Странно
Встаешь утром, вроде все как обычно те же заботы, те же дела. А на душе - светло и погано одновременно. Стоишь, кофе варишь, а по спине скребет, противненько так: "Убери в столе, убери" И идешь, сонная, убирать этот чертов бумажный бардак, ибо с совестью спорить - себе дороже.
Лезешь в стол, а там...Мама дорогая, чего только нет - и квитанции и гарантийки от техники и старые, многочисленные записи, в купе с нелепыми рисунками и чеками из супермаркета.
Разгребаешь это все, сбрасывая ненужное в полиэтиленовый пакет. На части рвешь, мечтая о том, когда вся эта макулатура закончится, и туда же, в кулек.
Рвешь и выбрасываешь, выбрасываешь и рвешь, изредка читая заметки. И вдруг... Письмо.
Не электронный мусор, а настоящее, живое. Корявым почерком написанное, который хрен разберешь, с твоим именем на конверте.
И смотришь на него, как на пришельца, - как сюда попало? Вроде не настолько все запущенно было, с пару-тройку месяцев назад последняя уборка была. А оно здесь.
Лежит себе, маркой отсвечивает.
И знаешь же от кого, а руки дрожат, пока распечатываешь. Лет десять прошло, с момента получения.
Три листа вырванных их тетради в клетку: желтые, шероховатые, - теперь такие не выпускают, наверное.
И ты читаешь, сначала осторожно, щурясь, стараясь разобрать почерк, аккуратно, что бы не смять листы - подкладываешь прочитанный под остальные, а потом просто слышишь старого друга.
И...начинается... Волна, громадная, безудержная, как во время шторма накрывает тебя.
Память

Летом она приходила на детскую площадку каждое утро, вечером проблематично, надо готовить семье ужин и обед на следующий день. Утром удобнее, ребенок бодр после завтрака, можно спланировать какие-то дела, просто почитать. Эту площадку она выбирала долго, ее устраивало все - и изрядная удаленность от дома, и состояние песочницы, и хорошее общество. Она любила поговорить с приятными людьми. Когда сидишь в декрете, это случается реже, чем хотелось бы.

Красивую даму с азиатскими чертами холеного лица, похожую на китаянку, постоянно сопровождала крупная лохматая нянька, вылитый сенбернар, она бегала за двумя китайскими сыновьями-погодками, хватала их за ноги на горках и лесенках, раскручивала на тугой карусели в форме барабана. Китаянка иногда окликала ее шершавым песочным голосом, необычно повышая интонацию к концу слова: Ма-ри-НАААА!

С маленькой лысой Зоей гулял отец, рослый смуглый мужчина с волосами более длинными, чем это положено мужчинам по общественному мнению. Ей он представлялся каким-то индейцем, одиноким охотником с экзотическим именем, Брошенная Стрела, Мертвый ручей. Она наблюдала за его резкими движениями, имеющими ярко выраженные начало и конец траектории, она ждала.

Странная женщина обычно появлялась чуть позже, их дети, несмотря на существенную по младенческим меркам полуторагодовалую разницу в возрасте, хорошо играли вместе, это всегда способствует общению матерей. Странная женщина много старше, стильные узкие джинсы, густой запах сладких духов, короткая стрижка, рваные ассиметричные пряди. Иногда с ней дети еще, взрослые девочки, ученицы старших классов. Бегали за мороженым, хихикали и шептались. Странная женщина чаще молчала, но иногда живо рассказывала о путешествиях, новых книгах, театральных премьерах, правильном рецепте лукового супа, слушать ее было интересно.

Особенно, когда она неожиданно, с места в карьер, начала вдруг сплетать, допустим, историю - из мелькающих вокруг теней, солнечных бликов на асфальте, детского веселого шума, шороха велосипедных шин и стука теннисных мячиков неподалеку.

