Я не раз замечала, что всякая мало-мальски успешная баба ведет себя так, словно появилась на свет Божий не из причинного места в крови и слизи, а подобно Афине Палладе - в полном воинском облачении, со щитом, мечом и надменным таблом победительницы.

Я не такая. Я жду трамвая. Потому, что в месте, где вылупилась на застиранную пеленку, как и положено - в крови и слизи - трамваев и автобусов, не говоря о метро, не было испокон.
Было село Олонки Усть-Ордынского Бурятского автономного округа. В честь населенного пункта, удобренного конской мочой и овечьими катышками, меня и назвали.
Впрочем, благодаря декабрю, дерьмо лежало под снегом. Олонки выглядели стерильно, как нищая операционная, в которой меня тянули наружу приемом Петра Первого - локтевым упором сверху и щипцами, утопленными в темечко, снизу. До сих пор, задумавшись, я почесываю на башке крошечную лысинку.

Косоглазые соседи по палате были невинны и чисты, как малая родина под снежным покрывалом. Они так неразличимо трогательно привыкали к жизни в сиротских свивальниках, что пьяный мой родитель, давя ботинками тараканов, подошел к каждому мелкому буряту, прежде чем обнаружил свое чадо - самое белобрысое и страшненькое из семерых подснежников, с кровавой шишкой на башке.
- Поедем домой, дочка! - уронил папа коньячную слезу на скукоженую мордаху. Наверное, с тех пор я не выношу запах перегара...

- Ну, что я могу сказать, - врач просматривал тонкую папочку из регистратуры, деликатно положенную ему на стол пациенткой - женщиной лет тридцати с небольшим, худой и с кругами под глазами, - обычный, так сказать, для нашего времени диагноз... ничего страшного, раздевайтесь.

Женщина, оставив недорогую сумочку на стуле, зашла за ширмочку в углу небольшого кабинета и завозилась там. Доктор сделал несколько записей на полях истории болезни, одел очки в тонкой золотой оправе и поднялся.

-- Вы, как разденетесь, то рубашку там накиньте, зелёную, в углу висит, - скучно наставлял пациентку эскулап, открывая дверь в соседнюю комнату - процедурную, - да, да, с завязками на спине, - ответил он переспросившей его женщине.

Включив в заблестевшей никелем и фаянсом процедурной свет, врач неспеша надел резиновые перчатки и обернулся на тихие шаги за спиной: пациентка, застенчиво придерживая на плоской груди казённую больничную одёжку со штампом, топталась на пороге.

-- Ну же, смелее, смелее, не вы первая, не вы последняя, давайте забирайтесь, - врач, усмехнувшись, сделал приглашающий жест рукой в направлении низкого топчанчика, застеленного чистой простынёй с таким же штампом медучреждения, как и рубашка на женщине.

Я иё любил, она была ангел ва плати и принесла щастие в майу жизнь! Жениффшись, я даже па иё настаянию пачти перестал кавыряццо в насу. После свадьбы я кавырялся там тока па читвергам и пятниццам. Ищщо да свадьбы я ие прасил, штоб у нас была восим детей, и ана с радастию сагласилася. Правда, пользоваццо кантрацептивами пачиму-та не перестала, но я думаю, што проста забыла. И вот аднажды она прешла дамой и сказала: "Я от тибя ухажу!". На мой вапрос: "Пачиму?", она атветила, что ва- первых, я иблан, ва-фтарых, Сергей с ие работы трахает ие каждый день, а ни как йа - два раза в месиц, и в третих у эттага Сергея апять жы хуй толще. "Квартиру разделим", - дабавила ана уходя. Что ана этим хатела сказать я да канца недопонил, но твиорда знал, што анна фсе равно миня любит!

Мы расстались, йа переселился в камуналку, но даже ежедневные вдумчивые кавыряния в насу, не памагли мне иё забыть. И вот черис полгода йа стал замичать, што у миня как-та странна балит галава. Тагда йа схадил в бальницу на апследавание и посли фсех анализафф пришол в кабинет.

