Если у вас есть кошка, вы возвращаетесь не в дом, а домой. © Пэм Браун

Она появилась в моей жизни внезапно. На мягких лапках, бесшумно, но очень грациозно села на окно и сказала: "Я кошка". Даже не так... "Коффка". Так будет вернее. И пристально стала изучать меня. Своими умными карими глазами. А я её...

Кошки не поддаются дрессировке. Делают только то, что им нравится. Эта любит играть. Ну что ж. Поиграем. Правила только объясни, и все у нас получится, кошка. Вспоминаю избитые фразы, про "доброе слово, которое приятно", про девять жизней и четыре ноги.

Пытаюсь погладить. Удается. Но чувствую, ощущаю рукой - пружина, сжатая до предела пружина. Или струна. Натянутая донельзя. Одно неловкое движение и всё. Сорвется, лопнет, уйдет. Уйдет, даже не обернувшись. Потом зови, не зови, хоть обксыкайся. Ксс-ксс-ксс...

Боюсь сломать. Сокровище и драгоценность. Бережно беру её ладошку в свои руки. Не отдергивает. Выжидает. Смотрит прямо в глаза...

Ближе к вечеру мне позвонил Костик и предупредил: "Мы сейчас придём. Только ты молчи и ничему не удивляйся". Через полчаса в распахнутых настежь дверях взору моему открылась картина "Не ждали". Я действительно не ожидал увидеть ничего подобного. Почти двухметровый Костик поддерживал странного, постоянно шагающего маленького человечка. Оба были синими в хлам.
- Кто это? - спросил я Костика, чем нарушил первую его заповедь.
- Это Большой Бен.
- А почему он всё время шагает?
- Это Большой Бен, - я решил, что Костика заклинило и обратился непосредственно к Большому Бену:
- Остановиться не пробовал?
- Нельзя, - небритый голос Большого Бена был похож на будильник с английским акцентом.
- А ты попробуй, - не унимался я.
- Нельзя.
- А пить можно?
- Пить можно.

- Ну, тогда присаживайся, - предложил я.
Костик извлёк из-за своей спины пакет, поставил его на стол и помог маленькому шагающему человечку взобраться на табурет.
Через пару рюмок Большой Бен согласился-таки остановить свой монотонный шаг. Вместе с ним остановились часы, реки и ползучие пески. Остановилось всё, и только солнце нехотя выползло из-за дома напротив и сонно повисло рядом с ошалелой луной. После пятой пьяный мистер Бен, глядя на сладко спящего Костика, изъявил желание узнать, что такое сон и впал в беспамятство. Я заботливо перенёс его на диван, укрыл тёплым бабушкиным пледом и вышел на балкон.

Вот так Сара Уотсон покрасила свой автомобиль Skoda Fabia

Если в городе зима пока ещё не уступила своих прав, то на селе уже вовсю пахло весной. Пар поднимавшийся от земли нёс в себе дыхание просыпающейся природы, а в голосах птиц, особенно в криках вернувшихся грачей, слышались оптимистические нотки.

По узкой тропинке извивающейся между талых и грязных сугробов пробиралась женщина в строгом чёрном одеянии. В руках она бережно несла небольшой бидончик. Её доброе круглое лицо излучало любовь. Особенно выделялись глаза - чистые, светлые и по-детски доверчивые. Определить её возраст было бы тяжело, случись кому-нибудь повстречаться ей на пути, что-то между сорока и шестидесятью.

Анна Васильевна Фромм, из поволжских немцев, пришла к богу не сразу. Вернее шла она к нему всю жизнь, но лишь на исходе четвёртого десятка лет открылась ей правда существования всевышнего и было видение - ангелоподобное существо спустилось с вечерних небес прямо перед женщиной на узкой дорожке от дома к нужнику и, коснувшись бестелесной дланью щеки Анны Васильевны, прошелестело, - "Бог это любовь, любовь и ничего кроме любви...".

Анна Васильевна после сего случая отошла от мирских дел. Оставила работу колхозного счетовода и посвятила себя любви к богу. Да и не только к нему, а ко всему сразу - и к ближнему и к дальнему и каждой твари - ибо везде присутствует искра божия.

У меня есть муж. Муж - это мужчина, в отличие от бой-френда, который имеет перед женщиной целый ряд материальных обязательств. Он же муж мне, правильно, а не друг. Это между друзьями не может быть иных обязательств, окромя крепкой дружбы. И то, судя по утверждению поэта Михаила Светлова "дружба есть понятие круглосуточное". Выходит, что обязательства определённого рода имеют место быть и там.
Мой Толик очень славный и ненаглый, какой-то скромный что ли. Кстати, Толик или Анатоль, как зовёт его мамаша и моя свекровушка Изольда Генриховна - это мой муж. Таких нынче мало. Просто клад, а не муж. Лично мне всегда мужчины нравились другие. Я в юности мечтала о высоком и статном военном. Может быть о лётчике, а может, о танкисте не помню, но обязательно высоком и статном. И чтобы с лукавой наглецой в глазах. Я такого молодого офицерика однажды видела в вагоне поезда "Чита-Челябинск", когда ехала на практику от нашего библиотечного техникума. Ой, девочки это что-то. Вот за таким можно в огонь и в воду. А за Толиком нельзя. За Толиком можно только очередь занять в молочном отделе или в сберегательной кассе, не задавая наводящего вопроса: "Кто крайний?". Вам и так сразу ясно, что крайним в этой очереди может быть только Толик.

