Шахтер Рабинович

Недавно я отправился в круиз по реке Рейн. Очень мне в круизе понравилось. Но сначала - пару слов о круизах вообще.
Не знаю, с чем ассоциируется у вас слово "круиз", но у меня оно ассоциируется со словом "мезим". Речной круиз - с просто "мезим", морской или океанический - с "мезим форте".

Раньше я думал, что корабли существуют для того, чтобы на них плавать. При этом, как учили нас Дефо со Стивенсоном, плавать, перенося суровые испытания, испытывая непереносимые суровости и всё такое. Теперь я понял, что корабль - это такое специальное плавающее устройство для интенсивного приема пищи. Что-то вроде баржи с комбикормом и веселыми хрюшками. Бригантина "Ням-ням". Каравелла "Три толстяка". В общем, если по-простому - жральня на воде, работающая по пословице "Кушай, Мокушка, к весне зарежем".

Вот, например, расписание на том самом немецком кораблике, чавкающем (метафора не случайна) по Рейну. Кораблик замечательный. Рейн тоже замечательный. По масштабам похож на реку Угру. Или Мологу. В общем - широкая река.

6-30. Завтрак "Ранней Птички" ("Early Bird" breakfast).
Подразумевается, что клиент, как птичка, романтически зачавкивая бутерброды, встречает восход. Просто, всухую, встречать восход в круизах не положено.
7-30. Просто завтрак.

"Просто завтрак" продолжается до 9-30.
С 9-30 до 10-30 - перерыв.

10-30. "Fruhshoppen". Фрюшоппен - это такая, как сказано в расписании, "типичная центрально-европейская традиция". Переводится примерно как "утренняя кружка". Традиция заключается в том, что в 10-30 после двух завтраков на палубе выставляется халявное пиво и халявные же сосиски. Сосиски большие, типа продолговатых надувных шариков, сочные, питательные. Нажористые такие. И пиво хорошее, пенное. И еще после этого будут говорить, что у нас в России свирепствует алкоголизм. У нас даже на советских рублевых монетах (помните?) Ленин показывал своей хипхоповско-пролетарской ладошкой на 11-00. А эти зажигают в 10-30. Умалчиваю, что еще на "просто завтраке" можно размяться шампанским. Если, конечно, кораблик с пятью звездочками.

Фрюшоппен длится час, до 11-30.

12-30. Обед. До 14-30. Без комментариев.

С 2-30 до 3-45 - тихий час.

3-45. На палубе шеф-повар показывает успевшим оголодать отдыхающим, как изготовить яблочный штрудель. Яблочный штрудель изготавливается шеф-поваром прямо на глазах изумленной публики, а потом публика с криками "йаволь!", "йа, йа!", "дас шмект!" его поедает. Где-то к 4-15 крики, чавканье и сытое поикивание, похожее на снайперские выстрелы, смолкают. Минут на 15.

4-30. "Час Чая" ("Tea time"). А также - разнообразной выпечки.

6-00. Час Коктейля. Коктейли разные: "Ананасовая мечта", "Кровь Карибов", "Ролс Ройс", "Банана Лумумба", "Зеленая Лэйди", "Шоколадно-банановая девочка", "Секс на пляже" и т.п. Закусить эту ананасовую лумумбу на пляже тоже нужно. Чем-нибудь сладеньким.
Напившись до зеленых девочек и наевшись до кровавых мальчиков, товарищи круизёры дружно идут на ужин.

7-00. Ужин. Ужин, разумеется, каждый день новый. Итальянский, швейцарский, мексиканский, восточный, французский, немецкий. Всех их объединяет одно - убойность.

В 9-00, постанывая, отдыхающие расходятся по анимейшанам, бинго и казино, чтобы в 12-00 посетить буфет для полуночников. И там хорошенько "подкрепиться" до "Ранней Птички".

