Сука

Дед Алексей умер весной. Как раз на Байкале начал гулять лед. Смерть эта стала для многих неожиданностью, как будто Дед Алексей был бессмертным. Наследник у усопшего был, и дом Алексея однозначно переходил сыну, но правда сын был каким-то начальником в Москве, и наследство это вряд ли было для сына чем-то б0льшим, нежели головняком с оформлением и перепродажей: чужие они люди были друг для друга. Духовно не сошлись.
Несколько дней во дворе захлебывалась воем Альма, алабай. Дед любил охоту, точнее, не мог не любить, и они вместе с сукой частенько уходили в лес. Их было не видно порой и по три, и по четыре дня, а потом они возвращались, и заполняли собою свою ячейку бытия. Поселок сразу изменился после смерти Алексея, словно вырвали зуб из ряда: третий дом от края опустел.
Альма ревела несколько дней. Пока обнаружили покойника, пока оформляли, пока хоронили, она сидела во дворе, не в состоянии сорваться с пятачка в несколько метров, куда позволяла добраться стальная цепь.
Потом сухая жизнь все-таки взяла свое измором - собаку надо было куда-то девать.
Калидонов (некто главный), тоже охотник со стажем, романтика которого давно была похоронена под гнетом хозяйственных вопросов в поселке, решил просто - собаку надо застрелить. Не многие стали с ним спорить (точнее никто), потому что все понимали, что сука Алексея - это ненужная никому головная боль.
- Я возьму ее себе. - Сказал я.
- Ты не понимаешь, дурак. - Сказал Калидонов. - Она с тобой не пойдет.
И посмотрев внимательнее на Альму, заключил:
- Надо ее стрелять.
Собака лежала на земле. Она уже устала плакать, в нее вселилась молчаливая печаль.
- Нет. - Уперся я. - Нельзя ее стрелять. Я ее забираю.
Калидонов внимательно посмотрел на меня, и сказал:
- Забирай. Но если не сдюжишь с ней, стрелять ее будешь сам.
Рваное весеннее небо низко и медленно двигалось за горизонт.
И я ответил:
- Хорошо.
Калидонов еще постоял, потом крикнул за забор, что ему нужна на вечер машина, и что хватит прохлаждаться, пора заниматься делом. Уже уходя, в калитке он обернулся, и сказал тихо:
- Или я тебя сам застрелю.
Сказал только для меня. И добавив "Закроешь тут все", ушел прочь, увлекая за собой помощников-работяг.
Я присел на корточки возле Альмы. Она посмотрела на меня, и пасть ее скривилась в оскале. Я ей не понравился.
- Спокойно, - сказал я, показывая руку.
Собака залилась лаем.
- Тихо, - приказал я. - Сидеть!

Вечером она уже была привязана к моей сосне во дворе, которую я должен срубить, но все никак мене не подойти к этому процессу - жалко такую красавицу. Альма заходилась лаем, она бранилась пол ночи, и эхо ее лая долго гуляло по спящему поселку. Под утро она устала, и замолкла. Когда я спустился с крыльца, подходя к ней, она снова начала ругаться.
- Мы пойдем на охоту, - сказал я ей. - Хочешь?
Она не хотела.
- Ты пойдешь, хочешь ты этого, или нет. - Произнес я, уходя на работу в гараж. - Посмотрим, кто кого.
Вечером мы опять поговорили: она больше лаем, а я об охоте. Не получалось у меня с ней. Ночью она не переставала рыдать, и на следующее утро снова бранилась. Потом была еще ночь, и еще, и еще. . .
- Надоела твоя собака! - Крикнул, приветливо улыбаясь, Михалыч, проходя очередным утром мимо моей калитки. - Может ей кобеля надо?
- Ничего, пускай проорется, Алексея забудет. - Махнул я ему рукой.
- Не забудет. - Ответил Михалыч, уходя. И добавил:
- Жалко ее.
Жалко! Лучше застрелить, что ли? Жалко. . . Мало ли кому что жалко, нельзя стрелять такую красавицу!

