19 января 2010 года в 18:05
У одной из станций московского метрополитена, ранним утром, когда люди спешивались с пригородных электричек и торопливо ныряли под землю, весной високосного года, в сером драповом пальто с черной атласной подкладкой, шумно глотая кофе "3 в 1" из коричневого пластикового стаканчика - Станислав Олегович Пашнин вновь обрел отца своего, Олега Алексеевича Пашнина, рожденного ровно в год и через неделю после Дня Победы, связь с которым Станислав Олегович потерял еще лет двадцать назад, когда после дембеля, оставив в родном городке спивающихся приятелей да проблядовавшуюся первую любовь, отбыл в Москву становиться человеком.
Встреча не была бурной, светлой и радостной. Папа Станислава Олеговича за минувшую пятую часть века превратился из выпивающего, заурядного, но приличного и цивилизованного слесаря в спившееся, грязное и уродливое животное - московского бомжа. К отпрыску своему он подкатил отнюдь не с радостным возгласом "Сынок!" и распростертыми объятьями - папа вполне обыденно сунул под нос сыну грязную ладонь лодочкой и сиплым голосом произнес: "Будьте добры, хоть рупь , на хлебушек!".
Станислав Олегович поначалу брезгливо поморщился и хотел было послать просящего нахуй, однако сквозь лохмотья, синяки и уличную грязь угадалось что-то свое... ужасное узнавание, страшное, и у горла ком собрался величиной с кулак, и в глазах защипало, и мысли понеслись чехардой в голове - да не может быть, как же так, как я мог, а он-то сам, и за столько лет ни весточки, умер бы - не знал бы... и предпоследняя, стыдная - да лучше бы умер, чем так.
А последняя мысль уже на языке была:
- Бать, ты чего, не узнал? Пойдем, пойдем...
Отца Станислав Олегович привез прямо в свою московскую квартиру, хотя еще в такси, когда простодушный ара-шахид демонстративно морщил нос и убедительно говорил про полторы цены за такого пассажира - думал, грешным делом, что лучше б к подмосковной дачке за Мытищами. И ведь убеждал сам себя, мол, банька практически достроена, и неловко отцу будет в квартире, а там вроде как свой дом. Но стыд пек пуще "семерочной" печки, и потому таксисту Станислав Олегович велел: "Лианозово", согласился показать дорогу и замер в пассажирском кресле, делая вид, что следит за дорогой. Назад, где замер испуганный встречей и неожиданным поворотом в собственной жизни отец, за всю дорогу так и не обернулся.