О взрослении

Влюбился я по юности в одну аккуратную англичанку. Звали ее Лара Хоулетт. Постарше меня лет на пять, певучая блондинка в замшевой юбке. Она преподавала мне английский, следила за моим произношением, а я скрипел над тетрадью pre intermediate и следил по большей части за ее декольте. Мама Лары была профессором Кембриджа и высылала дочке фунты стерлингов на жизнь в России 90-х, на однокомнатную квартиру в одном из колодцев петроградки и еду из продмага "Сентябрь", куда Лара эпизодически заглядывала за крепленым вином, поскольку любила Россию за решительный срыв всего того, за что обыкновенно любят Англию. Чуть обрусевшая англичанка, захватившая с Родины лишь паспорт и уэльскую грусть в голубых глазах. Я напрочь забыл про занятия.
Мне тогда только исполнилось 19-ть, я был робок, омерзительно правилен, и ухаживал за девушками примерно с размахом студента лесотехнической академии лишенного стипендии за неуспеваемость. Я приглашал их в музей.
И если много позже экскурсия по залу импрессионистов расположила ко мне немало дам, которых я интеллигентно подводил за талию к картинам, то в то время я смутно представлял как и куда пригласить девушку и почему-то выбрал кунсткамеру. Может потому, что сам, как ни странно, никогда там не был.
Кунсткамера, как я понял потом, оказалась местом удручающего романтизма. Но Лара согласилась пойти, она тоже там не была.
Экспозиция начиналась с витрины набивных чучел домашних животных Петра. Осмотр происходил приблизительно в таком ключе:
- Что это, Володья?
- Это.. это чучело любимой собаки Петра.
- А что значит "чучело"?
- Это по-английски мумия, мумия времён Петра.
- Он убил ее?
- Нет, она сама умерла, а он засушил.
- Зачем?
- На память.
- И лошадь тоже?
- Да
- Володья, в России всех сушат на память?
- Нет.. Только любимых.
Я чувствовал, что экскурсия моя трещит по швам. В соседнем зале в пожелтелых колбах были выставлены заспиртованные тела младенцев рождённых с уродствами. Я поспешил предложить Ларе пройти в зал быта народов крайнего севера, что существенно на атмосферу не повлияло.
Мы, наконец, вышли. Шел дождь. Я проводил Лару до Гостиного двора и сумел договориться о ещё одной встрече через неделю, на которую Лара, разумеется, не пришла. Так я понял, что по-английски можно не только уйти, но и не прийти тоже. Мобильных тогда не было, и я позвонил из автомата, чтобы узнать в чем дело. Трубку взяла крепко хмельная Лара, которая хохоча сказала, что не сможет приехать, потому что пьет с друзьями портвейн.
Так вероломно английской подданной было разбито сердце трепетного петербургского юноши, который твердо решил завязать с выставками.
Через месяц я влюбился в смуглую студентку политехнического института с Поволжья. Наученный английским опытом в этот раз я пригласил ее в театр. Но она отказалась, сказав, что предпочитает ходить в музеи и вообще мы ещё мало знакомы.
И вот тогда.
Тогда я пошел и купил, блять, портвейн.
© Владимир Гусаров