Траву я курил за всю жизнь несколько раз, и только когда угощали. Сам не покупал и не стремился. Пробирало меня, если под водку, то сначала на умняк, а потом на ха-ха, а если по-сухому, но наоборот. Ноги, вязнущие в асфальте, невероятное 3D-небо, ответы на все вопросы, семимильные шаги - это уже были приятные бонусы.
Отторговав последний день на рынке, перед отъездом решил проведать товарища из местных. Времени до поезда было часа три, поэтому купил пузырь, лимон, кусок колбасы и заявился хуже татарина. Андрей, так звали приятеля, был холост, безбашенен и гостеприимен. Пузырь задавили быстро, бежать за другим уже не успевали, поэтому он достал спичечный коробок, набитый драпом.
- Вот, прикупил на рынке, чмошники одни носили, недорого продавали. Давай косячок на дорожку. Я ещё не пробовал, говорят, забористая.
Как говорят, дают - бери, и я согласно пожал плечами.
Ловкие Андрюшины руки умело распотрошили папиросу, забили смесью и вот мы, сидя в креслах по обе стороны журнального столика, передаём друг другу потрескивающую папироску.
Покурили, сидим, ждём прихода. Ноль, полный ноль, даже хмель куда-то пропал.
- Ну, что, - спрашиваю, - ты как?
- Никак! Суки, я знаю, где их искать. Сейчас схожу, рыла понабиваю и бабки заберу. Бурьян втюхали какой-то, а говорили - чуйка, крышу уносит. Где моя крыша? Крыша на месте. Ладно, давай ещё по одному попробуем, может, хоть немного вставит.
Выпыхали второй заряд и совсем протрезвели, мало того, что прихода не дождались, так ещё и бутылку водки коту под хвост.

Один мой знакомый ехал на своем автомобиле в клуб, когда его остановила милиция. В багажнике у него лежало двенадцать упаковок с ампулами раствора диэтиламида лизергиновой кислоты, в каждой упаковке по восемь ампул. Содержимого одной такой ампулы хватит, чтобы пропитать один квадрат бумаги шесть на шесть миллиметров. Мой знакомый этого не знал. Молодой сержант в мешковатой форме настраивал камеру на мобильном телефоне, свободной рукой размахивая перед заплаканным лицом знакомого наручниками. Он пообещал не арестовывать его, если тот прямо на месте выпьет все содержимое ампул. Мой знакомый не понимал, что ему предлагают употребить 96 квадратов лсд разом, он просто боялся попасть в тюрьму и оказаться сексуально униженным. Почти сутки врачи удаляли полупрозрачные розоватые хлопья, отслоившиеся от стенок его кишечника. Врачи любят называть такие операции "операциями по возвращению к жизни", но разве не смешно называть живым обездвиженный кусок мяса, завернутый в пропитанную выделениями простыню - его мозг мутировал в кашу раньше, чем у молодого сержанта кончилась память на мобильнике. Видеоролик длительностью в сорок четыре секунды в формате .mov, кучка розовых хлопьев и обильные бесконтрольные выделения - вот и все, что осталось от моего знакомого.

От меня осталось не многим больше: обосранные джинсы, таз кишок и пульсирующая мысль о мести.

Наберите полный рот микстуры от кашля так, чтобы вся полость рта находилась в постоянном напряжении - чем длительнее по времени, тем лучше. Устали держать? Выплюньте микстуру и сразу залпом выпейте стакан концентрированной синтетической уксусной кислоты. Что блядь ЖЖЁТСЯ? Что-то такое я чувствовал до того, как потерял сознание, а когда пришел в себя - два мужика в белых халатах в больничных масках уже полоскали мои кишки в продолговатом эмалированном тазу.

Тиутиуакан был переполнен. Толпы молящихся жгли костры вокруг пирамиды Луны, повсюду слышалась разноголосая речь, и на всегда безлюдных улицах древнего города можно было встретить, казалось, представителей любого народа.
Повсюду стояли группы озабоченно глядящих в небо людей, одетых во все виды одежд. Здесь можно было встретить и солидного европейца, в дорогом костюме, озабоченно глядящего то в небо, то на свои швейцарские часы, были и увешанные фенечками, значками с надписью "Nibiru is my God" и связками индейских кипу, хиппи, молчаливой стайкой передающие косяк по кругу. Я ничуть не удивился, увидев японца в традиционном кимоно, неподвижно сидящего на циновке для сеппуку с кусунгобу в руке. Где-то кто-то пел. Пел протяжные, печальные баллады, а кое-кто - божественные гимны. Это было-бы похоже на какой-то всемирный Вудсток, если бы не печать обреченности на лице каждого участника.
Время от времени кто-нибудь резко срывался с места, торопливо подбегал к ближайшему священнику и негромко с ним разговаривал. Священников в городе было множество. На любой вкус. Казалось, они тоже устроили фестиваль, во всяком случае, представители всех религиозных конфессий здесь присутствовали.
Наша группа не относилась ни к какой конфессии. Впрочем, в обрядах поклонения Нибиру мы тоже не участвовали. Мы вообще выделялись из толпы своими организованными действиями, отсутствием обречённости во взгляде и громкими, деловыми разговорами. Мы приехали не поклоняться, а изучать. Среди нас были и археологи и антропологи и лингвисты, физики, геологи, математики...