- Бастер, сидеть!
С наполовину сложенного зонта на паркет прихожей стекали струйки дождевой воды, собираясь в лужицу. Матвей раскрыл зонт, чтобы он скорее высох, повесил поводок на крючок. Послушно усевшийся в углу ретривер вдруг встал на все четыре лапы и, сладко зажмурившись, принялся самозабвенно отряхиваться, пронзая пространство тысячами срывающихся с мокрой шерсти капелек. Матвей, стаскивая с промокших ног неприятно чавкающие кроссовки, крикнул в глубину квартиры:
- Эй, бездельники! Кто-нибудь, вымойте собаке лапы. Я промок насквозь, пойду переоденусь.
Когда через десять минут он вышел из спальни, неся в руках мокрый спортивный костюм, Бастер по-прежнему смирно сидел в углу прихожей, свесив язык набок и доверчиво помаргивая. Остро пахло сырой собачьей шерстью.
- Ну, е-мое, я же просил! - взвыл Матвей и ринулся на кухню, откуда тянуло запахом жарящихся котлет.
Жена стояла у плиты, колдуя над кастрюльками, и мычала себе под нос что-то отчаянно фальшивое.
- Ира, неужели так трудно вымыть собаке лапы?! Если ты занята, так детей бы заставила, и так целыми днями у компьютера сидят, за волосы не оттащишь. В конце концов, завести собаку было их идеей.
Жена вздрогнула и повернулась. Вздрогнул и Матвей: за все годы семейной жизни он так и не привык к виду разнообразных косметических масок, которыми так любила себя реставрировать жена. Сегодня лицо Ирины было грязно-зеленого цвета, выделялись только чистые розовые участки вокруг глаз. Глаза смотрели на мужа с неподдельным удивлением, можно даже сказать, с подозрением.
- Ты о чем? Какая собака? Ты... Ты что, собаку в дом приволок?! - Ирина обошла мужа по широкой дуге и выглянула в прихожую. Вернувшись, она подошла вплотную к Матвею, ноздри ее неприятно зашевелились, принюхиваясь.

- Ну, не надо, ну, пожалуйста, - канючила высокая, немного полноватая красавица Даша, - я буду послушной рабыней.
- Пошли со мной, - жёстко сказал Пётр. Он крепко взял женщину за её густые светлые волосы и потащил к двери...

***

В пятницу вечером, с трудом "распихав" детей по бабушкам, Петя с женой Дарьей поехали на дачу, в тихую, забытую Богом деревеньку, расположенную, примерно в двухстах километрах от Москвы. Ребята давно мечтали сбежать за город и спокойно поебаться.
Каждый семейный человек знает, что дети, родственники, соседи, друзья - все эти близкие и милые сердцу люди, к сожалению, всегда мешают сексу...
Дарья, вообще, была "громкой" женщиной. Она любила кричать и стонать во время ебли. И она, конечно же, всеми силами старалась не допустить, чтобы это слышали дети.
Во время их с Петром будничных соитий, главным смыслом которых было "поскорее кончить и заснуть", Даша обычно утыкалась лицом в подушку и вцеплялась в неё зубами, чтобы не орать.

Наконец, эта волшебная пятница настала. Счастливые супруги ехали за город ебаться.
"Собрав" по пути все возможные пробки, Петя и Даша добрались до своего домика только глубокой ночью. Вечерняя ебля не состоялась - утомлённые дорогой сладострастники, выпив по рюмке водки, заснули прямо перед телевизором.
Проснувшись по привычке в 6 утра, супруги провели краткий семейный совет, на котором было принято решение заняться садомазохизмом. После этого Петя побрёл выкидывать из сарая всякий хлам, а Дашка принялась готовить завтрак.

Когда-то давно он был Нюрой. В приливе нежности я прижимала грациозное тело к себе и обжигающе шептала прямо в ушко: "Нюрочка, девочка моя, красавица"... Полгода непрекращающихся восторгов и полного, без остатка, растворения друг в друге...
Нюра исчезла совершенно внезапно, во время очередных бурных ласк, когда я с упоением гладила ее нежный живот, проводя вдоль него дрожащими от любви пальцами. И вдруг из шелковистой поросли в самом низу Нюриного живота сначала застенчиво показалось, а затем с необузданной животной страстью вырвалось на волю то, что связать с нежным именем Нюра не представлялось возможным. Никак. Никогда.
- Ты, ты, ты... Ты кто?! - одним прыжком сиганув с дивана в дальний угол комнаты, я обезумевшими глазами таращилась на это непотребство. НеНюра молчал, с не меньшим изумлением глядя на невесть откуда выросший елдак, победительно стремящийся ввысь.