В принципе это довольно щадящий график. Если корабль большой, если это лайнер, то ням-ням-буль-буль-нон-стоп не прекращается ни на одну минуту. Помню, плыл на лайнере "Costa Atlantica" по норвежским фьордам. Сказка, а не круиз. Красотища неописуемая. Но!

"Costa Atlantica" - белоснежная девятиэтажная мандула. Тринадцать, если не ошибаюсь, баров. Сколько буфетов, подсчитать трудно. Они возникают повсеместно и неожиданно. Несколько ресторанов.

Плыву, помню, по этим самым фьордам, свесив животик с перил за борт. Улыбаюсь. Животик покачивается туда-сюда. А в голове всё крутится что-то из школьных лет: "Глупый викинг робко прячет тело жирное в утесах. Он смеется и хохочет, тело вытащить не хочет...". Помню, что там был не "викинг", а кто-то другой. И что он не смеялся и не хохотал. А кто и что он делал - никак не вспомню.
Но - возвращаюсь на Рейн.
Круиз начался в Амстердаме. Из Амстердама мы вышли вечером. Плыли ночь. Проснулся я, как всегда, рано. Я вообще встаю ни свет ни заря, а тут еще два часа разницы с Москвой.

Я вышел на верхнюю палубу. Светало. Ландшафт вокруг был немецкий. Поля - как будто их мыли шампунем против перхоти, аккуратно-симметричные домики. По Рейну стелился слоистый туман. Тоже - аккуратно, как будто по линейке. Красиво...

Смотрю: на палубу поднимается мужик. Лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Коренастый, с роскошными казацкими усами. Крепыш. Поднимаясь, берется за перила так, как будто каждый раз хочет их вырвать, но щадит.
Крепыш поднялся, подошел к краю палубы. Достал папиросу, предварительно щелкнув безымянным по дну пачки. Обстоятельно покатал папиросу между пальцами. Посмотрел за борт. Сказал тихо: "ё-маны..." Плюнул вниз, ревниво проследив траекторию плевка. Закурил, оберегая зажигалку двумя ладонями, хотя ветра не было никакого. И я понял, конечно, что это наш.

- Доброе утро! - сказал я.
- Доброе! - сказал крепыш. - А я тоже понял, шо ты наш.
У крепыша был легкий акцент. Примерно как у Марка Бернеса в "Двух бойцах".
- А как вы... ты определил?
- Ну, сначала ты трагычно, як твой Гамлэт, смотрел в рэчку и долго чесал затылок. Хрустя им, як капустой. Я-таки уже подумал, шо ты - чесоточный утопленник. Но потом ты закруглил свой прэдсмэртный чёс, и звонко, я извыняюся, сморкнулся из левой ноздри в Рэйн, зажав правую мизэнцем. Чёсать затылок и сморкаться через мизэнец могут только наши. Кстати, меня зовут Абрам.
- Очень приятно. Вова...
- Вова - это хорошо. Ахтуально. Фамилия у меня, кстати, тоже рэдкая, а именно - Рабинович. Ну, тебя твоё фамилие и не спрашиваю. Якой-нибудь Иванов, Петров, Елизаров...
- Типа того.
Так мы познакомились с Абрамом Рабиновичем.
- Нам с тобой, Вова, на этом лэдоколе "Дер Чэбурашка" две недели чохать, - продолжал Абрам. - Тах шо давай сближаться в духовной плоскости. Ты, Вова, чэм по жизни занимаешься?
- Да так... преподаю, пописываю.
- Понял. Творческая личность. Типа художника Тюбика. Уважаю. А вот я - як некошэрная сардэлька. Бэздуховным бызнесом занимаюся. Трубами торгую шо твой последний потс...
- Трубы - это респектно, - сказал я.

