Тут, бля, такая хуйня случилась. Короче, у Пиноккио, когда он пиздел, нос в длину увеличивался. А так как пиздел он всегда и везде, то ходил с таким длинным шнобелем, что при ходьбе своим клювом асфальт царапал.

А надо сказать, что Страна дураков испокон веков славилась своими больницами. Именно здесь разработали средство от метеоризма "АнтиПук", успешно внедрили трепанацию черепа топором и открыли целебную силу лечебных грязей из-под ногтей. Так что Пиноккио направил в одну из клиник свои стопы и нос и явился на прием к ухогорлоносу.

Дубовую дверь кабинета украшала жизнерадостная надпись "Доктор Живагов. Удаление козюлек без боли и слез!" "Мы с тобой одной крови!" - шепнул Пиноккио двери и вошел.

- Чего притащился, бревна кусок? - бодро встретил врач мальчика.

Тот как мог обрисовал свою проблему, но доктор ему не поверил:

- Нос растет?! Да не может быть! Ну-ка, спизди чего-нибудь!

- Чего спиздеть? - не понял пациент.

- Ну, про меня. Скажи, что я глупый.

- Доктор - тупой уебан! - послушался Пиноккио. Но нос не изменил размер ни на йоту.

Вы видели когда-нибудь сбитых кошек?? Конечно видели. Зрелище зачастую просто отвратительное. Никаких ассоциаций с красивым, грациозным зверьком, грязный ком свалявшейся шерсти на обочине дороги не вызывает. Хочется отвести глаза и не думать об увиденном, но картинка уже впечаталась в мозг, и ты ещё какое-то время испытываешь липко-тоскливое ощущение от уведенного.

Сашка лежал головой к окну. Видимо полз из ванной через коридор в комнату, пока силы не оставили его окончательно.
Смерть не бывает красивой, я ему это сто раз говорил. На похоронах мы обычно видим отмытое и ухоженное тело. Сами похороны в нашем обществе уже давно стали кошмарным ритуалом равнодушия и наплевательства, поставленным на поток. Но хотя бы для тех, кому умерший был дорог, остаётся видимость траурной чистоплотности. Чтобы можно было подойти и попрощаться тем, кто итак оставляет себе зарубу на сердце. Ещё раз вглядеться в лицо ушедшего. Как правило, безмятежно спокойное лицо, человека, который если бы не бледность, кажется спит.

То, что Сашка не спит, было ясно сразу. Тяжело было бы спать на полу, подвернув под себя правую руку, а левую со "шлагбаумом" свалившимся к кисти, согнув в локте, прижимать к себе. Кровавые пятна. Сбившийся в сторону движения палас. Свалившаяся с клавиши трубка телефонного аппарата. Видимо последнее, что он слышал, были короткие гудки занятой линии.

Была в нашем городе, в самом центре жрательная под названием кафе "На троих": с отвратительной жрачкой и тупенькими официантками. Единственное, что нам с Денисом в ней нравилось - это дешевое пиво и антураж, выполненный под 80-е. Стены кафе украшали ископаемые фотографии, винилы, пионерская атрибутика и прочие сомнительные удовольствия коммунистического прошлого России. Мы обычно заказывали мягкую зону (полтинник с рыла нас нисколько не разорял), рассчитанную на четверых и потихоньку дуплились водочкой, пивом и сопутствующими закусками до состояния "сасать чайки, я в гамно". По ходу пьесы обычно гнобились тупые официантки, и не менее мудрые администраторы, что доставляло нам моральное удовольствие, а алкоголь - физическое. В общем, культурно проводили свободное время. Свободное время у нас называлось "жума" - в переводе с казахского - пятница, но почиталось не меньше, чем шабат у иудеев. Суть жумы - когда после обеда в пятницу начальник приказывал секретарше на все звонки отвечать "он на совещании", а сам сваливал бухать с корешами. Начальственная должность имелась только у меня, но Денис был со мной солидарен, да и его начальство придерживалось концепции "жума", потому в пятницу сразу после обеда мы начинали морально разлагаться, и подходили к ресторанчику уже с аквариумом в пузах.

В эпоху казённых квартир и домов, к которой относится время действия моего рассказа, человек, отработавший на одном месте пятнадцать-двадцать лет мог получить жильё в пользование от государства. За выслугу лет можно было получить квартиру от метеоуправления в Магадане, проработав лет пять в совхозе можно было получить такую же квартиру в двухэтажном бараке в Омолоне. Фома с самого начала пошёл по совершенно невероятной для каждого советского человека схеме - он отмерил в тайге участок и стал строить дом.

Надо сказать, что по какому-то внутреннему наитию, он первую свою промысловую избу-поварню на этом участке выстроил на высоком, сухом взлобке, покрытом рослым ровным строевым лесом. С одной стороны этот взлобок пострадал от когда-то не очень давно прошедшего пала, и половина лиственниц здесь засохла на корню.