Мы на выходных были на даче. Мы - эта я и мой отец. Чистили территорию, выскребали все прошлогоднее гавно и сжигали его. Делали перекуры и отец травил байки. Весь день летал и тарахтел вертолет. Какова хуя неизвестно, но отца накрыла ностальгия и он мне раскозал, как в децтве , в возрасте 9лет весь ево класс повезли на вертолете катаца.
Перед самой поездкай соседская цыганка нагадала, што быть отцу моему летчиком в будущем. Поэтому поездку эту он ждал с особым нежным трепетам.
За маленьким селением, где жил мой отец было жалкое подобие аэропорта. Ну так сараюшко и фсе. Я нихуя ни поняла, почему оно называлось аэропортом, но спорить с батей - себе вредить. Ево бабушка Просковья тогда завязала ему картоху вареную с салом соленым в платочег на перекус и он сунул это в карман, родители дали 1 рубь, это тогда были сказочные деньги. И вод их туда отвезли. Сараюшко - сараюшкой, но там был самый настоящий буфет, с грудастай теткой-блондинкой в белом крахмальном колпаке, которая все время вываливала свое декольте на прилавок и смотрела, как ходят местные летчики в количестве 2 штук. Отец говорил, што у этих летчиков были такие кожаные куртки и загорелые рожи. И все пацаны, как завороженные смотрели с открытыми ртами. Классная их подвела к ним. Все со страху и стеснения пересрались конешна, задать никаких вопросав не смогли толком. Стояли только тупо ржали с красными от смущения мордами. Летчики всем разрешили посидеть в кабине. Большева кайфа отец в жизни больше не испытывал. Он говорит, что даже пойманные сейчас сто хариузов не приносят столька щастья, сколько тогдашние прикосновения к железной машине.

Шёл суровый 39 год. Точнее суровый 24 день сурового января сурового одна тысяча тридцать девятого года. Англия и Франция во всю развлекались, разбазаривая немецкому гауляйтеру Шикльгруберу чешские территории, Америка по кирпичику выкладывала фундамент финансового кризиса 2008 года. Германия училась маршировать и жечь книжки.
И лишь в СССР было не весело. Было, прямо скажем, скучно. Шла полным ходом индустриализация. Колхозы уже были созданы. Врагов народа гонять надоело. Короче, заняться было решительно нечем.
Товарищ Сталин ходил по своему подземному бункеру, расположенному на глубине двухсот пятидесяти километров под землёй, и думал чем бы заняться.
- А не съёсть ли мне йогурт?
Подумал товарищ Сталин. Затем он вызвал Кагановича и спросил товарища по партии.
- Скажи, Лазарь, ты вроде мужик ушлый, многое знаешь, а не съесть ли мне йогурт?
- Слово то какое чудное "йогурт". Первый раз слышу.
Честно признался Каганович.
- Может ну его на фиг, товарищ Сталин, съешьте лучше борща. Или бутерброд с яйцом и салом.
- Нет.
Грустно сказал товарищ Сталин.
- Борщ я вчера ел. Хочу йогурт.