За сталом сидел добрый доктар с касыми глазами, маргающими пачиму-та ни ф такт. "У миня две новасти", - сказал доктар добрым голасам и маргнул правым глазам. "Хорошая и плахая", - добавил он, - и маргнул левым.
- Давайте плахую.
- У вас рак мозга, и жыть вам асталась - доктар пасматрел на чисы и маргнул правым глазам - один день, пять чисофф, семь минутов, и пять.. хотя уже четыре.. нет, даже три секунды!
- А хорошия?

Тишина. Я люблю тишину. Люблю сидеть и вспоминать то время, когда я был счастлив. Всего лишь год назад...
Врач снял очки и печально посмотрел на меня.
- Сожалею.
Я отрешенно глядел перед собой. Три недели анализов, обследований и прочего доказали, что я импотент. Полный. Непонятно почему, но факт. Лечению не подлежит. Не попрощавшись, я вышел из кабинета.
Дома жена встретила меня с надеждой в глазах, но я быстро её погасил. Уселся в кресло, по-прежнему ничего не замечая вокруг. Не хотелось ни хуя. Жена молча ушла на кухню. Последний раз я ебал ее полтора месяца назад, а потом... Легкое беспокойство по поводу нестояния вскоре переросло в страх, а затем в леденящий ужас. Были сожраны килограммы "Виагры", "Импазы", и тому подобной поебени, но бесполезно. И этот заключительный поход к врачам поставил последнюю точку.

Через неделю я заметил, что работа мне, в общем-то, похую. А с женой отношения накалялись всё больше, хотя вёл я себя идеально. Я видел, что она пытается себя сдерживать, но природу-то не наебешь. Хуй ей нужен. Стоячий. И понемногу мировоззрение мое начало меняться.
Бить или не бить женщину? Сколько копий ломалось по этому поводу! Каюсь, раньше и я, осуждающе-ханжески поджав губы, цедил: "Ударить женщину?! Да как можно! Не по-мужски! Авторитет надо зарабатывать по-другому...", - тьфу, блять! А вот, ударил. Ну а что делать, если она ни хуя не хочет слушать, вылупила зенки и орет? Пришлось пару раз ебнуть ладошкой. Для ее же дуры, пользы. Просто чтоб растормозить, не больше. И помогло! Ну а через еще две недели вообще выгнал.
Бабы кричат: "Вам, мужикам, только одно ЭТО надо!". Вот, мне от моей жены ЭТО не стало надо. И что получилось? Да пелотки всю жизнь Бога благодарить должны, что мужикам ЭТО от них надо.

Меня эта история поразила. Я сейчас про этих немецких детей, которые решили поехать в Африку и там пожениться. Деток было трое, если кто вдруг историю не знает или лень читать. Мика, Анна-Лена и ее сестра, имя которой в новости нет, осталась безымянной почему-то. Брак задумывался как самый что ни на сеть патриархальный, традиционный, а что до числа беглецов, так сестра, конечно, ехала в качестве свидетеля. Тем более, она в этой троице самая старшая, ей уже целых 7 лет. В то время, как жениху и невесте 6 и 5 соответственно. План сорвался, хотя детки подготовились основательно, запаслись всем необходимым, вплоть до солнечных очков и купальников. Но сцапали их бдительные немецкие милицианты и сдали родителям. Короче, кто читал, у всех сплошное умиление, а у меня опять нытье и жалость к себе.

Потому что в моем лично детстве такое было просто невозможно. Нет, бегали, конечно. В книжках ваще со страшной силой бегали. У Буссенара того же и даже у Чехова. Но на войну преимущественно или на революцию какую. В жизни один ровесник ломанулся было на Байконур в космонавты, другой - куда-то на Север собирался к китобоям, а третий тупо в Москву намылился. И не просто в Москву, а прямо в ГУМ. Потому что мне мама именно там купила классный танк - не танк, а какую-то самоходку, что ли с пультом управления. Я страшно понтовалась во дворе, гоняла ее прямо по летним лужам и он обзавидовался.

