Начало

Лет до четырнадцати я была послушной и хорошей девочкой. У меня были косы, нетронутые перекисью, печень, нетронутая алкоголем, и нано-сиси нетронутые даже лифчиком нулевого размера.
Мамина радость, папина гордость, и позор семьи в моих собственных глазах. Все мои школьные подружки уже пробовали польские крем-ликёры, курили невзатяг пижженный у пап "Пегас", пару раз делали "химию" на мелкие палочки, а кое-кому даже лазил в трусы Лёшка Пожидаев. Я очень комплексовала.
Пытаясь не отстать от подруг, я, рискуя здоровьем своего жопного эпидермиса, выкрала у мамы розовую перламутровую губную помаду, и пронзительно-фиолетового цвета тени, а у папы - пачку "Дымка" и полкоробка балабановских спичек. На следующий день, выкрасив глаза до бровей, и щёки до ушей фиолетовыми тенями, и довершив макияж розовой помадой, я рассердила учительницу английского языка Ирину Евгеньевну, и напугала до икоты трудовика Боливара. Ирина Евгеньевна вызвала в школу мою маму записью в моём дневнике "Уважаемые родители! Обратите внимание на то, в каком виде Лида приходит в школу", а сука-Боливар, кстати, дополнительно накапал маме про запах дешёвых папирос, от которого его не смогли отвлечь неровные и страшные фиолетовые пятна на моём лице. Вечером того же дня, по убедительной просьбе жены, папа ожидаемо выдрал меня ремнём, после чего я затаила на него злобу, и паскудно плюнула ему на ботинки, когда, потирая жопу, брела через прихожую в свою комнату.
С того самого дня я уверовала в бесполезность телесных наказаний, и, годы спустя, сама никогда не пиздила своего сына ремнём, потому что точно знала, что в ответ мне нахаркают в туфли, а потом непременно пойдут по кривой дорожке.
Кое-как закончив седьмой класс, я дожила до июня, и до переезда на всё лето на дачу, во время которого я всю дорогу сидела в машине со страдальческим лицом, потому что в трусах у меня были приныканы пачка сигарет "Ява", коробочка с остатками фиолетовых теней, и большая красная папина настольная зажигалка в виде огнетушителя. Думается мне, она-то и лишила меня на какой-то кочке девственности, потому что несколько лет спустя мой первый мущина не обнаружил никакой преграды своему хую в моих внутренностях. Про папину зажигалку я ему так и не рассказала, и мы, пообзывавшись друг на друга, расстались. Нахуй нужен такой мущина, который мне не доверяет?
В общем, как видно из набора, лежащего в моих трусах, этим летом я была намерена напропалую жечь, курить, и краситься в запрещённый цвет. С противоположного конца Москвы, одновременно со мной выехала в том же направлении и с тем же выражением лица, моя подруга Маринка. В её трусах, помимо сигарет, лежало почти всё содержимое маминой косметички, а к спине, под джинсовой курткой, была привязана бутылка водки.
Жечь так жечь, хули мелочиться?
Прибыв на наши шесть соток, я первым делом ломанулась в свою комнату, перепрятывать награбленное в тайник. Тайник у меня был оборудован под плинтусом, в мышиной норе. Дохуя туда не спрячешь, но всякие мелочи вроде сигарет, и трёх чёрно-белых безыскусных порно-карт, которые волновали моё подростковое либидо, вполне влезали. Пометавшись по комнате, выискивая отдельный тайник для огнетушителя, я временно спрятала его в железный ночной горшок, в который заботливая бабушка предлагала мне ссать но ночам, потому что, боясь ночных грабителей, всегда закрывала на ночь дверь на пять замков, а ключи прятала под подушку, отрезая мне выход в уличный тубзик. Горшок я, конечно, презирала, и нашла для себя нестандартный выход в случае непредвиденного энуреза: высунув жопу из окна второго этажа, я журчала на козырёк крыши крыльца. Прям под ним у бабушки был разбит розарий из вьющихся роз, и благодаря мне, розы вырастали там каждый год на два метра вверх.
В общем, горшок всегда пустовал, и можно было не опасаться того, что кто-то в него полезет. Идеальный тайник для огнетушителя.
Стараясь не попадаться на глаза родителям, разгружающим машину, набитую барахлом, чтобы меня не припахали помогать, я тихонько, огородами, выбралась на дорогу, и поскакала к Маринке. За спиной слышались папины крики: "Вы ебанулись везти на дачу детскую коляску?! Нахуя она здесь нужна?!" - и мамины вопли: "А навоз как воровать с колхозного поля? В руках гавно понесёшь, идиот?" В общем, всё хорошо. Щас отряд не заметит потери бойца.