Почему рынок называли "болгарским", никто не знал. Болгар там не было и близко. Русские, украинцы, башкиры, татары, даже белорусы наезжали. Но это не важно. Важно то, что мы там освоились, рэкет нас не трогал, место забронировано, товар улетал, компания была весёлая, исключительно пьющая. И рядом находилась столовая, где можно было недорого поесть, и за распитие особо не гоняли, если тихонько под столом наливать. Единственный минус, что по выходным после обеда её закрывали для проведения свадеб, похорон и прочих юбилеев.
Ездил с нами бард местного назначения, талантливый, но совершенно не пробивной. Звали его Эдик. Песни он писал ироничные, саркастичные и глубоко философские. С интересными рифмами и метафорами, аккорды брал необычные, сочинял, пел и играл с душой, с надрывом. Можно даже сказать - талант.
В Старом Осколе каждое лето проходит фестиваль бардовской песни "Оскольская лира". Тут всё, как и везде - река, палатки, костры, наркотики, беспорядочные половые связи, водка в неограниченном количестве, бородатые, непричёсанные дядьки, тётки без макияжа и маникюра. И, конечно же, гитары.
Эдик каждый год рвался попасть на этот фестиваль алкоголя и траха, но всё никак не складывалось. Как всякая творческая личность, а так же, как и нетворческая, вырванная из родного дома и брошенная на фронт рыночной торговли в чужой город, Эдик пил. Бесконечно и без отдыха. Он находил в этом особое упоение, подняв голову от стола, заставленного кооперативной обувью, китайскими заколками и турецкими носками, он протягивал руку, в которую сразу же засовывали стакан с водкой. Водка выпивалась, лицо возвращалось в прежнюю позицию. Пили мы беспощадно, даже удивительно, когда мы успевали торговать.

Пора уходить, ждать больше нечего. Засунув сзади в трусы чугунную сковородку, и кряхтя натянув брезентовый комбинезон, Максимыч плотно, в два слоя, замотал рот колючим шерстяным шарфом, поверх накатил как презерватив вязаную, с вырезами для глаз шапочку, и в довершение надел пластиковую шахтерскую каску. Поразмыслив, усугубил конструкцию очками со связанными резинкой дужками.
- Сссуки.
Попытался сплюнуть, но только замочил шарф. Проверил, лежит ли в кармане завернутый в тряпицу заветный пузырек, попрыгал - все тихо - и, беззвучно ступая, вышел в серые вечерние сумерки.
Приоткрыв глухую деревянную калитку, старик опасливо высунул голову и осмотрелся. Бля! Со стороны центра, по обоим сторонам улицы, в шахматном порядке осторожно двигались фигуры в камуфляже и противогазах, опасливо поводя стволами автоматов и обходя трупы. Из соседнего проулка фыркая вылез, шевеля башней, БТР.
- Ну ка, на землю, быстро - сердито раздалось за спиной и Максимыч послушно лег. Оглядываться не стал - и так понятно. Зараженные не разговаривают.

В поселке и за его пределами Николай Максимович, по кличке Елдак, был личностью известной, можно даже сказать культовой. Десять дюймов мужской красоты - это штука открывает любые двери легче, чем золотой ключик. В лучшие годы не было на районе бабы, очно или заочно не знакомой с сим чудом природы. Сколько разворочено пёзд и исковеркано судеб...
Годам к пятидесяти Максимыч был вынужден уйти из большого секса по состоянию здоровья - молодая шпана уже вовсю теснила и подпирала матерого ебаку.
- Откуда ш вас столько набралось, гренадеры - беззлобно сетовал старик.
За тридцать, с хуем, лет подвижничества он взрастил неплохую смену - поселковые хлопцы славились богатырскими размерами по всей округе. Стоя в очереди за сигаретами и видя за пару человек перед собой сгребающую сдачу ладонь с характерно загнутой вовнутрь последней фалангой мизинца, передающейся в роду по наследству, дед удовлетворенно почесывал яйца -"и этот мой"!

Давайте я расскажу вам реальную историю. Про рыбалку.
Это было в те стародавние времена, когда я запивал водку пивом, а каждый мой взгляд на девушек расценивался ими как непристойное предложение. К слову - я рыбак никакой, т.е. вообще не рыбак. И не потому что рыбалка это та же пьянка, но в резиновых сапогах, а потому что я к ней совершенно равнодушен. Мне бы лучше поебаться. Но был май месяц, чахлое северное солнышко задорно пригревало, а душа рвалась на волю. И тут как раз звонит Серёга: поехали в деревню на рыбалку! Я согласился.
В деревне было хорошо, река, воздух и магазин с бухлом. Мы сразу же нажрались.
Утром было хуёво. Ну, всегда так бывает, когда не знаешь меры.
Серёга же выглядел на удивление бодрым, словно и не бухал вчера вместе со мной, он собирал удочки и прочую рыбацкую хрень. Вместо приветствия и бутылки пива он мне сразу заявил: пошли на рыбалку, река Луга в 200 метрах, там тебя, алкаша, свежий ветер быстро протрезвит. И пришлось мне, умирающему, тащиться с этим садюгой, которого я сдуру считал лучшим другом, на речку.
В общем, мы рыбачили так: он одевал червей на мою удочку и две своих, затем закидывал все три удочки, одну отдавал мне и.... и у меня клевало, а у него нет. Я вытащил уже с десяток приличных окушков и жирных плотвиц, он ничего кроме какого-то позора, который даже коты не станут жрать. Он психует, а я попиваю пивко, рассказываю ему сальные анекдоты про еблю и между делом вытягиваю из реки всяческих рыбок. Вскоре он поменял мне удочку на свою, но ничего не изменилось. А затем у него случилась истерика, потому что я вытащил щуку килограмма на два. Самое смешное было не в том, что она сдуру съела червяка, а в том что просто запуталась жабрами в леске. Когда я её подтаскивал к берегу, то у него сначала чуть не вывалилась челюсть, а потом он прямо в одежде бросился в воду и руками выкинул её на берег.
Он глотал воздух минут пять, словно та щука, затем изрёк: Это я её поймал. Я насаживал червя, я закидывал удочку, я её выкинул на берег, а ты.... а ты просто лох и халявщик, которому прёт халява не тока с деффками, но даже на рыбалке. А я просто ржал как гоблин.
Затем он сделал мне деловое предложение - он покупает ящик пива, а я отказываюсь от прав на щуку. Я был непротив.
Боже, как гордо он шевствовал с той щукой по деревне, он даже выбрал самый длинный путь и даже в магазин зашёл с рыбой.
А пиво было весьма кстати.
На рыбалку он меня с тех пор не звал ни разу. Обиделся, наверное.


