Чебуреки из кенгурятины

Если смотреть на него в навигатор, то увидишь потрескавшуюся в мелкую паутинку маленькую, щербатую тарелочку, притаившуюся где-то на краю периферийного застолья. С широкой каемкой из дач, огородов, и аккурат по середке, поданным как на десерт зефирно-белым храмом, какого-то святого человека замученного до смерти еще при жизни. Маленький, сонный городишко. Никакого тебе хулиганья на ночных улицах. Мамаши допоздна гуляющие с малышами в парке, водители пропускающие торопящихся пешеходов, пешеходы торопятся перейти дорогу, чтобы пропустить торопящихся водителей. И лишь иногда чуть всколыхнет, и пронесётся рябью по тихому омуту известие о том, что какой-то бедолага узнав лишнего и перебрав лишнего, зарубил топором свою дражайшую вторую половину. Молодая, одинокая мамаша зашла к соседке поговорить по бабьи за рюмочкой, забыв в ванной восьмимесячного сынишку, который покричал, покричал, да и утонул уставши. Или веселые человеки Трофимов и Колбаса, отмотав двадцать лет вернулись в город, чуть погуляли, да и задушили двух пенсионерок, забили молотком таксиста, прикопали его на кладбище, а машину сожгли.

Пошумят люди, посудачат на кухнях. Горемыке - викингу посочувствуют, одобрят что непутевую мамашу даже на похороны не пустили. А когда поймают двух этих весельчаков, народ философски порассуждает, что за двадцать лет многое может измениться. Что убиенные пенсионерки, двадцать лет назад были вполне еще молодыми свидетельницами по уголовному делу. И что, это крайне редко бывает, когда таксист становится следователем. Гораздо чаще наоборот, следователь рокируется в таксисты за двадцать то лет. А тут на тебе, и ребятки с зоны откинулись. Мудрые люди, душевные. Мужики правда женским вниманием избалованы. На одного среднестатистического алкоголика, приходится где-то по три с половиной разведенки, а путные и подавно все пристроены. Статистика, вещь упрямая. Какой уже тебе тут нахуй клипсус при таком то раскладе.
- Не клипсус, а кунилингус - медсестра Антонина тихонечко поправляет двух санитарок преклонного возраста. Те шептались на полпроцедурной:
- Ну, это когда мужик ей туда ртом с языком.
- Матерь божья!
- Ужас!
- Господи, помилуй!
- А ты что это, Тонька, уши то поразвесила? И откуда ты слово то это знаешь? Небось сама этим кульбитусом занимаешься? Ну, хоть через трусы то, Тонь? Ну, куда ты пошла? Ну, расскажи.
Антонина давно уже отдавала себе отчет в самом главном. Еще видимо со школьных пор, когда юную Тонечку утешала ныне уже давно покойная мама, вытирая слезы с ее рябого лица - " Ну и что, что некрасивая. Главное человеком хорошим быть". Поэтому во всех своих амурных неудачах, винила Тоня только себя. А кого еще винить, если рядом никого нет? Ну был у нее муж. Да весь вышел давно. Любил ее сильно. Вся синяя ходила с ног до головы от его любви. Особенно когда он поддаст. А поддавал он часто. Ишак. Но все равно, держалась за него, руками и ногами. Говно оно хоть и говно, но свое, родное, а любила или не любила - вопрос десятый. Сел Ванька. И сгинул где-то в далекой республике Коми. Но хоть квартирку однокомнатную ей оставил. Чтобы было где дожидаться кого-нибудь у окошка сидючи.
Вот и дождалась она Юру. Ну и что, что он чурка? Что же теперь ей, тридцатидвухлетней бабе совсем пизду себе зашить?
На окраине города стоял хлебозавод. Работа здесь тяжелая. Платят мало, по местным меркам. Давно, еще в девяностые, тут трудились узбеки. Тут же и жили. Пока хлопкоробов было мало, горожане их даже не замечали. Но когда их количество переросло критическую массу, на городской дискотеке зарезали местного. Хлебозавод тогда сильно пострадал, от разбушевавшейся толпы, а узбеков вывозили на депортацию под защитой ОМОНа. Прошло время, и недавно здесь появились таджики. Они учли узбекский опыт, не плодились как тараканы, и совершали вылазки в город только за продуктами или на шабашку, кто во что горазд.