После того, как Нюра умерла, НеНюра потерял ко мне всякий интерес. Он шарахался от моих рук, от моих ласк, подолгу тоскливо и непонимающе глядя в окно. И все время молчал. А потом, все так же молча, НеНюра начал ебать мягкие игрушки моего сына. Совершенно не стесняясь посторонних взглядов, не издавая ни звука, он хватал очередного, ничего не подозревающего медведя и начинал неистово совокупляться с обескураженной игрушкой до тех пор, пока, обессиленный, не скатывался с нее. Медведь печально обтекал.
Любимой девушкой НеНюры вскоре стала Гуся - пушистая двухметровая гусеница, туловище которой состояло из семи разноцветных сегментов, из коих произрастали трогательные ножки. Распластавшись на Гусе, НеНюра начинал совершать торопливые фрикции, постепенно передвигаясь от хвоста к голове, методично и неотвратимо взъебывая сегмент за сегментом и при этом крепко цепляясь за очередные ножки. На подступах к Гусиной голове НеНюра замирал на мгновение, прикрывал глаза, а затем, содрогаясь, расстреливал плюшевый затылок гусеницы очередями густой спермы. Опустошенный и совершенно счастливый, он скатывался с игрушки и лежал, бездумно глядя в потолок.
Скоро НеНюра перестал есть, он не отходил от Гуси, подолгу лежа под ее радужным боком, периодически поднимался и яростно трахал ее. Сегмент за сегментом. День за днем.

Во сне Павел метался, скрежетал зубами, стонал.
Настя сидела рядом, вытирала мокрый лоб больного, неловко приподнимала тяжелую голову, давала попить. И когда Павел слегка успокаивался, протягивала руку к его лицу и нежно касалась горячей небритой мужской щеки.

Глава 1. Он

Я ненавижу этот Город. Эту мусорную свалку людей, бетона и железа. Съеденные и разложившиеся воспоминаниями улицы, наполненные тупыми тварями дворы, покрытые экземой подъезды, скользкие от блевотины, перемешанной со шприцами, лестницы и воспаленные, как запущенный гнойный абсцесс, квартиры. Грязные мысли в грязных квартирах.
Я возвращался с прогулки по этому террариуму. Город-фурункул. Запах протухших безжизненных взглядов впитался в мою кожу, и я понимал, что уже никогда не смогу отмыться от него. Зайдя в подъезд, я стал медленно подниматься по лестнице, как обычно ощущая липкий интерес, сочащийся из дверных глазков. На третьем этаже слышалась какая-то возня. Кто-то сопел и стонал. Я тихонечко поднялся выше и остановился.

Моя соседка Лена, девочка старше меня года на три, лежала прямо на лестнице, широко раздвинув ноги, и елозила своей голой жопой по грязным ступеням. Ее сарафан был задран на голову, и ни трусов, ни лифчика на ней не было. Над Леной склонился высокий седой старик в белом костюме. В правой руке он держал ржавую арматурину, которую он воткнул Ленке в пизду, прокручивая ее, словно "кривой стартер" старого автомобиля, а левой рукой тискал свой сморщенный вялый хуй. Из пизды на бетон вытекала кровь. Лена стонала, задыхаясь под тканью своего сарафана, но продолжала смиренно лежать, иногда судорожно подрагивая всем телом. В ее крепко сжатом кулачке я заметил долларовые купюры.
Старик повернул голову и от гнилых зубов отлетело:
- Пошел вон, маленький ублюдок!

В дверь позвонили.
- Сенечка, откроешь? - крикнула из спальни Валя.

Сеня накинул на себя кофту и пошел открывать. На площадке стоял невзрачный, сильно помятый мужик.
- Ну наконец-то. - выдохнул мужик. - Что так долго открываем-то?

- Э... - ответил Сеня и вопросительно посмотрел на гостя.
Вся эта интермедия должна была означать фразу "Великодушно простите, но я почему-то не могу вас вспомнить. Вы не сообщите мне, интеллигентному человеку, во имя чего я отрывался от дивана?"

- Ну? - раздраженно бросил мужик. - Чего стоим-то?
- А что надо делать? - растерялся от такого напора Семен. - Я не понимаю...