На палубу стали выносить завтрак "Ранней птички". Чаёк, плюшки, бутербродики.
- Говно это усё, а не респект, - сказал Абрам, властно взяв сразу три бутерброда с колбасой. - Приобщайся, Вова.
Я взял плюшку и, тяжело вздохнув, стал жевать.
- Жуй, жуй, Вова. Эти эсэсовцы шо-шо, а плюхи умеют пэчь. А трубами торговать - это... Торгаш - он и есть торгаш. Разве это профессия? Купи - продай... Капиталист он и есть фарца. Тьфу. Вот у меня раньше была профессия!..
- Какая?
- Шахтер.
- Да ну!
- Да, Вова... Вот была жись! Восемь часов у забое. С отбойным молотком. Шо твой Рэмбо с аутоматом. Да шо Рэмбо! Пусти этого цуцика у шахту - он же ж со страха такого шептуна метанового запустит... Взорвет усе на хрен. Да, было время. На гора тройную норму давали. "Шобы кр-рай твой пр-роцветал, нужен..." Шо нужен, Вова?..
- Не знаю.
- Плохо, шо не знаешь. "Нужен уголь и металл!" Эх! Родной ты мой Донбасс! Богатырский край! Лучшее место на земле. Была у нас, Вова, своя шахта. Еврейская. Да. Лучшая, Вова, шахта на весь героический Донбасс. Директор - товарищ Мендельсон. Бухгалтер - товарищ Могилеуский. Ударники - Миша Козан, Сеня Вайншток... Железные парни. Глыбы. Титаны обрэзания. Дисциплина была... Китайцам от зависти на такую дисциплину топиться надо в ихнем сраном Хуанхэ. Извини, что выражаюся.
- Да ничего.
- Я ж шахтер. Шахтер без выражений - шо песах без мацы. Дисциплина - да... Нихто не пил... больше литра у день. Так товарищ Мендельсон сказал: больше литра горилки у день не пить. Хто больше литра выпьет, оформлю вторичное обрэзание в виде катрации. Ну, пыво, ясный шлимазл, не считается. Так шо полная трэзвость. А как работали! На совесть... Приехал я недауно на Донбасс, поглядел...
- Ну и?..
- Да ну!.. Политика - шмалитика... Флажками машут. Прэзидэнт этот... Витька-Динозавр. Скучно. Не тот пошел шахтер, Вова, не тот... Без полёта. Мельчает шахтер. Он же ж уже не за главное думает, а за деньги. Болит душа у меня, Вова, за мое родное Левобережье, жжёт вот тут, - он гулко бухнул кулаком в грудь, так эхо отозвалось над молчаливо-туманным Рейном.