Маринку я обнаружила в кустах, за пятьдесят метров от её дома, и не было нужды спрашивать её о том, что она тут забыла. Я хорошо слышала голос Маринкиного папы: "Ёбнутые вы мои, что вы положили в эту коробку? Памятник с могилы Маяковского? Я вам чо, ишак - таскать эту хуйню?!"
- Разгружаются? - С пониманием кивнула я в сторону Маринкиного дома.
- Переезд хуже пожара. - По-взрослому ответила Маринка. - Курить есть?
- Две. - Я похлопала себя по паху. - Только спичек нет.
- Спички есть. - Маринка тоже хлопнула себя по промежности, и сморщилась: - Блять, надо придумывать какой-то другой способ перевозки запрещённых товаров. Мне карандаш для бровей в жопу залез, и я так от самой Гжели ехала.
- Большой карандаш-то?
- В том-то и дело, что огрызок. Большой у мамы так просто не спиздишь - попалит. И теперь я не могу его достать.
- Надо было пиздить большой. - Я поучительно подвела итог. - А теперь пойдём курить. На наше место.
"Нашим местом" у нас с Маринкой назывался тощий перелесок на краю колхозного пастбища. Там, под корнем давно упавшего дерева, в торфе, у нас была выкопана ямка, куда мы прятали наши курительные принадлежности в виде двух сигарет, оторванного чиркаша от спичечного коробка, и трёх спичек, завернув их в целлофан. Прятали мы их там ещё с прошлого года. Когда я ещё не курила, а Маринка только пробовала.
С особой торжественностью я извлекла их трусов две помятые "Явы" и полиэтиленовый пакет, а Маринка, кряхтя, вынула их своих труселей коробок спичек, и кусок карандаша.
- О! - Обрадовалась Маринка. - Вот и карандашик вышел. Тебе бровушки подмазать?
- Нахуй! - Я отшатнулась. - У меня родичи ещё не уехали. Папа мне потом жопу подмажет, а мать на цепь посадит.
- Давай-давай, отмазывайся. - Не поверила подруга. - Ссышь, что карандашик в жопе побывал?
- Что?! - Я схватила карандаш, и, не глядя, повозила им по своим бровям. - Кто ссыт? А? Я? Да я весь прошлый год с панками протусовалась! Ты на слабо меня не бери. Я так однажды земляничную вафлю из помойки сожрала, всю, целиком. Теперь меня панки уважают. Чо мне твой обосранный карандаш?
- Панки хой? - Вскинула руку Маринка, и вопросительно на меня посмотрела. - Как-то так, да?
- Панки хой! - Ответила я, и успокоилась. - Давай покумарим.
Слово "покумарить" я слышала от панков, и козыряла им при каждом удобном случае. "Давай покурим" звучало как-то по-лоховски.
- Покумарим. - Согласилась Маринка, вставила себе в рот две сигареты, чиркнула спичкой, прикурила, и передала одну сигарету мне.
- Ну? - Я вопросительно посмотрела на Маринку.
- Давай, на раз-два-три. Раз... Два... Три... А-а-а-автобус!
Курить с "автобусом" Маринку научил в прошлом году одиннадцатилетний мальчик-цыган. Он сказал, что по-другому она хуй научится. "Набери в рот дыма, и скажи "А-а-а-автобус" - поучал мальчик Маринку, после чего её часа полтора тошнило по-началу. А потом Маринка учила курить с "автобусом" и меня. Я быстро научилась её наёбывать, выпуская дым через нос, и не затягиваясь. Эта фишка прокатывала у меня даже в школе, когда я курила за углом, в компании старшеклассников. Отчего-то никто не задумывался о том, что пускать дым через нос проще простого. И затягиваться не надо.
- А-а-а-втобус! - Сказала я, и поспешно выпустила дым через нос. - Хорошо кумарим.
- Да просто охуительно. - Подтвердила Маринка. - Забычкуем?
- Забычкуем. - Откликнулась я, и потушила свою сигарету о ствол дерева. - Вечером ещё покумарим, когда родичи в Москву свалят. Ты зажевать чо взяла?
- А то. - Ответила Маринка, а я с тревогой посмотрела на её промежность. Подруга поймала мой взгляд, и ухмыльнулась: - То же мне, панк. Вафлю она ела, блять. Земляничную нахуй. Не бзди, у меня сосиска в кармане есть. И это... Пакет возьми с собой. Земля мокрая, сигареты даже в пакете отсыреют.
Закусив сосиской, мы разошлись по домам, договорившись встретиться в девять вечера у сторожки.