© Радиоактивный

ОН: Девушка, а вы - блять?

ОНА (обиженно): Нет! Это у меня выражение лица такое. Режиссер просил побольше экспрессии...
Вы по лицу не судите. Я - студентка финансовой академии, а на съёмках подрабатываю...
И вопросы такие задавать неприлично! Нет, ну правда, с чего вдруг такие вопросы?

ОН: Так ведь скучно. Эта фифа с хлопушкой ещё полчаса тому назад пропищала: "Все замерли!" Я ж не думал, что это всё так затянется....
Да я и не по лицу вашему судил... Я, вообще, когда вы раком стоите, лица не вижу.

ОНА (жеманно вскрикивает): Ой-ой-ой. Вы мне хуй в жопу-то не суйте. Про анал ни в сценарии, ни в контракте ничего не было.

ОН (обиженно): Это вовсе и не члeн, а палец. Я думал, может вам приятно будет...

ОНА (оправдываясь): Да у вас хуй такой мелкий, что не разберёшь: Где член, а где палец. Вы бы его ещё фа-а-алосом назвали...
(продолжает мечтательно) Вот, когда Рокко Сифреди к нам в Москву приезжал, так у него только палец был как три ваших члена...

ОН (с недоверием): В кино чего только не покажут... Можно подумать, вы живьём его член наблюдали.

ОНА (гордо): Не только видела, но и яйца от его хуя во рту держала! Я же с Сифреди даже в одной сцене снималась. Там эпизод такой был, на даче...

- Алло, здравствуйте! Надежда Викторовна? Почему ваш сын не появляется в школе? Его уже четвёртый месяц никто не видел...
- Он в школе... - томно ответила Надя и бросила трубку. Дрожащими руками взяла шприц и метко всадила его в одну из посиневших вен. Разбежалось, обмякшее тело растеклось по дивану. Какой ещё сын?

- Господи, что за сволочь? Василий Петрович, нужно срочно узнать, что с Сёмой.... Такой трудный ребёнок, да ещё и мать такая... Двойное наказание, - сказала Галина Станиславна, услышав гудки и, аккуратно положив мобильник на стол, посмотрела на Ершова, сидевшего напротив.
- Галя, это не наши заботы. Заботы других инстанций. Не бери в голову. Чёрт с ними! Как их фамилия-то, как жиртреса зовут?
- Вася, ты вообще-то завуч по воспитательной работе. Мальчика зовут Семён. Семён Заварза*, - недовольно ответила Галина Станиславна, - И пойдёшь к ним именно ты. Если ситуация совсем плоха, подключим милицию. Там и решат, что делать. Оставить ли мальчика матери, отдать ли в приют.... Вот это действительно не наша забота. Но толчок надо дать, иначе совсем пропадёт парень...
- Галина Станиславна! У меня столько дел! Не собираюсь я ходить по всяким... Заварзам! - встрепенулся Ершов, - У меня сегодня встреча с председателем родительского комитета, кхм, нашим спонсором...
- После встречи и отправишься к Заварзе, Василий Петрович, - твёрдо решила Галина Станиславна, директор 12й средней школы, - с ним же, со спонсором, после тебя, и у меня...разговор.
Ершов не мог возразить.
- Хорошо, Галя... Только я не привык шастать по таким местам, они проживают, вроде как, на Богомолова?
- Да, пятый дом, первый подъезд, восьмая квартира. Райончик, действительно, не из самых благоприятных... Ну ничего, ты же мужчина, Вася, - вздохнув, ответила Галина Станиславна, - и мальчик не жиртрес, он просто полноват.