Юра делал у стесненной в средствах Антонины откосы на окнах. За дешево и сердито, по сравнению с местными мастерами на все руки. Подсуропили какие-то знакомые. Он так и сказал когда пришел - " Зовите меня Юрой. Так вам удобнее будет. Меня все так зовут". Лето было жаркое. А взрослым женщинам нельзя долго быть без мужчины. Они дуреют от запаха мужского пота. Даже от запаха носков. Дуреют и текут. С ней такой, и усилий никаких не надо. Да и Юра оказался мужиком темпераментным. " Даже подмышки мне все истыкал" - говорила Тоня соседке Светке, такой же одинокой неудачнице. Но у нее то, теперь вроде жизнь налаживается. Юра оказался человеком понимающим и раскованным. Даже бровью не повел, когда случайно фаллоимитатор у нее обнаружил.
"Да это девчонки с работы прикололись, на день рождения подарили" - наивно врала, покрасневшая Антонина. А под утро лежала и не верила себе, уставившись в потолок глупым взглядом, с глупой улыбкой, и слюной изо рта. Он, в одно жало, отшпилил ее в два смычка. Обслюнявил ее с ног до головы. Будто тарелку вылизал. Тоня попыталась встать, отлучится по малой нужде, но он, сонный подмял ее под себя, обхватив руками и ногами. Как удав кольцами. И так ей было тепло и уютно внутри этих колец. Хоть в постель ссысь.
Удав оказался еще и довольно образованным. Обращал внимание на ее, оставшуюся от мамы библиотеку. С ним было о чем поговорить. Папа у него учитель музыки и дирижер детского музыкального оркестра. Был. Погиб во время прошедшей у них в девяностых гражданской войны. Какой-то бородач в пулеметных лентах, из бывших учеников забил насмерть трамбоном.
И вообще, Юра не стандартный какой-то муслим. Свинину трескал за обе щеки - "Аллах добрый, он простит". А уж Тоня для него старалась. И щей ему наваристых, и другой всякой снеди. И даже плов ихний старалась изобразить. Юра ел, хвалил, но говорил что это не плов, а каша рисовая.
- Ну, что тебе приготовить? Что ты больше всего любишь?
- Мясо синеглазого кенгуру - улыбался Юра, и хватая ее за пухлый зад, притягивал к себе - Не надо мне ничего. Ты у меня аппетитная.
Ну как тут искренней нежностью не проникнуться?
И она дала ему второй комплект ключей от квартиры и домофона.
Юра правда не свободен был. Там, далеко у себя на родине. Но это не особо смущало Антонину. Даже какая-то тысяча и одна ночь получается. "А я прям такая Шахерезада" - вздыхала Тоня и преображалась на глазах. Побрила там у себя все, что можно побрить. Ведь, женщины на далеком юге наверняка бреют. Жара же круглый год. "Не бреют" - пояснял Юра. И дело тут совсем не в гигиене или ее отсутствии. Чрезмерное ухаживание за причинным местом, считается там делом греховным. Ну только если по непосредственному указанию, султана и господина. "Вот рожу ему ребеночка, потом справим гражданство, и султан будет мой" - таяла в мечтах Антонина. Женское счастье простое и неприхотливое. Но и за него нужно платить. Как в общем то за всё в этом мире.
"Ты не пробовала обрезанного"- говорила Тоня, Свете - "Хочешь, я скажу Юре, он друга позовет?" Женщины видимо по природе своей соперницы. Даже если они близкие подруги. Такими их создал Всевышний. Любопытными до чужого счастья.
Тоня сказала что уедет на три дня в областной центр, на какую-то переквалификацию, и Света решившись позвонила ей в дверь. Юра не открыл, сказал что занят и действительно весь день визжал "болгаркой" в ванной комнате. Света не решалась его больше беспокоить. Зачем злить мужика работящего? И правда. Вечером он сам к ней зашел. Принес вино и чебуреки с кенгурятиной. Еще полный пакет мяса этого дал. Раздобыл где-то по знакомству. Поужинали чебуреками вместе. При свечах и приглушенной музыке. Ушел от нее только утром.
Тоня не приехала через три дня. И через пять не приехала. Но зато пожилого сантехника осматривавшего забившийся канализационный коллектор хватил сердечный удар. Скорая увезла. Хотя обосравшихся медиков самих можно было куда-нибудь увозить. Света так и не доела мясо. Когда по нему проведут экспертизу, ей возможно понадобится помощь психиатра.
А Юра исчез. Наверняка в болотах сгинул. Хотя местные говорят, что их тут отродясь не было.
© Mavlon