С месяц мы с ней не разговаривали. Потом она вдруг разрешила себя погладить. Я потихоньку выигрывал нашу с ней шахматную партию приручения, но все равно чего-то не получалось.
"Ничего, - думал я, - дай время".
Распогодилось, и я все-таки решился выйти с ней в лес.
До леса я держал ее на поводке, прикрикивая на нее, потом все таки отцепил ремень, и Альма рванула обратно в поселок. Никакие призывы и приказы на нее не подействовали ни коим образом, и наплевав на меня, она скрылась за косогором. Пришлось возвращаться.
Альма навела в поселке нехороший сумбур. Облаяла прохожего, загнала на дерево кота, прищемила к забору Михалыча. Поселок затих в злобном протесте. Надо было пресекать подобный террор со стороны алабая, и Калидонов взялся за это лично.
- Твоя сука ведет себя неправильно, - сказал он, как только я входил в поселок.
- Она убежала, - оправдывался я.
- Меня не ебет! - Рявкнул Калидонов. - Чтобы больше такого не было!
Альму я нашел под вечер, она была во дворе опустевшего дома прежнего хозяина. Взять ее было непросто: она не хотела уходить.
"Ладно, - подумал я. - Еще не вечер".

Еще месяц она была привязана к красавице сосне, и ни на одну ночь не переставала выть. Я пытался с ней сладить и кнутом и пряником, но ничто мне не помогало. Положение ухудшалось еще тем, что Калидонов вдруг насел на меня со своими проверками. Это меня, конечно не удивило, ведь он начальник, и ему выносят мозг обеспокоенные жители поселка, которых сводит с ума рев алабая. Он стал появляться слишком часто, и каждый раз при своем появлении в моем дворе настойчиво внушал мне, что пора эту проблему хоть как, но решать.
Один из таких разговоров был прерван черным БМВ, остановившимся за калиткой моего дома. Альма в очередной раз зашлась лаем, уже в адрес выходящего из автомобиля толстяка в костюме.
Толстяк, съежившись от такого "приветствия", робко крикнул:
- Мне сказали, что я могу здесь найти господина Калидонова. . .
Калидонов подошел к калитке, и они с пиджаком переговорили о чем-то в пол голоса. Потом Калидонов кивком подозвал меня. Я подошел к разговаривающим.
- Ключи от дома у меня, - говорил Калидонов. - Мы сразу же все заперли. . .
- По документам проблем не должно быть, - верещал пиджак.
- Для нас всех это была большая потеря, - бубнил Калидонов.
- Да. . . Да. . . - Отвечал пиджак, стараясь быть печальным.
Сын Алексея, понял я.
- У нас тут еще одна проблема, - проговорил Калидонов, оборачиваясь к собаке, которая смотрела на нас, сидя привязанной к моей сосне.
- Что за "проблема"? - Не понял пиджак.
- Алексей Николаевич держал собаку. . . - Калидонов бегло посмотрел на меня. - Она теперь Ваша.
Пиджак перегнулся через мое плечо, высматривая свалившийся на него "подарок".
- Хех, - выдавил он из себя через мгновение. - Это мне не нужно.
- А куда она нам? - Развел руками Калидонов.
Пиджак съежился.
- Не знаю. - Сказал он. - Я вам ее дарю.

Пиджак изчез так же внезапно, как и появился. Дом деда Алексея стоял по-прежнему одиноким, но уже был чужим - чиновник из Москвы продал его сразу же. В него вселился какой-то человек, который, ни с кем не познакомившись, тут же куда-то отбыл.
Альма ревела не уставая, изо дня в день и каждую ночь. В один из разговоров с Калидоновым, я услышал от него, что пора все же суку стрелять.
- Ты помнишь, что ты тогда сказал? - Спросил меня Калидонов. - Ты стреляешь ее.
- Блять, не могу я!!! - Крикнул я.
- Тогда я тебя застрелю. - Молвил Калидонов так же тихо, как в тот самый первый раз, и так же неотвратимо уверенно. И по его взгляду было понятно - что он это сделает.
- Идите вы нахуй все! - Психанул я и двинулся домой.

Август был холодноват, ружье было прочищено, смазано, и все механизмы его работали исправно. Сука плакала во дворе, как всегда. В сторону горизонта двигалось уставшее рваное небо. Я подошел к алабаю, и жахнул два раза в упор. Сразу же стало тихо.
Через десять минут появился Калидонов, и немного постояв за калиткой, скрипнул деревом и подошел ко мне. Перед его ногами лежала сука. Постояв немного, он присел рядом со мной и достал из внутреннего кармана бутылку.
- Так было надо. - Сказал он.
А больше и сказать-то было нечего.

© SlaXx