Не знаю, как вы, поцоны, а я, вот, по старушкам прусь. Такой уж у меня вкус. И мне положить, кто там и чо про это думает. Я вам так скажу - кто бабульку в жизни не отведал, зря время тока потерял. С бабулями всигда самое термоядерное порево получается. Не то, что с ссыкухами малолетними, которые даже в элеватор правильно не могут принять. Бабушку помять - совсем другое дело, мужики... Прижмешь ее, теплую, сдобную, паклю на лобчине залохматишь, пряность телесную вдыхнешь - у-у-ух! Молофья из залупы хлыщет, как фонтан из китовой башки! Если правильную бабушку встретил - щитай жизнь твоя обеспечена. И варенья тебе навалом, и пироги, и стирка. Ну и секс, разумеется. Это только в анекдотах старушки не ебуцца. А в обиходе - такова жару дают, што уздечки к ебеням лопаются.
Я со старушенциями с 18 лет зажыгаю. Уж в чем в чем, а в геронтофилии знаю толк. Пожилые женщины - это как хорошее вино, типа "Тамянки" или "Токая". И вставляет и порыгать можно. А малолетки - хуйня какая-то, вроде "Шейка" или "Винса". Никакого толку от них, только головная боль и сладкие тягучие слюни. Иную малолетку прижмешь - она пищит, вырывается, ногтями своими злоебучими щиплет. После этого не то что ебли не хочеццо, а вообще вера в человечество пропадает. А вот старушку в угол затолкаешь - она как горлица: молчит испуганно, дрожит всем телом, воркует у нее там чото в кишках. Ты ей только фиделя покажи - сразу растает, потечет... И главное - конкуренции никакой! Дедужки-то вымерли почти все, а кто живой еще, у тех время навсехда застыло на пол шестова. С бабушками чего угодно вытворять можно, и даже рожу тебе никто не набьет. А за самую паршивую восьмиклассницу с прыщавой муфтой строгача лет семь впаять могут.
Кароче, ребзя, поделился я соображениями своими с чуваками с района, и двое тоже сразу любовью к старушкам прониклись до самых мошонок. Митя Ссыч и Гера Одноногий. Митя по призванию, а Гера - от безысходности. Ему еще в детстве отчим как-то раз случайно ногу отрубил, и с тех пор у Геры с девушками все время проблемы какие-то были. С ровесниц-то хули возьмешь? Мозгов нету нихуя, не знают, что в человеке главное не нога. Вот Гера даром што инвалид, зато хуй у него - натуральный цыклоп, им и убить можно, не то што девственности лишыть. Такой монстр, а простаивает из-за глупых средневековых предрассудков. Подумаешь, ноги нет! Может, лет через триста человечество так эвалюцыонирует, што ноги эти гребаные и ваще нахуй не нужны будут, и щупальца вырастут вместо них.
А вот бабушки сразу в Гере разобрались. Опыт, хули. Их какой-то култышкой не испугаешь. У них Одноногий ностальгию адову вызывал по послевоенным временам. Тогда-то мужыков нормальных почти не осталось - иль поубивало, или конечности поотхуярило. Так все бабы с инвалидами в молодости и еблись. Пиздатый трэшак был, наверно. Кто колясочника жарит, кто самовара... Сейчас такого ни в одной парнухе не показывают.

Утром в деревню Гугуцэ вошли танки. Ну не то, что бы танки. Танк. Один. Серое сооружение в оспинах, с белым крестом на башне, из которой торчало нечто худосочное.

- Немцы! - ахнул Думитру владелец единственного в селении ларька и бросился продавать дело Дорелу Мутяну, давно положившему глаз на доходный бизнес. Гугуцэ, непонимающе глянув вслед мелькающему пятками земляку, вернулся к рассматриванию лязгающей гусеницами железяки. Испустив из зада клуб черного дыма, та лихо подъехала к небольшой площади в центре деревни.

- Сакра дио - воскликнула баба Родика несшая помои из школьной столовой. - Алеманы!

И затрусила по дороге, из ведер ее на волю вырывалась жижа, украшая темными разводами желтую пыль. В ближайших домах за остановившейся машиной и забегом бабки наблюдали многочисленные глаза. Быстрее всех подсуетился Бротяну двоюродный дядя Гугуцэ, он появился на улице перевязанный белым полотенцем, приданным своей старшей дочери. В руках храбрый молдаванин держал кувшин с вином.

