- Что это? - я открыл дверь, но пути в дом гостям не дал, заслонив проём собою.
- Это барабан. - Митюня юлить не стал.
- Это хороший громкий барабан! - добавил Вовчанга таким гордым голосом, как будто он сам родил и выкормил инструмент.
- Ну ладно. Пусть это барабан. Зачем мне барабан?
- Это не тебе барабан. - потупился Митюня.
- Мы его помыть занесли, - Вовчанга попытался вдавить меня внутрь. - Пыльный он очень, с санитарными нормами в разногласии. Вон, опадает с него пыль столетий.
- Отличная идея! - упёрся я ногой в музыкальный прибор. - Я как раз перемыл свою рояль и оба тромбона. А без барабана прямо и загрустил. А ну несите эту вашу несвежесть на хрен отсюда!
И нажал на дверь. Однако закрыться ей не дала чья-то воля снаружи. И донышко бутылки, просунутое в щель.
- Протирать будем инструмент, - донёсся глас Митюни. - Тонким слоем.

- Ты готова?
Типичный вопрос в день экзамена.
Сняв солнечные очки, я продемонстрировала Светке красные глаза.
- Хочешь, дыхну на тебя?
Светка гыкнула.
- Культуролог тебя заживо съест. У вас и так с ним полный неконтакт.
- Ничего, - легкомысленно отмахнулась я, - живы будем, не помрем. Сначала же семинар будет?

Геннадий Николаевич, плюгавенький мужичонка с козлиной бородкой и повадками латентного педераста был не очень доволен жизнью.
Считая культурологию великой наукой, он почему-то не мог сделать каких-либо открытий или исследований в этой области, и очень переживал, что его имя не засветится ни в одном научном труде.

На первом занятии, он с ленинским прищуром поинтересовался у нас, считаем ли мы себя культурными людьми. Аудитория молчала.
- Вот вы, - и он ткнул пальцем в старосту. - Вы - культурный человек?
Староста скромно потупил глаза, мы же замерли, ожидая ответ.

Уже не первый семестр мы гадали, сколько староста протянет. Экзамены он сдавал благодаря долгой осаде, т.е. заходил он всегда первым, а выходил самым последним, размахивая зачеткой с очередной тройкой, и гордо говорил:
- Нужно уметь брать измором.

Пожалуй, начну с того, как я вообще попал в милицию. В то время я был молодым раздолбаем, только что окончившим университет. Работы нормальной не было, в армию идти не было ни малейшего желания, но отмазаться не мог. В ноябре, получив повестку из военкоманта, гласящую, что как верный сын отечества, удостоен чести исполнить священный долг перед родиной, я впал в уныние. И тут произошло чудо. Когда я топал в военкомат на медкомиссию, то проходил мимо местного отдела внутренних дел, с которым у меня было связано немало воспоминаний детства. Там меня тормознул Лешка, начальник детской комнаты милиции. В детстве мы с одним моим другом очень любили милицейский машины. Ну, не сами машины, а подкладывать гвозди им под колеса, в связи с чем в детской комнате милиции чувствовали себя как дома. Когда мы закончили школу и разъехались получать высшее образование, инспекторы и водители вздохнули с облегчением. Лешка в то время был просто инспектором и частенько проводил профилактические беседы с моими родителями. Ремня я от них не получал, но многочасовые нотации были обычным делом.
- Привет, какими судьбами? - спросил он.
- Привет. Да вот, в военкомат чешу. Универ окончил, теперь в армию.
- Танкам гусеницы портить? - хохотнул он, затем посерьезнел. - Ты вообще кто по специальности?
- Программист.
- О! К нам хочешь?

Был дождливый день. Простывшая, я сидела дома и маялась от безделья. В дверь позвонили. В квартиру ворвался Светкин бойфренд а по совместительству мой двоюродный брат, Ленька.
- Лелька, помоги! - завопил он, кинув на стол какие-то бумаги.
Оказывается, его так же обуяла жажда знаний, и захотелось стать обладателем высшего образования.
Я скептически молчала, вспоминая один случай.