- Денег дать. Спасибо сказать. - терпеливо разъяснил мужик. - Можно налить чего-нибудь. Ну или не наливать. Необязательно это. Вас как зовут?
- Семен... Каких денег? За что спасибо? Вы вообще кто? - Сеня все никак не мог прийти в себя.

- Ай-ай-ай, как нехорошо. - покачал головой мужик. - Традиций не чтим. От корней отбиваемся. От яблони за километр падаем. Бездуховность какая.
- Слушайте, я на самом деле не понимаю... - Сеня почему-то почувствовал себя виноватым. - Какие традиции?

- Ну что ж. - пожал плечами мужик. - Сам напросился.
Он вздохнул тяжело и полез в карман. "Пистолет!!!" - промелькнуло у Сени в голове. - "Или нож!". Мужик вытянул из кармана горсть риса и кинул в Семена.

(Semper Fi, сокращение от "Семпер Фиделис" - "Всегда верен" - девиз
корпуса Морской Пехоты США.)

Квитанция за превышение скорости...

Двое полицейских из калифорнийского дорожного патруля сидели в засаде с
радаром на трассе I-15, слегка к северу от аэродрома морпехов в
Мирамаре.
Один из них вознамерился было измерить скорость машин, выезжающих на
пригорок, что прямо перед ними.
Как вдруг..... радар стал показывать 500 км/ч.
Полисмен попытался сбросить программу радара, но программа сбрасываться
отказалась, а затем и сам радар выключился.
После чего оглушающий рев, исходящий откуда-то с верхушек деревьев,
разъяснил, что радар отслеживал морпеховский F/A-18 Hornet (пр-ва фирмы
Нортроп-Грамман), совершавший поблизости упражнение по низким полетам.

Капитан полицейского управления направил жалобу командиру базы морпехов.
Пришедший ответ был выдержан в истинно морпеховском стиле:

Вечерело. Опушка со старым покосившимся зимовьем медленно погружалась в холодный сумрак. Стояла необычайная осенняя тишина, когда кажется, что ветра в природе совсем не существует. Шумно облетавший до этого золотом лес, как пьяный фронтовик, бросив мутный взор на свои умытые кровью медали, неожиданно затих: вероятно, вспомнив время, когда ему было по-настоящему весело. Но пауза была недолгой. Из чащи, хищно урча, выехали три заляпанных грязью джипа, которые, припарковавшись у избушки, заглушили моторы. Почти синхронно открылись дверцы, и из них вывалились трое мужчин изрядно навеселе. Громко матерясь и по-приятельски подкалывая друг друга на грани фола, они, не сговариваясь, принялись каждый за свою работу: один пошел за дровами, второй за водой, третий же встал "на разлив", затащив в избушку нехилый рюкзак, туго гремящий бутылками. Это были старые армейские кореша - Кит, Вадик и Ефим. Каждой осенью, в это же время года, они брали отпуск дня на три и приезжали сюда "поохотиться". Баб принципиально не брали. Кроме Люси, которая должна была появиться ровно в полночь.

Дело в том, что каждый из них (судя по недешевым авто) худо-бедно состоялся в жизни как коммерсант, но не как порядочный семьянин, который обреченно по-бурлацки тянет лямку семейной жизни, деля ее поровну со своей слабой половиной. Был еще и четвертый друг - Док, которого друзья ценили и уважали. Но в семье у того была такая гармония, что армейское братство, ехидно окрестив его между собой "пиздолизом", на охоту не приглашало.

Через час мужики, с устатку накатив наркомовских, изрядно захмелели и потихоньку, исподволь, начали заводить свои заветные речи, переходя от второстепенных тем типа бизнес-хуизнес к главной: все бабы - суки, а мир - бардак, в коем Люси счастливое исключение из правил...