Люк в башне со скрипом откинулся и закачался на пружинах. Из железного чрева выползла долговязая фигура в коричневой потрепанной форме, на голове ее гнездилась заляпанная голубой краской монтажка.

- Романия маре! - хрипло воскликнула фигура и вздернула сжатый, вымазанный черным кулак.
- Чего? - не понял Гугуцэ.
- Великая Румыния, - перевел Бротяну, семенивший мимо с хлюпающим красным кувшином.
- Ай- ле, ай-ле - загомонила собирающаяся толпа. Из танка показались еще двое и в селе Гугуцэ начались большие перемены.

Сортир был замечательный: на три персоны, крепко сплоченный в паз из отличной сухой сосны, пахучий и смолянистый. Его привезли в самом конце мая, накануне каникул, и положили дверями вниз поверх растоптанной кучи песка на заднем дворе, рядом с голубятней. И оттуда он смиренно таращился на нас тремя своими сердцеобразными жерлами - пока обстоятельные алкаши из домоуправления неспешно копали и обкладывали кирпичом глубоченную выгребную яму. Все лето, пока продолжалась эта стройка века, сортир в положении лежа стойко сносил тяготы и лишения, выпадающие на долю того , кто взвалил на себя бремя быть единственной детской забавой в округе. За время лёжки он успел побывать танком, подводной лодкой, луноходом и даже гробницей фараона. К нему, самозваному деревянному идолу, мамаши из соседних домов приводили своих детей, и в хорошие дни во все три отсека дощатой субмарины набивалось до двух десятков сопливых романтиков детсадовско-октябрятского возраста. С наступлением же темноты в центральной зале открывалось нечто вроде салуна: там собирались мы - уже "взрослые",обнаружившие первые волоски на лобке и познавшие первые радости полировки эфеса нефритового меча. Привычно занырнув друг за другом, ногами вперед, в отполированное до блеска центральное сопло "райклуба" мы зажигали свечку, курили, пускали по кругу "огнетушитель" портвейна "Кавказ", бренчали, показывая друг другу аккорды, на гитаре и говорили "о бабах" . Пару раз была с нами и соседка Ленка, и мне даже удалось подержаться за ее сиськи, маленькие и трепещущие в руке, как испуганные цыплята.

Брюнетка Галя умела быть очаровательной. Ее шарм не портило ни провинциальное "гэканье", ни даже сумочка. На что уж Дима не разбирался в подобных аксессуарах, но сумочка подавляла его своей чудовищностью. Этот аксессуар был уродлив, нелеп. Притом наверняка куплен по дешевке на окраинном рынке. Но даже и это можно было простить, если бы хозяйка не выставляла это выгодное приобретение напоказ.
Анализируя впоследствии всю череду последовавших событий, Дима понимал, что должен был насторожиться уже тогда. Но нет. Он хотел секса, и аргументы "за" в тот момент существенно перевешивали робкие доводы "против". Не станешь же пренебрегать возможностью приятного любовного приключения из-за неправильной буквы "г" и уродливой сумочки? Для женатых ровесников секс может являться досадной рутиной. Для холостяка же он - всякий раз увлекательная авантюра.
Так размышлял наш герой, сидя за пугающей чистоты столиком в кафе. Через два месяца Диме должно было исполниться тридцать лет, и эту круглую дату ему позарез надо было встретить в обществе если не красивой, то хотя бы симпатичной девушки. Родители, с которыми Дима, стыдясь этого факта, жил на одной жилплощади, тоже это понимали. На тридцатилетие они покупали ему квартиру. При одном условии - Дима представит им невесту.
Дима взялся за поиски и зарегистрировался сразу на нескольких сайтах знакомств. Зависание в виртуальных блядюшниках Дима раньше, по непонятным причинам, презирал, абсурдно предпочитая целомудренных "Одноклассников" и свой блог в ЖЖ. Трое из четырнадцати френдов время от времени уверяли Диму, что его журнал нисколько не уныл.
Регистрируясь на сайтах знакомств, Дима думал, что позависает там день, ну, два, пока не вернется из отпуска старший менеджер Зина. Он и представить не мог, что эта разведка боем затянется на восемь месяцев. За это время секса у Димы случилось больше, чем за всю предыдущую жизнь. Дима с удивлением замечал, что у него появилось даже некое пресыщение. Раньше наш герой даже не предполагал, что при его весьма незначительных доходах он будет настолько насыщенно и разнообразно ебаться.