У Абрама зазвонил мобильник.
- Вот! - сказал он. - Труба зовет. Мамона кличет. Никакой жизни. Один некошерный чистоган. - Он посмотрел на часы: - Проснулись они там, видишь ли, в своем Тель-Авиве. Ало! Да. Шалом, сволочи! Да. Шо?! Как еще не отгрузил? Ты шо, Изя, свинины объелся? Почему "не кричи"? Почему "не ругайся"? Нет, Изя, я по любому буду крычать и ругаться. Я еще буду и у морду бить. Да. Через полчаса не отгрузишь - заставлю тебя при рабби съесть килограмм сала. Я тэбя разорву, як Клычко промокашку. Понял? Усё. Отбой, подонки.
Он отключил телефон.
- Ладно, Вова, приходи через час на заутрак. Поговорим о глауном. А я тут буду пока зв;нить. Буду раздавать этим ленивым еврейским потсам воспитательных дюлей. Извини, что выражаюся...
- Да ничего...
- Я же ж гнусный бызнюк. А бызнес трэбует выражений в смысле снятия стрэсса.
Через час я спустился на завтрак. Рабинович уже сидел и разминался омлетом.
- А! Вова! Садись сюда. Проголодался?
- Да не очень.
- А я проголодался. Пока этих тельавивских тунеядцев строил - живот подвэло.
- Ты постоянно-то где живешь?
- Як "где"... На родине, в Израиле.
- Ну и как там сейчас?
- Хоро-о-о-шая страна! Очень хорошая. Конечно, многовато еврееу. Это есть. Еврей, Вова, он хорош, когда штучный. Два еврея - это уже многопартийный Кнессет. Три - это уже Талмуд на выезде. А здесь - 7 мильонов. Я умоляю! Но страна всё равно хорошая. Чисто, уютно. Люди - если поштучно - замечательные. А какие помидоры выращивает мой брат Мойше в своем кибуце! Шо за помидоры! Это же ж ягодицы солистки группы "Виа-гра", а не помидоры. Это же ж роскошь! Псалми Давыда! Ты, Вова, ел когда-нибудь настоящие жидовские помидоры?
- Н-н-нет... Клубнику вот израильскую ел...
- Нет, Вова, еврейская клубника - это говно. Извини, что выражаюся. Еврейская клубника - это, извини меня, Вова, гэморройный козий котяш. Рэзинка. Ей можно в футбол играть. Помидор - это да. А клубника... Разве можно сравнить еврейскую клубнику с подмосковной? А? Ты ел когда-нибудь настоящую подмосковную клубнику?
- Ел.
- Вот и я ел. Еврейская клубника - это как подмосковный помидор. Бурый камень из почки. А вот еврейский помидор - это как подмосковная клубника. Я ведь, Вова, после Донбасса долго жил в Москве. Я же, Вова, - коренной, можно сказать, москвич. Знаешь, Вова, какой лучший город на земле?
- Какой?
- Москва.
- Согласен.
- Москва - это, можно сказать, моя родина. Крэмль! Арбат! А какие были пельмэнные! Какие чебурэчные! Если этот чебурэк съесть - ты же ж его будешь помнить от Рождества до Пасхи. Ты будешь им пахнуть весь квАртал унутри, снаружи, поперек и наискось. Это ж был Чебурэк! Личность! Такой Чебурэк с портвейном "777" - это была веха в биографии. Это ж почти клиническая смэрть со свэтом у конце тунэли. Согласен?
- Согласен.
- Съездил я тут по делам в Москву...
- Ну и как?
- Город, конечно, процветает. Пухнет и пузыриться. Это есть. Это хорошо. Но - не тот пошел москвич. Не тот. Мельчает москвич. Что-то мельтэшит, юркает туда-сюда, шакалит... Нет, богатыри не мы, это точно. И чебурэк тоже пошел какой-то правильный, но недушевный...

Зазвонил мобильный.
-Опять эти трубачи-горнисты... Извини, Вова. Ало! Шалом, животные!.. Как?! Опять деньги не перевели?! Если через час денег не будет, я из вас буду делать фаршированную щуку по-содомски. Усё. Вот такая, Вова, жизнь. Извини, работа. Приходи в 10-30 на этот... как его... на ихний нацистский опохмел. Придешь?
- Приду.

В 10-30 я поднялся на палубу на фрюшоппен. Рабинович пил пиво и ел сосиски.
- Шалом, Вова! Шо, готоу героически метать сардэли?
- Да не очень...
- Давай, давай... На халяву, как говорит мой племянник Моня Кац, и жид насвинячился. Извини, конечно, что выражаюся... У немчуры сардэль шо надо. Уж шо-шо, а сардэлю фриц мастерит с толком. Это тебе не амэриканская соевая нэкрофилятина... Ты, Вова, когда-нибудь был в Штатах?
- Нет, не был.
- Зра. Хорошая страна. Я ведь после Москвы долго в Штатах жил. Я же ж, можно сказать, кровный янки. ГрАжданство у мена ихнее и усё такое. Хорошая страна. Можно сказать, лучшая в мире. Жрут они, конечно, хуже шакалов, это да... Набьет моську чыпсамы и рад. Писки-кола, кака-кола... Кошмар! С мозгами у них тоже... дэгэнэратиуный штиль. Это снова да. Но у целом страна замечательная! Небоскребы, Лас-Вегас и тах далее. Хотя, Вова, у последнее время американец стал мельчать. Не тот пошёл американец... Нет, не тот. Шо-то усё боится, дергается...