Получилась замечательная деляна уже ошкуренного строевого леса.

Другим совершенно необходимым условием для строительства был впадающий под холмом ручей. И название этого ручья окончательно убедило Фому в том, что место выбрано правильно. Ручей на картах звался Татьяной - так же, как звали новорожденную дочку Фомы.

В пятидесяти метрах от поварни Фома обнаружил растущие неподалёку друг от друга четыре исполинские лиственницы. Исполинскими они, конечно, считались по колымским масштабам, но каждая из них возвышалась не меньше, чем на восемнадцать-двадцать метров и имела у комля полтора обхвата.

Oн проснулся с стойким ощущением того, что вч...недавно хорошо что-то справил или отпраздновал. Особенно сильно это чувствовалось в районе рта - он как будто сожрал несколько контейнеров с радиоактивными отходами какой-нибудь марсианской рептилии. Звали его...эээ... как-то его звали. Что-то среднее между Васей, Колей, Федором и, почему-то, Салахаддином. Последнее наверное в силу того, что он ещё и сильно стукнулся головой, когда попытался слезть со своей кровати...
"Оппаньки!", - подумалось в не очень заполненной мыслями голове. Кровать была не его. Ну т.е. она была почти как его, только на ней были какие-то совершенно непотребные розовые простыни, розовые подушечки (его аж передёрнуло), розовенький пододеяльник. При виде такого буйства бабьих красок его желудок настойчиво стал проситься опорожнить себя.
Он встал и, зажимая себе рукой рот, побежал в сторону туалета, причём с первого раза попал именно туда, куда нужно (видать, планировка этой квартиры тоже была как у него), но бог мой! - розовый кафель плавно подводил своими линиями к розовому же толчку, который уютно приткнулся к розовой же раковине. Чужым, нелепым пятном выглядела там стандартная белая стиралка, вот на неё-то его и вырвало. Таким вот оригинальным образом он выразил свою безграничную признательность этому Последнему из могикан, этому героическому солдату нормального мира.

- Слушай! Мне в магазин срочно надо, - сказала Маша. - Я быстро сбегаю, ладно?
- Тебе что, срочно? - удивился Коля.
- Ну, да. Я забыла кое-чего купить. Такую вкуснятину сделаем! Как в ресторане!
Девушка выскользнула из Колиных объятий, встала с постели и стала собираться.
***
Колю она сегодня увидела впервые в жизни. До этого только по Интернету переписывались. Вроде, хороший был парень. Жил, во всяком случае, самостоятельно. Выглядел Коля хорошо, даже импозантно. Только сморкался все время. Говорил, что из-за простуды.
Они пошли в ресторан мексиканской кухни, и там Маша совершенно неожиданно объелась. И теперь ей надо было срочно ликвидировать последствия плотного ужина.
Но как это сделать в квартире у почти незнакомого и такого симпатичного мужчины? И то обстоятельство, что они только что переспали, ничего не меняло. Оля могла поставить себя на место партнера. Приятно ли ему будет, если хрупкая девушка, романтическое создание, и вдруг громко, на всю однокомнатную квартиру, начнет "сдавать багаж" (так этот процесс называли в одном из Машиных любимых телесериалов).
Маша придумала первое, что взбрело в голову, взяла на кухне полиэтиленовый пакетик, и вышла в подъезд.
Там тоже было небезопасно.

Давно это было. Как то мои родители сняли на лето домик в старом подмосковном поселке. Домик тот был развалюхой, вероятно, еще довоенной постройки. Особенно меня поразил туалет, зайдя в который, можно было легко провалиться в выгребную яму, судя по трухлявым и крайне ненадежным доскам пола. Единственное, что мне понравилось, так это близость магазина от нашей дачи, в котором постоянно продавали мороженое и лимонад.

Но вернемся к туалету. Вскоре я прекратил справлять в него свои нужды, предпочитая периодически орошать кусты соседской смородины через сетку рабица, служившую забором. А так же забираться в кусты облепихи, в глубине старого сада, с туалетной бумагой.

Однажды, когда я окатил куст соседской красной смородины, из за него поднялась девчонка лет двенадцати с бидоном в руке и, увидев меня, с криком бросилась к своему дому.

Вскоре к нам пришла ее мать и, тряся тройным подбородком, стала взахлеб жаловаться бабушке на мое поведение. Несмотря на мои клятвенные заверения, что такого больше не повторится, тетка долго не унималась, и обличала меня во всех смертных грехах, прозрачно намекая и на сексуальные преступления. Когда она, наконец то, удалилась, я еще долго слышал ее визгливый голос на улице. Вероятно, она рассказывала про меня другим соседям.