На девятом месяце службы у меня начались какие-то проблемы с задним проходом. Срать было до боли невыносимо. Ещё смотря чем срёшь... Если так, сухенько, то более-менее ничего, но если сильно приспичет, то реально охуеваешь. Кажется, что из жопы вылезает кинжал остриём вперёд. Бумагой так вообще без стонов не подотрёшься. Только промакивать можно, да и то в момент, когда отлепляешь пропитанную Говнецом бумагу от воспалённой пятой точки, создаётся впечатление, будто жопа начинает кровоточить. Это хорошо, если за день только один раз срёшь, бывали и такие моменты, когда обожрёшься в наряде на кпп чипсами, а на следующий день ходишь в туалет серить довольно таки часто. И ладно бы сразу - посрал, подтёрся и забыл... Хуй оно там!.. Бегаешь по пять раз за день и высераешь по-немногу... выдавливаешь из себя коричневую пасту, а она так сразу выходить отказывается... Клянёшься, что никогда не будешь больше чипсы есть, но проходит день другой и снова начинаешь жрать всякую дрянь.

С хуйнёй было ещё вот что... Ванная была одна, там военнослужащие стирали свою форму и мыли над ней голову, подмышки... Будь я дома, я бы прям в ванной каждый раз жопу с мылом мыл. Но армия, это далеко не дом, там куча долбоёбов, которые могут неправильно понять. Будешь, никому не мешая, мыть свой анал, они будут стоять, тыкать в ебло пальцем и кричать, мол смотрите, очко подмывает, сука... Ебанутые, честное слово.
Был в располаге душ, но там не вариант мыть жопу ... Это надо выйти из таулета, пройти мимо дневального, а на дневального камера смотрит. Увидит дежурный по части, что солдат с голой жопой прошёл мимо тумбочки, сначала охуеет, посмеётся, а потом покажет командриру части сиё порево. Не знаю понравится ему такая лёгкая эротика или нет, но явно к добру всё это не приведёт...

Пятачок умирал тяжело. Черты его запрокинувшаяся кверху рыльца зловеще заострились, желтые зубы глухо цокали друг об дружку. Ярко бледная пятачина покрылась крупными каплями предсмертной испарины. Из маленького, покрытого подвижной пленочкой глаза, медленно выкатилась и застыла густая мутная слезка. Свинка закашлялась и начала долго и дробно дрожать, как будто бы в ужасном холодильнике мясобойни. Уверенно приближалась неизбежная болезненная агония.
Сидящий рядом на звериных корточках Вини-Пух не мог сдержать душивших его рыданий. Периодически он, падая на заголившуюся грудь Пятачка, начинал биться в безудержной истерике, приближая этим кончину и без того ослабевшего животного.
- А помнишь, как мы ослику вместо хвоста ж и в о г о скунса "моментом" приклеили -вот веселуха-то была; а как живую пьяную сову через рот мокрой ватой набили - чучело делали. А помнишь, как я тебя через жопу надул, будто маленький шарик, и мы с тобой у пчел мед тырили, и как я потом вниз головой от пчел смотался, а у тебя не получилось, потому что был как маленькая тучка и потому опуститься не мог. Между прочим пчелы тогда были уж очень ж и в ы е. Вот видишь - все они Живут, а ты помираешь как последняя... - подбодрил Пятачка добрый друг Винни Пух и снова задергался в глухих истерических рыданиях.

Пятачок вместо ответа коротко кашлянул в морду Вини Пуху, дважды вытянулся дугой и затих.
-Кончено! - с шекспировским придыханием вымолвил Винни и потянулся за приготовленной лопатой.
Безжалостная смерть с чудовищной скоростью стала менять цвет тела Пятачка с предсмертно бледного на постсмертный радикально желтый. Нижние и верхние ножки свинки неподвижно застыли в вертикальном положении и ни в какую не желали гнуться.
Винни Пух быстро и неглубоко закопал мертвую тушку - настолько неглубоко, что было видно трогательно торчащие копытца . После этого, сморкаясь в шерстяную лапу, прочитал наспех придуманную молитву.

Есть такая категория людей, я их называю ахтунгами. Ахтунги не в современном падонкаффском значении, а в том смысле, что с этими людьми всё время что-то происходит и случается. Причем эти люди опять делятся на две категории, если можно так сказать. Пассивные ахтунги - это люди, которые как магнитом притягивают к себе всякого рода неприятности и казусы. А есть активные ахтунги. Это, соответственно, те, которые такие ситуации сами же и создают. На моём жизненном пути встречались и те и другие. Вспоминать и рассказывать про них можно до бесконечности.