Эротическая трагикомедия в II-х действиях

Действие I

Сцена 1.
Поздняя весна. Отцвела черёмуха и подсохли просёлочные дороги. Забытое богом и облисполкомом село Мандровка Красногузнинского района. Двадцать две избы, сельпо, да контора - вот и все постройки, если не считать давно разрушенную церковь, и полуразрушенный же, но функционирующий коровник, что стоит немного на отшибе, у поскотины. В конторе - полумрак и прохлада. Слышно, как жужжа, бьётся о стекло муха, и за какой-то дверью щёлкают счёты. Крайний слева кабинет занимает ветеринар (он же - фельдшер, и по совместительству - акушер). Кабинет ветеринара, общей площадью в пять квадратов, обстановку имеет небогатую: в углу - этажерка, стоящая на трёх ножках и одной книге. На ней в беспорядке расставлены банки, ящички, и какие-то инструменты. На нижней полке мутно отсвечивает двухлитровая бутыль, на три четверти заполненная бесцветной жидкостью. С лампочки серпантином свисает ярко-жёлтая "липучка", сплошь покрытая дохлыми мухами. Небольшое окно наполовину закрашенного белой краской, на подоконнике в беспорядке свалены нужные и ненужные бумаги. Чуть поодаль - металлический стол, сервированный граненым стаканом, надкушенным огурцом, и самодельной пепельницей с надписью "кильки в томатном соусе". За столом, спиной к окну, сидит ветеринар Афиноген Ефстратьевич. Он усилием воли пытается утихомирить в собственном организме бунт, вызванный утренним опохмелом. Афиноген Ефстратьевич - деревенский интеллигент неопределённого возраста. На нём всегда одеты круглые очки с перемотанной пластырем перемычкой, и - поверх семейной майки - военный китель, без знаков отличия. Яйцевидная голова совершенно лишена растительности. Инородным телом на его лице выглядит покрытый "апельсиновой коркой" нос, формой и цветом напоминающий спелый баклажан.

- Ась?
Вовка Печенкин стоял, боясь пошевелиться. Его уши горели, а по спине журчал ручей пота.
- Ты хоть понимаешь, что это не шутка? Это террористический акт! - На слове "акт", суровый учительский голос потеплел. - Облив меня, ты плюнул в весь учительский коллектив.
Под промокшей белой учительской блузкой волнующе вздымалась манящая грудь.
- Ты это понимаешь? Ась?
Вовку и раньше распекали перед всем классом, но в этот раз уж слишком все серьезно. Точно вызовут родителей. А если вызовут, тут уж можно сразу на кладбище идти, а не домой.
- Значит так, Печенкин: или завтра придешь с родителями, или я сама к ним приду. Все понял? Ась? - насупленно спросила Татьяна Николаевна?

- Уху, - кое-как выдохнул Вовка, и снова вдохнул, глядя, как слаженно и плотно двигаются под короткой обтягивающей юбкой бедра уходящей к своему столу учительницы.
Вовка и раньше частенько, как выражалась Татьяна Николаевна, чудил. Чаще всего подкладывал кнопки ей на стул, так, что при подскакивании у нее задорно задиралась юбка, демонстрируя всему классу педагогические панталоны, если учительница их не забывала надеть. Тогда она оставляла его после уроков, снимала с него штаншки и сладко порола.
Но в этот раз что-то пошло не так, и все томления души почили в бозе. Она не в духе, ее кто-то обидел?
Вовка задумался. А быть может, у нее кто-то появился? Мысль об измене сбила его с ног, и он упал на свой стул.
- Все, все свободны, - закончила урок Татьяна Николаевна.
Как в бреду Печенкин дошел домой. Всю дорогу он представлял себе те казни, которым его подвергут родители.

Однажды лейтенанта Смирнова посетили инопланетяне. Случилось это в самые тяжелые дни злополучного 1942-го года. Лейтенант сперва принял полупрозрачных светящихся гостей за ангелов и очень огорчился: он был коммунистом и считал, что бога нет. Но ситуация быстро прояснилась. Завязался разговор.

- А на вашей планете прогрессивный строй? Уже, наверное, коммунизм?

- Типа того. Не жалуемся.

- Хорошо вам. А у нас сами видите, что твориться. Помогли бы... Какую-нибудь электрическую пушку дали, или чем там на других планетах воюют. Американцы-капиталисты, и то что-то присылают. А, товарищи?

- Нельзя. У нас законы запрещают вмешиваться в естественное развитие других цивилизаций.

- Зачем вы тогда к нам прилетели, черти зеленые?!

- Опыт проводим. Машину времени испытываем. Слышали про такую?

- Да. Уэллс...

- Примерно так, только на миллион лет у нас мощности не хватает, достаем пока лишь до... Как там это по вашему исчислению? Сорок два, минус поправка... До 2010 года. Хотите побывать в будущем? Мы-то сами не можем: машина переносит только материальные тела, а наша раса после Третьей Великой Реформы как бы немного не совсем материальна...