Раздался звонок.
- Да! Уже шаломкалися... Ароша, не юли... Ароша, будь честным мальчиком. Говори четко и ясно. Так... Так... Не смох... Так... Не сделал. Так... Значит, сшытай, что ты уже у анатомическом тэатре с номерком на задней ноге. Лежишь голый и грустный. Да. Заутра тэбе будет смертельные кю бэз вазелина. (Извини, Вова). Будь здороу. Видишь, Вова, какая сплошная грусть печального расстройства... Не дают доесть сардэлю. Давай, Вова, приходи обедать.
На обеде Рабинович с аппетитом ел спагетти и с неменьшим аппетитом говорил:
- Я ведь, Вова, если хочешь знать, корэнной узбек. У меня усё дэтство прошло у Бухаре. Ты, Вова, бывал у Бухаре?
- Бывал. Красиво там...
- А то! Самое, можно сказать, лучшее мэсто на зэмле. Купола - синее неба, Вова. Это ж... У грудях щЕмит. А дымок кизячный... А?.. Это ж... Я рыдаю, Вова...
Абрам смахнул слезу с левого уса:
- Но узбек теперь пошел не тот, мельчает узбек...

Зазвонил телефон.
- Да. И шо? И смэта не составлена?.. Нет, я буду ругаться. Я буду нэ только ругаться, но и лягаться, и кусаться... Ты меня спрашиваешь? Шо я тэбэ сделаю, Гриша? Я отвечу, тэбэ, Гриша! Я тэбэ сделаю массаж простаты кипятильником (Извини, Вова!)...

В 3-45 за поеданием штруделя я узнал, что Рабинович служил на китайской границе, что Амур - лучшая река в мире, но пограничник нынче мельчает. Вместе с Амуром. И что китаец тоже пошел не тот.
Во время "tea time" Абрам рассказал, что учился он в Питере и что белые ночи в городе на Неве - "это як Песня Песней". Но что питерец в наши дни испортился и протух. Не тот пошел питерец.

На коктейле и за ужином я прослушал удивительную трехчасовую лекцию под названием "Еврей пошел не тот". Пересказывать эту лекцию я не буду, потому что не хочу обвинений в антисемитизме. Заканчивалась, тем не менее, рабиновичевская лекция словами: "Шо бы вы усе, несчастные гоп, бэз нас, пархатых, делали? Русь без еврея - як день Победы без Кобзона". Потом мы долго целовались, плакали и пили коньяк за дружбу народов.
Потом, где-то ближе к полуночи, я узнал, что "русак, падла, измельчал" и что, тем не менее, через десять лет "Россия уих этих заокеанских еврокитайцев сделает, як "Челси" "Шинник".

А перед самой полуночью одновременно зазвонил и неутомимый Абрамычев мобильник и глухо молчавший до полуночи мой. Рабиновичу звонила его Симочка, а мне - моя Лолочка. Жены. Как сговорились.
Пересказывать содержание наших разговоров не буду, потому что не хочу обвинений в слащавом сентиментализме. Помню только, что Абрам употреблял выражения "мой клубничный тухесёныш", "целую в розовые пяточки моего сердитого мопсика", "Симочка-зюзик, у него мягкий пузик" и еще что-то в том же духе. Я в основном выражался короткими фразами ("так точно", "есть", "будет сделано" и "не извольте сумлеваться").

После этого мы долго сидели молча. А когда пробило полночь, Абрам Рабинович сказал:
- Ты, Вова, наконец-то, понял своей умной головой, хто на этом свете таки не мельчает?
- Понял.
- Вот и я понял. Ладно. Пошли-таки харю мять. Поздно уже... Завтра у шесть трыдцать приходи на "раннюю птичку". Я тэбэ расскажу, як я у чернотухесной Анголе варганил нефтепровод. Это же ж нужны Донцова с Вергилием, чтобы написать усю эту "Негриаду". Придешь на "птичку"?
- Приду.
А куда деваться? Интересно послушать-то. Да еще на халяву.