Как во всяком садоводном товариществе, у нас были сторожа. И, соответственно, сторожка. Когда-то была, во всяком случае. К своему несчастью, она была железной и пиздатой, и однажды зимой кто-то её спиздил целиком, прям со сторожем. Остались только четыре бетонных блока, на которых она когда-то стояла. Вот эти блоки и назывались у нас сторожкой. На них по вечерам собиралась местная шпана, играла на гитаре "Всё идёт по плану" и чота из Металлики, грустно-заунывное, а когда совсем темнело - там, по слухам, даже ебались.
Нас с Маринкой шпана считала малолетками, непригодными для ебли, и даже для бэк-вокала на "Всё идёт по плану", и постоянно нас прогоняла. Но то было в прежние годы. Щас-то нам уже было почти по пятнадцать лет, мы кумарили, у меня имелись фиолетовые тени, а у Маринки даже были сиськи. С таким арсеналом шпана была обязана нас зауважать.
Спиздив у дедушки старую синюю телогрейку, заляпанную белой краской так, что даже вблизи казалось будто меня обкончал слон, и густо накрасив глаза и щёки, я неспешно подошла к сторожке без пяти минут девять, встала чуть поодаль от шпаны, демонстративно достала из кармана пакет с бычками и спичками, закурила, и выпустила дым через нос.
Через пять минут подошла Маринка, придерживая карман своей телогрейки, из которого бесстыдно торчало горлышко водочной бутылки, и, сунув в рот свой бычок, тихо сказала "Автобус". Боковым зрением мы чувствовали, что за нами наблюдают.
- Зырят. - Прошептала Маринка, кося накрашенным чем-то зелёным глазом в сторону.
- Щас должны позвать. - Я тоже покосилась в сторону шпаны. И не ошиблась.
- Эй, девчонки! - Раздалось сбоку. - Вашим мамам зять-пьяница не нужен?
- Юмористы. - Скривилась Маринка. - Ничо нового придумать не могут.
- Нужен. - Крикнула я в ответ, и неспешно двинулась в шпане.
За десять метров до сторожки меня опознали.
- О, это ж Лидка-инвалидка! А дед твой в курсе, что ты куришь?
Дружеское прозвище досталось мне два года назад, когда я, пытаясь выебнуться перед шпаной, нырнула с обрыва в пруд-лягушатник, и уебалась головой в какое-то ведро, которое ржавело на дне. Башку я тогда проломила знатно, и в местной больнице меня обрили нагололо, чтобы наложить швы. Я очень боялась, что ко мне прилипнет погоняло Лидка-лысина, и взохнула с облегчением, отделавшись "инвалидкой".
- А я не только курю. - Пространно намекнула на нечто большее я, подойдя к шпане вплотную. - Я, знаете ли, такими вещами вообще занимаюсь...
Какими такими вещами я занимаюсь, я не придумала, и боялась, что меня могут об этом спросить. Но меня не спросили, потому что к сторожке подошла Маринка, вытаскивая на ходу бутылку из кармана.
- Чо, мужики, - Маринка подкинула бутылку вверх, и поймала её за пробку. Я восхитилась. - У меня в феврале день рождения. Отметим?
"Мужики", самому старшему из которых едва стукнуло восемнадцать, посмотрели на дерзкие Маринкины сиськи, и достали в ответ гитару.
- Этой наливать? - Кивок в мою сторону.
Я растерянно посмотрела на Маринку, и прочитала в её глазах ответ...
- Наливать. - Грустно сказала я, понимая, что если мой дед учует сигареты - это полбеды, это я получу костылём по горбу, и два дня не выйду гулять, а вот если я припрусь домой бухая... У меня вообще не будет ни жопного эпидермиса, ни самой жопы.
Мне протянули пластиковый стаканчик с вонючей жидкостью, и бутылку с водой, набранной на водокачке, с разведённым в ней пакетиком "Зуко".
По какому-то наитию я перестала дышать носом, и наебнула водку как лекарство, немедленно запив его бурой жидкостью из бутылки. Я не опозорилась, не проблевалась, не поперхнулась, и даже не сморщилась. Меня тут же зауважали, и самый шпанистый из всей шпаны - мой сосед Ванька - хлопнул себя по коленкам и сказал:
- Присаживайся.
Я плюхнулась к Ваньке на коленки, чувствуя себя ахуенно взрослой женщиной-шпаной, которая пьёт водку, сидит на коленях у мужика, и щас будет курить "Яву".
Второй стакан водки я выпила уже без запивки, потому что она закончилась, но Ванька сказал "Закусывай курятинкой" - и сунул мне в рот прикуренную сигарету.
И вот тут я допустила роковую ошибку. Я затянулась.