Вот например был у меня когда-то давно приятель, музыкант, Вадим Отарыч. Музыкант классный, только бухал. Работал в отделе как-то там культуры, вел ансамбль народных инструментов, попутно лабал в ресторане, и ещё в школе музыкальной подрабатывал, ну, типичная стезя провинциального музыканта.

Любил шутки экстравагантные.
Если его не брали в какую нибудь творческую поездку (из-за пьянства, как правило) мог зайти в аптеку, спросить
- Презервативы есть? Сколько? Давайте всё. Мне на весь отдел культуры. В командировку едем, ага!
Потом придёт на работу, и все гондоны разложит аккуратно по столам рабочим, по тумбочкам, по сумочкам...
На возмущенные дамские крики неизменно отвечал
- Да вы что??? О вас же, дуры, беспокоюсь, переживаю!
А городок маленький, слухи ползут быстро. Доползают и до мужей. В результате вся поездка оказывается на грани провала.


В универмаге любил посетить отдел женского белья. Найдя трусы самого большого размера, то ли руководствуясь известным анекдотом, то ли просто сам по себе, кричал через весь зал продавщицам:
- Девушки! Это будут покупать - не сочтите за труд, позвоните мне в музыкальную школу!

"Люди всякие нужны, люди всякие важны."©почти Михалков.
"Кто эти люди, блять??"©

Не буду скрывать, я человек любознательный, однако далекий от современного мира профессий. Многие названия профессий, закодированные в американо-английский язык, для меня темный лес, пока не запишу их и не обращусь к поисковикам и словарям. Поэтому прошу не иронизировать над моей "темнотой" и разумеется дополнять данный бестиарий.

МЕРЧАНДАЙЗЕР- да-да, это именно он! Ухоженный молодой человек, постоянно мешающий пройти вам к полкам с товаром во время похода в магазин. Всё время что-то отмечает в папочке и перекладывает товар с места на место.

СУПЕРВАЙЗЕР- руководитель группы промоутеров. Возникает законный вопрос- кто такие на хрен промоутеры?

ПРОМОУТЕР- милая девушка, меняющая вашу пачку с тремя оставшимися сигаретами на новую, но другой марки. Иногда раздает подарки. Приятная профессия с точки зрения обывателя.

АНДЕРРАЙТЕР- Страховой агент, не тот, который ОСАГО оформляет, а постарше. Страхует заводы, газеты, пароходы и пр.

РИЭЛТЕР- Простой барыга от недвижимости. Покупает, продает, оформляет за процент.

ДЕВЕЛОПЕР- Скажем так, непростой агент по недвижимости. Покупает землицу от шести соток, застраивает и продает. Этим отличается от риэлтера.

Терпкий запах гаританского гашиша неумолимо наполнял идеально белую сферу кабинета начальника межгалактической полиции. В кресле-качалке, стоящей в аккурат посередине комнаты, восседал неопределенного возраста гражданин с красным лицом и нахлобученой по самые брови поношенной целлофановой треуголке. Он задумчиво извлекал из носа тягучую зеленую субстанцию и ловко скручивал из нее идеального размера шарики, которые отправлял одним щелчком в мусорный контейнер, подвешенный под потолком.

- Шхомc! - неожиданно выкрикнул красномордый гражданин и бросил свежескатанным шариком в мужика, сидящего за прозрачным столом.
- Вы ебанулись так орать, Дваццон?! - выдохнув гашишные пары и выронив из рук контрабас, возмутился "мужик за столом". - Сколько вам, долбоебам, можно повторять, что ни в коем случае нельзя меня беспокоить во время мигетации! Ни в коем, блять!
- Прошу прощения, инспектор, но мне показалось, что кто-то стучит в дверь на нижнем уровне,- спокойно парировал доктор Дваццон, и вопросительно посмотрел на Шхомcа.

Шмохc был стовосьмилетним мужчиной из рода кватрийцев, то есть талантлив, красив и образован, и последние четырнадцать лет возглавлял отдел МГП по особо хитрым проступкам. Сотни запутанных и таинственных дел были раскрыты им за это время, и это, вне всякого сомнения, делало его лучшим сыщиком трех галактик.