В лесу было тихо и пахло снегом. Лесная дорога петляла между гигантских черных елей. Мороз стоял нешуточный, деревья потрескивали, и казалось, что любой звук отзовется в студеной тишине хрустальным звоном. Однако послышавшийся вскоре шум мотора развеял эти иллюзии. Герасим прислушался, шмыгнул носом и поглубже зарылся в сугроб, окинув мимолетным взглядом небольшие холмики около дороги, из которых поднимался едва заметный пар от дыхания. На дороге показался мотоцикл с двумя седоками в квадратных касках и темно-серых шинелях с крестами в петлицах. За ними из-за поворота выполз небольшой бронетранспортер Greif с пулеметной башенкой, из которой за лесом следила пара внимательных глаз. Немцы ехали медленно, поминутно вглядываясь в заснеженную чащу - они знали, что в здешних лесах неспокойно. У Герасима немного задрожало под ложечкой и на мгновение потемнело в глазах. А казалось бы, должен был уже привыкнуть - сколько было таких засад, сколько стрельбы и трупов, а все равно каждый раз одно и тоже.

Все произошло довольно быстро. Две гранаты, треск немецкого пулемета, пара вскриков - и все было кончено. С мотоциклистами расправились в первую очередь и начали уже разделывать - предстояла долгая голодная зима. Из бронетранспортера извлекли трех контуженных - пулеметчика, механика и девушку в эсэсовской форме. Девушка была без сознания. Быстро добив немцев, партизаны распихали по вещмешкам мясо, распределили оружие, патроны и другие трофеи и в нерешительности остановились перед девушкой. Надо было торопиться, пока не подоспел патруль, тем более что она начала приходить в себя и пора было принимать решение.

Группа захвата действовала быстро и слаженно. Двое омоновцев, с автоматами наизготовку, поднимались на цыпочках к указанному в поступившем телефонном сообщении четвертому этажу. Еще двое, также на цыпочках, спускались им навстречу с чердака. Все делалось для того, чтобы застать преступника врасплох и по возможности с уликами. Да, так и есть: на площадке четвертого этажа двевятиэтажного дома по улице героя гражданской войны Лазо кто-то, приглушенно чертыхаясь, возился у крышки люка мусоропровода. Милиционеры ворвались в этот тесный закуток одновременно и сверху, и снизу с диким воплем: "Руки вверх! Лежать!". На них оторопело смотрел перепуганный очкастый парень лет девятнадцати, с окровавленными руками. Выполняя первую команду милиционеров, он поднял их кверху, но вот лечь с поднятыми руками у него не получалось. А из раззявленной крышки мусороприемника торчала согнутая в колене нога в телесного цвета чулке, также выпачканная кровью. Рядом на полу валялся кухонный топорик.
- Так, ботаник, расчлененкой, значит, занимаемся? - обрадовался дюжий капитан, стаскивая с головы маску с прорезями для различных лицевых отверстий. - Все уже спустил в мусоропровод? Одна нога, говоришь, осталась?
- Ах! - сказал кто-то слабым голосом за широкой капитанской стеной и с глухим стуком упал на бетонный пол. Капитан мельком оглянулся. В обмороке лежала старушка с пятком бигудей на голове.
- Это кто? - строго спросил капитан.

Мой знакомец, как и многие жители мегаполиса, имеет головную боль:
престарелых родителей-огородников. Вот и этой весной папаня его с
маманей в разгар погребения картошки окопались на деревенском садовом
участке. До ближайшего небольшого городка там километров
пятнадцать-двадцать, автобусы традиционно не ходят, привозит продукты и
увозит родителей сын, а, если не приезжает, им приходится за деньги
ловить попутку и добираться до железнодорожной станции.

И вот сын в пятницу вечером в деревню не поехал, потому что ещё с
четверга начался дождь, было уже поздно, мерзко и дорога в саму деревню
идет рядом с кладбищем, где перед входом на разбитой имитации остановки
собираются местные бухарики. Решил поехать утром. А папане надо было
этим же вечером кровь из носа попасть в город к сестре, чтобы отдать
садовые принадлежности, потому как та в субботу утром должна была уже
начинать свой собственный сельскохозяйственный Армаггедон.

Дождь, как из ведра, сына нет, ждал до последнего. Уже вечереет, надо
ловить машину. Делать нечего, собрал кучу сестринского инвентаря, взял
500 рублей, втиснулся в старый плащ-палатку, оставшуюся со времен
службы, и попер через поле к дороге. Жена дома осталась.