Всю свою молодость Варя Жеребцова истратила на веру в Бога и на любовь к мужу.
Строгость. Вот что больше всего влекло Варвару и к тому и к другому. "Строгий, но добрый" - всякий раз думала Варвара, вглядываясь в печальные семитские глаза на иконе. Эту икону она положила в свой чемодан вместе с салом, когда поехала в Москву, поступать в институт. В институт Варвара не поступила, но зато встретила своего будущего мужа. Смотрите, как это произошло.

Артём Жеребцом вернулся домой из Чечни, где служил по контракту. Пропив за три месяца все честно заработанные деньги и устав от анальных фантазий он почувствовал, что ему нужна баба. Тщательно помыв голову и принарядившись, он пошёл в парк и увидел Варвару.
Варвара сидела на скамейке и потела. Последнее время она всё время потела, всем телом. А потеть она начала после того, как поселившись у тётки, стала зло и напористо сдавать вступительные экзамены. По вечерам Варвара долго и исступлённо молилась.

Пот тёк ручьями. Варвара просила Бога, чтобы он помог с поступлением в институт. Однако, несмотря на все старания, в списках зачисленных Варвара себя не обнаружила. Поэтому она пошла в парк и удавилась.
Ну вот, что я такое говорю, ведь если бы она так поступила, то дальше рассказ уже можно было бы не рассказывать. На самом деле, почувствовав себя несчастной, Варвара пошла в парк, села на скамейку и стала потеть.
Здесь её и обнаружил Артём.
- Пошли ко мне, что ли, - начал знакомиться бывший воин.
- А что у тебя? - спросила не получившаяся студентка.
- Музыка. Заграничная. Битолсы, - ответил Артём.
- Раз заграничная, значит не гавно, - решила Варвара, разглаживая платье на толстых ляжках.

Иногда я даже не вспоминаю о тебе. День, два. Как можно заморочившись какими-то делами, забыть о себе самой, так же от безделья и лени я могу не думать о тебе порой. Дело же не в том, что я что-то меньше чувствую или меньше хочу. Просто забываю.

Иногда я хочу написать тебе. Открываю чистую страницу, набрасываю пару строк и тут же все стираю. Зачем это писать, думаю я. Если ты не знаешь чего-то из того, что я хочу сказать - то все равно не поймешь моих слов. А если ты все чувствуешь и знаешь - то какой смысл марать бумагу?

Потому все письма тебе - только в мыслях.

Сколько лет мы вместе? год? два? десять?

Сколько лет мы не виделись? Пожалуй, почти что всю жизнь.

Помнишь нашу первую встречу? Смущенные глаза, легкий румянец, робкая тишина. Солнечно было или нет? А может? был дождь? Не помню. Помню огромную порцию коктейля вишневого в шумной неуютной кофейне, помню твои глаза - нежные такие, смущенные, твою ладонь? теплую и мягкую. Помню хмельных друзей, сербающих пиво - шумных и неприличных, и твои скрытые попытки обнять меня незаметно для них.

Не пойму, за что меня уволили?! Ломборджини подрезал! Падла!

Это - устройство, самостоятельно сделанно инвалидом из Уссурийска Юрием Косых.

В столярке было тесно и накурено так, что хоть топор вешай - не сорвется.
- Ну что? - мрачно спросил Илья Петрович Девятков, и выразительным взглядом белесых, выцветших от старости глаз обвел собравшихся. - Как решать-то будем с этим..?
Не договорив, он дернул кадыкастой шеей, и подбородком, покрытым седой щетиной, ткнул в угол, где стоял большой деревянный ящик.
Разговоры мало-помалу смолкли, и все посмотрели на Петровича. В столярке их было человек шесть - кто в ватнике, кто в сером халате, усыпанном опилками и стружкой, кто и вовсе в домашней клетчатой рубахе с дыркой на рукаве.
- Кхм... - кто-то из них кашлянул, но в полной тишине это прозвучало, как выстрел "Авроры". Петрович вынул тяжелые, расплющенные работой кисти рук из карманов ватника, сцепил узловатые пальцы и, выразительно хрустнув костяшками, спросил:
- Вань, ты где там?

- Выходи, Ванька, - сокрушенно сказал Степка Златозуб, - выходи, чего там прятаться... все свои, сам знаешь, на миру и смерть красна.
Помолчали снова, и только тогда из темного угла столярки донеслось сопение и неуверенный голос:
- Илья Петрович, я ж не нарочно.
- Выходи, выходи, - внешне беззлобно повторил Девятков и принялся мерить столярку от оконца к двери - три широких шага, бухая тяжелой кирзой, туда, потом три - обратно.