Бетонный блок сторожки стремительно поднялся вверх, дал мне по еблу, и наступила темнота, в которой слышался Ванькин голос: "Я её домой не потащу. У неё дед пизданутый. Отхуярит меня костылём, а потом ещё к моей матери пойдёт, и настучит, что это я эту овцу споил. Я её у калитки брошу", а потом меня куда-то поволокли...
Очнулась я от холода. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на мостике возле своего дома, и что в комнате младшей сестры горит свет. Кое-как поднявшись, я по стенке доползла до светящихся окон, и поцарапала стекло.
- Кто там? - Послышался испуганный детский голос.
- Йа-а-а-а-а... Прохрипела я. - Твоя сестра-а-а-а-а-а...
Машка отодвинула занавеску, вгляделась в темноту, и истошно завизжала.
- Не ори! - Я замахала одной рукой, поскольку второй цеплялась за стенку дома. - Бабушку разбудишь! Открой мне дверь.
- Пошёл отсюда, бомж сраный! Я щас дедушку разбужу, у него костыль и трофейный миномёт! - Крикнула Машка, и погасила свет.
Я подождала пять минут, поняла, что на сестру надежды нет, и поползла к другому краю дома, где был врыт трёхметровый столб, на котором держалась телеантенна. По-трезвому я не раз залезала по нему к себе на второй этаж, и это было нетрудно, а вот попробуй залезть туда, есть ты через губу перешагнуть не можешь...
Несколько раз я срывалась, и падала в бабушкин розарий то мордой, то сракой. В какой-то момент я даже уже доползла до крыши крыльца и попыталась подтянуться, но снова пизданулась. Я уже понимала, что и дед, и бабка давно уже проснулись от грохота, и щас стоят у двери с миномётом и костылём. Но упорно продолжала лезть вверх.
В очередной раз пизданувшись в бабушкины розы, я громко заплакала.
- Лид, это ты? - Послышался бабушкин голос.
- Йа-а-а-а... - Провыла я. - Бабушка, я напилась водки, накурилась сигарет, и пытаюсь залезть на крышу дома-а-а-а-а... Пусти меня домой, а завтра убей!
Скрипнула дверь, в лицо мне ударил яркий свет, и сознание начало меня покидать...
Как сквозь вату я слышала голоса. Бабушкин: "Юра, держи ей голову", дедушкин: "Тазик, тазик несите!", снова бабушкин: "Какой тазик?! Достань горшок из-под кровати!", и Машкин: "О, Лидка выблевала огнетушитель?!"
... И наступила тьма.

Утром я проснулась, оторвала голову от подушки, и посмотрела в зеркало, висящее напротив моей кровати. Не буду врать: я не заорала от ужаса, не нассала под себя, и не потеряла рассудок. Хуле пиздить? Но скажу честно: я поняла, почему вчера Машка, увидев меня в окне, завизжала на всё подмосковье. Делаем вывод: собираясь на пьянку, с которой тебя могут волоком тащить домой - никакого фиолетового макияжа. Никакого.
Стерев жуткие трупные пятна с лица краем простыни, я перекрестилась, и спустилась вниз на веранду, где обнаружила бабушку. Сжавшись в комок, я приготовилась к пиздюлям.
- Что, хронь, проснулась? - Бабушка старалась говорить строго, но я видела, что её тянет ржать.
- Похмело не мучает? - Сбоку возник дед, который даже не пытался выглядеть зловеще.
- Бить будете? - Я опустила голову.
- А как же? - Бабушка налила из графина стакан воды, и протянула мне. - Обязательно будем. Только толку-то? Сама должна башку иметь.
- Я имею...
- Сушняк ты имеешь, а не голову. Учти: я матери-отцу ничего не расскажу, но если хоть ещё раз...
Меня передёрнуло:
- Я больше никогда... Да чтоб я... Да чтоб ещё раз...
- Вот и хорошо. - Бабушка забрала у меня стакан. - Время покажет.

... С того самого дня прошло больше пятнадцати лет. И за все эти годы я нажиралась до потери памяти раза три. А последние пять лет не пью вообще. Только по большим праздникам. И уж никак не водку.
Зато с тех самых пор я курю взатяг все эти годы, за исключением периода беременности сыном и грудного вскармливания. А когда год назад я привезла своего десятилетнего отпрыска на дачу, и повела его гулять по окрестностям, рассказывая о достопримечательностях, то, проходя мимо пустого места, на котором уже давно нет даже бетонных блоков, вскользь заметила, что вот на этом месте его мама впервые в жизни напилась.
И почему-то я даже не удивилась, когда по приезду в Москву, сын рассказал моей свекрови, как мама возила его на дачу, чтобы показать ему место, где она нажралась и накурилась. Больше он не вспомнил ничего.
Гены, хуле.

© Мама Стифлера