй были классы. И я здесь первые четыре класса оканчивала. У меня еще два брата и сестра есть, они все теперь недалеко живут - в радиусе двадцати километров.

Кроме Татьяны Валерьяновны в Волчках только один мужчина и несколько дачников.
Мы выходим во двор, который заканчивается там, где решит лошадь. Вот он, настоящий белорусский пейзаж - грустный, насыщенный, скромный.








На калитке висит яркий пакет - сигнал для автолавки.
Лошадке уже лет десять, она сюда переселилась из колхоза. Женщина регулярно запрягает ее в телегу и ездит к подругам и родственникам в другие деревни. Верховой езде животное не обучено.
- А если бы в свое время объездили, сейчас бы верхом ездили?
- Я ж без царя в голове. Точно бы ездила. На лошади, конечно, надо ездить верхом, или пешком хотя бы ходить, чтобы был здоровый позвоночник. Я телепаюсь на телеге и надеюсь, что там тоже все двигается.
Но лошади здесь точно не скучно. Вместе с ней двор разносят два рыжих цербера, в сарае думает о чем-то важном свин, лупят головами в грязь курицы, в вечном страхе живут кролики (и не зря - через мгновение после этого кадра один из псов уже пытался достать из зубов клок застрявшей шерсти).






- В семь утра меня Багира будит - гавкает на всю хату. Встану, молитву прочитаю - и пошла кормить, доить, убирать и так далее. А летом еще и грядки. Иногда после обеда коня запрягу и поеду куда-нибудь. А иногда дома на телефоне сижу. Не скучно мне, в общем, вообще не скучно.
Багира вгрызается в ухо своего брата, они валяются в лужах, кувыркаются, потом прыгают на меня, измазывая куртку грязью (предпочитаю думать, что это все же грязь).
- Ох, внучек, иди куртку теплой водой протри.
- Ай, так красивше.
- Не, не красивше. Как минимум в городе этого не понимают, - иронично улыбается старушка, обходя свои владения. Мы просим подумать, как все могло бы сложиться, если бы мама не затянула ее в деревню.


- Не знаю, но ни о чем не жалею. Все идет так, как должно. Могла же быть летная школа, мог муж мой остаться живой, да много чего могло быть. Он шофером был у меня. Уже взрослые дети были, прихожу как-то с работы, а они сидят и друг на друга смотрят - позвонили с папиной работы, сказали, что он в реанимации. Просто вдруг. У него было давление, но вы же мужчины, к врачу не ходите. И вот так раз - и все. Знала бы, палкой бы его гнала в ту поликлинику. Но как есть.

Знаете, много о чем грустить можно. У нас вот из-за мелиорации верба перестала во дворе расти. В детстве моем красивейший пруд был. У одного мальчика были коньки, он мне один цеплял, второй себе, так и ехали. А летом кораблики пускали. А теперь лужа.

Грустно вот, что деревни не стало. Но что поделать? Силой же сюда не загонишь. Хотя, когда мне говорят, что в деревне работы нет, я только злюсь. Это не работы нет, это мозгов нет.
Просто вы, городские, народ бедный. А я - настоящая крестьянка.onliner.by