Голод в КНДР глазами ребенка: как отличить свинину от человечины

Голод преследовал нас постоянно. Бывали дни, когда единственным блюдом на целый день для нашей семьи становился суп из нескольких диких грибов. Чтобы пережить это время, мы решили поехать в дом моей бабушки по материнской линии - там мы надеялись найти какую-то еду.

Обычно мама все поездки планировала заранее. Ведь перед отъездом столько всего нужно сделать: взять билеты, сообщить о своем прибытии родным, отпросить детей из школы. Но нормальная жизнь закончилась, а детей нужно было чем-то кормить уже завтра. Поэтому решение об отъезде было принято внезапно, ночью, в момент полного отчаяния.

Мой отец сказал, что присоединится к нам позже: родители делали вид, что ему нужно работать, но я знал, что на самом деле они снова решили разойтись. Лишний рот у бабушки никто не ждет, да и гордому отцу будет нелегко становиться просителем у тещи в час нужды.

Утром в день нашего отъезда мама выставила собранные чемоданы за порог: по одному для каждого из нас. Отец наблюдал за этим, заложив руки за спину. На его лице застыло печальное выражение. До последнего момента я был спокоен, но стоило нам попрощаться, как на меня нахлынул страх: "Но ... но что, если мы никогда не вернемся сюда? - спросил я у своей матери. - Что, если мы умрем на пути туда?" Я не знаю, что заставило меня сказать такую ужасную вещь.

Возможно, это было отсутствие тофу и вареных яиц, которые каждая семья должна съедать перед отъездом в путешествие. (Катающиеся яйца предвещают скорую дорогу, а идеально квадратный тофу означает, что все будет идти по плану). У нас не было ни тофу, ни яиц, поэтому я занервничал и выпалил слова о смерти, не подумав.

Моя мама разозлилась. "Ты с ума сошел? Почему ты говоришь такие вещи?" Я посмотрел на нее, ошеломленный. Но в этом путешествии действительно буквально все было неправильно! Обычно вы надеваете свою лучшую одежду и набиваете живот теплой едой. Мы не сделали ни того, ни другого.

Мы уже продали нашу нарядную одежду: я остался в темном пальто, темных брюках, и грязной, многажды стираной, рубашке. Честно говоря, мы выглядели, как бродяги.
На вокзале, огромная толпа ждала очередного поезда. Моей матери удалось получить для нас билеты на следующий за ним: она могла быть жесткой, когда хотела. Присесть было негде, так что мы стояли, прижавшись к сидящим людям.

Кажется те слова, которые я произнес, выходя из дома, стали проклятием для нашего путешествия. Как только поезд тронулся, в переполненном вагоне прямо мне на ногу упал чей-то огромный чемодан. "Оу", - закричал я. Мне показалось, что я сломал ногу. Мама едва смогла протиснуться ко мне, ругая по пути владельца сумки. Всю дорогу я выл и плакал, а пассажиры смотрели на меня пустыми глазами.

Поездка, которая обычно занимала час или два, в этот раз длилась 6 часов. Наконец, мы прибыли на станцию Hokseung. Ветер пронесся по железнодорожной платформе, и я тут же замерз. Раньше, приезжая к бабушке, мы пересаживались на другой, местный поезд, который мог бы подвезти нас поближе к ее дому. Но на платформе, где его обычно ждали пассажиры, никого не было. Старик сказал нам, что поезд туда больше не ходит. Моя мама тревожно посмотрела на него: "Но нам ведь нужно добраться до Undok". "Тогда Вам лучше пойти пешком", - ответил он.

Дом нашей бабушки находился в паре часов ходьбы от станции. По лицу матери пробежала тень, но она взяла наши чемоданы и вышла со станции. За ней последовали моя сестра Бонг Сук, и я, прихрамывая на ушибленной ноге.

"Мама, я хочу есть", - заныл я. За станцией начиналась улица частных домов, в которых размещались небольшие ресторанчики. В одном продавали суп с кимчи, в другом - кукурузу и хлеб.

Мы остановились в одном из них и купили суп с кимчи и парой кусочков картофеля. Суп был очень вкусным: на поверхности плавали комочки желтого жира.

Пара минут - и еды как небывало. Зато мы почувствовали в себе силы идти дальше. Мы прибыли в дом нашей бабушки около полуночи. На самом деле это был не один дом, а два: в большом жили мои дядя и тетя, а во втором - поменьше - бабушка. Мы надеялись, что у них было достаточно еды, чтобы накормить нас.