Мы пили... опять.... долго, нудно, старательно и результативно...

Очередной день очередного граненого стакана. Нашу мужественную компанию сизоносых бакланов на этот раз разбавлял и женский коллектив. Половина женского населения той юрты, где проходило изничтожение спиртных запасов Родины возникла из небытия (то биш хрен знает кто их пригласил, кто они вообще такие и что они тут делают), но как истинным мачам нам это не мешало их старательно пытаться развести на интим. Об этих героических попытках на этот раз и пойдет речь...

Лёлик - хозяин этого алкогольного притона был божий одуванчик, чем все наша гоп-компания беззастенчиво и пользовалась. Все праздники, хуяздники и просто побухать - всё это приходилось выносить на своих хрупких плечах этому молодому человеку в добровольно-принудительном порядке. В тот вечер Лёлику "повезло" несказанно - он воспылал глубочайшими чуйствами к одной из неизвестно как приблудившися к нам женских единиц. Его ни на секунду не смущал тот факт, что его предмет воздыханий был по крайней мере в полтора раза его крупнее и габаритнее и своими внешними данными напоминало боевого гнома. Ёё лицо не обезображенное интеллектом навевало мысли о бренности бытия и о том, насколько недавно всё таки человечество спустилось с пальм, а ёё макияж вызывал непреодолимое желание стукнуть ёё по лбу чем то тяжелым, дабы весь слой пудры, пыли и штукатурки толстым ровным слоем покрывающим ёё фейс отпал одним куском, точно сохранив и передав все выпуклости и впуклости ёё морды лица. Аки макака-резус балансируя на ручке кресла в котором восседал сие состредоточие его сердечных порывов, Лёлик старательно пожирал свой предмет воздыханий глазами и втихую подливал водки в ёё бокал с вином, в общем всеми доступными способами старался охмурить, напоить и развратить сию ошибку генетики.

Веня подошел к Наташе Симоновой сзади и, обхватив ладонями ее упругие груди, прижался своим огромным членом к ее попке. Наташка охнула и, постанывая сквозь стиснутые зубы, начала вращать задом, стараясь плотнее прижаться к Вене, а тот принялся пощипывать ее затвердевшие соски. Развязка наступила, как всегда, быстро.
- А-а-а-а... Ф-ф-фух-х... Всё-ё...
Веня вытер платочком выступивший пот и несколько капель спермы и, спрятав его под матрац, откинулся на подушку.
"Все было бы очень здорово, если бы не было так печально", - подумал он. Наташа была его несбыточной розовой мечтой. Не раз он с завистью смотрел на их школьного мачо Стаса Никольского, который, уверенной рукой приобняв Наташу за тонкую талию, нашептывал ей что-то на ухо, отчего она весело смеялась и была в этот момент особенно красивой. "Видно не судьба, видно не судьба...", - пришли ему на ум слова старой песни. Вся беда Вениамина Петрунина была в том, что к пятнадцати годам его член был размером лишь три сантиметра и восемь миллиметров. И это в состоянии полной боевой готовности; в состоянии же покоя его член был лишь немногим больше среднестатистического клитора. Даже дрочить его приходилось двумя пальцами. "Хорошо, что хоть не пинцетом", - иногда невесело шутил он про себя. Озознав еще в детстве, что у него, мягко говоря, не все в порядке с экстерьером, Веня старался избегать ситуаций, при которых окружающие узнали бы о его дефекте. Он проявлял чудеса изворотливости, чтобы под любыми предлогами отказаться от пионерлагерей, посещений бассейна, пляжа и врачей. Веня твердо решил поступать в университет только из-за предоставляемой отсрочки.