1 декабря 2011 года в 20:01
Егорка рассматривал, как большая зелёная муха тыкалась в грязное треснутое окно, то ли пытаясь вырваться на свежий воздух, то ли желая убить себя, устав от кислого застоявшегося воздуха, полумрака и отсутствия еды. Егорке стало жаль бедолагу, и он размазал её пальцем, оставив на стекле жирную полосу. Лишившись развлечения, Егорка уставился в окно и принялся думать про хрупкость мира и призрачность жизни. Мысли его были просты и односложны, ибо в свои тридцать два года он имел разум пятилетнего ребёнка. Размышлять на такие темы оказалось непросто, и он хмурился, сдвигал брови и напряжённо шевелил губами, пытаясь подобрать нужные, но незнакомые слова.
- Егорка, внучек, поди-ка сюда, - оборвала философию Трофимовна, лежащая на подстилке из сена в дальнем углу комнаты. - Поди, поди, скажу чё.
- Ну чего тебе? Занят я, бабушка.
- Поди, милок.
Егорка встал с лавки и пошёл к старухе. Навис над ней большой плешивой головой.
- Помру я сегодня, - прошептала старуха.
- Ты уже сто лет помираешь.
- Сегодня точно. Нутро болеть перестало. Ты, это, сходи на кладбище. Посмотри могилу. Наверное, заросла вся.
Смерть забыла о Трофимовне, и та совсем измаялась от жизни. Даже Рай не привлекал её своей тихой суетой. Хотелось просто лежать, укрывшись землёй, и ни о чём не думать, наслаждаясь бесконечной тишиной и отсутствием себя. Но курносая всё не приходила, замотанная более важными делами. Что ей тратить время на какую-то старуху, когда жатва в полном разгаре. И Трофимовна терпеливо ждала, когда придёт и её час, но время всё утекало, и снова вставало солнце, чтобы к вечеру умереть, и снова распускались листья и поднимались травы, чтобы осенью зачахнуть. Старуха перестала есть, только пила воду, да и то, только потому, что горло высыхало и горело пламенем, и губы покрывались трещинами. Кожа обтянула старые хрупкие кости, внутренности от ненадобности увяли, оставив только тупую непрекращающуюся боль в животе, ставшую частью ощущений, такой же естественной, как дыхание. Трофимовна забыла своё имя. Забыла Бога. Забыла всё, что случилось с ней за длинные скучные годы жизни. Она лежала на отсыревшем сене и прислушивалась, не заскрипит ли перекошенная дверь, впуская долгожданную гостью.
А сегодня прошла боль, отчего стало пусто и непривычно, словно и не было у неё уже живота, и ничего не было, только желание поскорей лечь в землю.
Внук её, Егорка, был оставлен ей на воспитание совсем мальцом, когда родители поняли, что не быть сыну никем, что придётся вытирать вечные слюни и слушать ахинею, и не будет вечеринок, гостей и тихих нежных вечеров. Сначала навещали, привозили конфеты и игрушки, потом всё реже и реже, и в последний раз приезжал сын, Василий, лет десять назад. На большой чёрной машине, крепкий, загорелый и белозубый. Весело подправил безнадёжный бесполезный забор, наносил воды, скосил бурьян во дворе и, взяв лопату, пошёл на кладбище, где провозился до самого вечера. Вернулся уставший и довольный. "Всё, мама, могила у тебя теперь есть, если что, платить уже не нужно будет". Поцеловал мать, потрепал по щеке сына, и умчался обратно в шумный, быстрый, цветной мир, чтобы остаться там уже навсегда, не беспокоясь ненужными воспоминаниями.