Я сижу в кабинете, просматривая бумаги на поставку оборудования для салона. За спиной, в кресле сидит Ленька. На коленях маленькая Дусечка. Они листают букварь.
- Это какая буква? - спрашивает Ленька.
- А.
- Правильно. Это?
- О, - гордо отвечает Дуся.
- Правильно. Это?
Я улыбаюсь. Дуся всегда была Ленькиной любимицей. На время я выпадаю из реальности, вникая в документы.
- Лелька, блин!
- Чего? - оборачиваюсь я.
- Ну, я же тебя спрашиваю. Это какая буква? - Ленька разворачивает ко мне букварь.
- А ты не знаешь, что ли? - удивляюсь я.
- Забыл, - мило краснеет он. - А Дуся не знает.
- Вспомнила! - восклицает Дуся. - Это Ы!
- Точно? - недоверчиво спрашивает он у меня.
Я киваю, и, не выдержав, начинаю хохотать.

С децтва пиздюлей мине перепадало щедро и по плотному граффеку. Прямо скажем, по-барски я выхватывал, широкой грудью, блядь... Уууубляяя, как миня хуячили - вам такова даже в кине про драки не паказывале! ДжэкеЧян сосет волосатую нуньчяку - во как!

Ну сами посудите, безаццофщина пачьти (бате было не да миня особо, он тренеровал свое туловище и моск нечеловеческими дознякаме синьки и шырева - откупоривал тухлые чакры и открывал новые горизонты профессионального уебоцтва), матушка моя была на 17 лет меня старше, и, сами понимаете, справлялась с таким распесдяем каг йа очень и очень хуевенько. А хуле? Был бы я на ее месте - я бы себя давно взял за лодыжки и ап стену уебал убедительно. Хотя нет, это ж самоубийство вроде как... Боженька за такую хуйню накарает па панятиям - заебешься в аду гвозди из сраки выколупывать. Впрочем, нахуй такие мысле...

Жили мы у мамкиново брата, у каторава был сын - Прэсле, с каторым мой постоянный четатель несомненно знаком (ну это тот уебан, который попал в авиакатастрофу на веласипеде). У дядьки жына тоже молодая, тоже безработная (мать у меня тогда сократили как раз, сукибляде паршывые) - вот они вдвоем и атрабатывале на нас фсякие там приемы у-шу болезненные. Благо, поводов дахуища было.

Елена Гаджиевна Исинбаева нежно смотря мне в глаза медленно и бесповоротно как в эротических фильмах расстёгивала пуговочку за пуговечкой на своей почтишто неащутимой на ощупь нежно-голубой блузке.Её блестящие цвета намокшего под весенним дождём антрацита волосы небрежно спадали на плечи и пахли утренней росой и лёгкоатлетическими матами.Ещё мгновение и блузка с небрежным шелестом спланировала по направлению к полу и перед моим взором предстали красивые тренированные плечи обтянутые бархатистой кожей нереально возбуждаещего цвета.Неприклонно учащающееся серцебиение и нереально обильное слюновыделение выдавали во мне перевозбуждённого самца африканского павиана, шерсть на загривке шевелилась и кровь обильно приливала где-то в области малого таза.Подхваченный нахлынувшей и пьянящей волной всёпоглащающей страсти я простёр к ней обе руки и уже хотел притянуть её нежное и трепещющее тело к себе как вдруг неумолимо зазвонил телефон.Ещё неуспев отойти от такого прекраснова сновидения я с серьёзной эрекцией и взлохмаченной головой направился неуверенными шагами в сторону трюмо на котором валялась ненавистная телефонная трубка...
Алё бля!!! Практически проарал я в дебри телефонии

Здаров упырь! Услышал я в трубке ненавистный голос Жоры Балдериса, Ты чё там спишь штоле ? Давай нах просыпайся и мухой ка мне...Тут уж хуле криветки кипят и пиво стынет...Лягухе отзванился,так шо еблан Братеевский уже в пути...Пока вы там хари плющите я уже всадил зы тыщу многотомник Цвейга(спизженный на днях у нимфетки со странной погремухой Двадцать двадцать) ...и посетил местный гаштет..
С чего такой праздник то ? Поинтересовался я.