Мы постучали в дверь большого дома, и дядя и тетя пустили нас. Измученные, мы упали на наши постели. На следующее утро бабушка встретила нас с любовью и беспокойством. Ей было немного за 80, и она была худой и хрупкой, - совсем не такой, какой я ее запомнил.

Мать рассказывала бабушке о путешествии: о медленном поезде, на котором мы добрались до станции, и переполненном вагоне, о том, что местные поезда больше не ходят, и ресторанной еде, которая придала нам сил, чтобы добраться до дома.

Лицо бабушки вытянулось. "В какой ресторан ты зашла?" - спросила она.

"Второй от станции", - ответила мама. - "А что не так?"

У бабушки на лице застыла смесь страха и отвращения. Бонг Сук и я посмотрели друг на друга. Неужели мы съели что-то не то?

Моя мать и бабушка скрылись в другой комнате, и я слышал, как они шепчутся о чем-то.

"Бонг Сук, в чем дело?" - спросил я.

"Я не знаю", - ответила она. - "Пошли играть с кузенами".

Я был счастлив, но странная реакция бабушки по-прежнему беспокоила меня. Стараясь не думать об этом, я побежал искать своих кузенов.

Пару дней спустя один из них все-таки проговорился. Уже несколько месяцев по поселку ходили слухи об одном из ресторанов около железнодорожной станции.

Говорят, что владельцы этого заведения похищали бездомных и одиноких путешественников, убивали их, разделывали, отделяя мясо от костей и использовали, для приготовления супа.
"Какой ресторан?" - быстро спросил я.

"Некоторые говорят, четвертый от перекрестка", - сказала кузина, внимательно наблюдая за моей реакцией. - "Некоторые говорят...второй".

Я почувствовал, как мой желудок сделать сальто.

"Кузен", - спросила она, - "а какой формы были жировые пузырьки?"

Мой язык словно прилип к небу. А вдруг я действительно ел человечину? Если это так, получается, теперь я - каннибал. Хуже всего, что суп, я помнил это отчетливо, был просто восхитительно вкусным.

"Так какой формы?" - повторила она.

"Почему это имеет значение?"

Она посмотрела на меня, как на безнадежного: "Когда варишь мясо, жир всплывает на поверхность".

"Да-да", - сказал я. - "Я знаю это".

"Они были круглые или треугольные?"

"Странный вопрос".

Она нахмурилась нетерпеливо. "Жир из свинины, говядины или курицы образует круг", - сказала она таким тоном, как будто повторяет общеизвестные вещи, например закон гравитации. - "Жир от человека ..."

"Треугольник"?

"Да", - сказала она. - "Треугольник".

Я ломал себе голову, пытаясь вспомнить, как выглядели жировые капли в том супе. Я мог вспомнить несколько частичек кукурузной лапши, плававших в том супе. Я мог вспомнить маленькие кусочки овощей и фрагменты желтоватого жира на поверхности. Но как бы сильно я не старался, как бы не зажмуривал глаза, я не мог вспомнить их форму.

Когда я увидел Бонг Сук, мы тихонько обсудили тот самый суп.

"Ты уверена, что не было никаких треугольников?" - спросил я.

"Нет", - сказала она. - "Не было."

Но правда в том, что мы не могли вспомнить. Были дни, когда я говорил себе: кто знает, была ли вообще история про круги и треугольники правдивой? Но народные байки, слухи и суеверия - вот все, что было у северокорейцев тогда. Ведь никакой власти, никакого авторитета, у которого можно было бы узнать, действительно ли ты ел человека или нет, не было.

* * *
Отрывок из мемуаров Джозефа Кима "Под одним небом".

Два десятилетия назад - с 1995 по 1999 годы - в Северной Корее бушевал страшный голод, эвфемистично названный в самой стране "Трудным походом". Сотни тысяч корейцев стали жертвами этого голода, миллионы каждый день шли на всё, чтобы накормить хотя бы своих детей.

Джозеф Ким был совсем ещё ребёнком в те страшные годы. В 16 он бежал из КНДР в Китай, а затем в США. Здесь, в Штатах, он написал книгу о том, как ему удалось выжить во время Великого Голода, о том, как он потерял своих родителей и как до сих пор надеется их найти.