- Так хуле ты мне-то орешь, дятел, кода внизу есть эта пизда, старуха Мхадсон? - возмутился Шхомc.
- Дык, епт.... - запнулся доктор, но уже через секунду, придя в себя, истошно заорал: - Мха-а-дсо-он! Дверь открой, калоша йобана!

Ну вот, слава Богу, мы снова собрались! - мать улыбнулась во все свои тридцать два зуба и шестьдесят четыре года. Беседку заливало теплое июньское солнце. Я зажмурил глаза и глубоко вздохнул. Как было приятно всего год спустя с нашей последней встречи увидеть мать и отца живыми и здоровыми, доживавшими, как мне казалось, в мире и согласии свой непростой век.

Стол ломился от простой и вкусной русской еды. Отец, мой любимый папа, разливал в большие тарелки окрошку. Вареная цельная картошка томилась в таявшем золотистом масле.

Первую выпили "за встречу". Ледяная водка приятно обожгла горло и устремилась в пищевод. Минут пять ели молча. Зная, что будет наперед, я наслаждался этими минутами тишины. Первый раз я приехал не один, а с Дашей, девушкой, которую представил родителям как свою невесту.

После третьей рюмки вопросы полились рекой: про институт, про Москву, хватает ли денег на жизнь, как там дядя Семен. Я отвечал, и Даша, милая девочка, во всем меня поддерживала. Я готов был ответить на любой вопрос, быть сегодня самым ласковым, самым любящим сыном ради одного единственного события, когда засвистит на кухне чайник, после чего мама торжественно вынесет и поставит на стол Его Величество Яблочный пирог.

Яблочный пирог был нашей традицией, нашей гордостью, но не только. Он был и моей, и родителей слабостью. Пирог, который пекла моя мать, а до неё её мать, а до неё и её матери мать её матери, а до неё и её матери и матери её матери мать матери её матери и так далее был чудом кулинарного искусства. От вкуса и запаха яблочного пирога двинулось умом не одно поколение Сапожковых.

- Срёте? - спросил я двух молодых орлов, Витьку и Серегу, рассевшихся на краю скалы и поливающих расположенную внизу долину еще непереваренными семенами эдельвейсов и склеванным недавно ягненком. Серега нахохлился и отвернулся, что, в общем-то, было абсолютно нормальной реакцией для птенца, выращенного в интеллигентном гнезде. Витька же, напротив, сверкнул угольками глаз, приподнял хвост, клокотнул и, явно задираясь, ответил:
- А чо делать, дядь Саш?
- Эх вы, молодежь! Сколько раз вам говорили, не пейте воды из нижнего ручья... Говорили? Ну, то-то же, - мне все труднее было удерживать восходящий поток воздуха, крылья начинали ощутимо уставать и я, не долго думая, присоседился рядом с двумя оболтусами.

Над Восточной Грядой во всей своей ослепительной красоте, уже роняя острые капли света на самое дно долины, всходило солнце. Тени становились короче, расползались по лощинам остатки утреннего тумана и первый пастух уже выгонял на изумрудные пастбища достойный любого орла завтрак - жирное, пахнущее молоком и курдючным салом, стадо кудрявых баранов.
Серега поднатужился, вязкая струя его помета тут же была подхвачена попутным ветерком, распласталась, подобно парашюту, на теплом воздушном потоке, и медленно полетела вниз, благополучно приземлившись на крыше желтой туристической палатки.
- Смотри, Витька, я, все таки попал! - счастливый орленок подтолкнул крылом своего хмурого друга и гордо встрепенулся,- Проспорил, значит с тебя два червяка!
Витя нахохлился еще сильнее, и, окончательно осознав всю несправедливость устройства этого мира, обиженным голосом произнес:
- Мы на одного забивались!
- Второй - это бонус!- сверкая матовыми перьями, не унимался Сергей, - Посмотри, как легло, аккурат по центру мишени.

Вообще c самого утра день в цирке как-то не задался. Для начала вышел спор между двумя ведущими клоунами Леонидом Кошкиным и Аркашей Пельменевым - кому из них выступать раньше. Как известно у артистов - кто позже выступил тому больше почета и уважения. Первый клоун кричал, что кошки умеют такое, чего не может ни одно другое животное и детишки просто обожают его мяукающих питомцев.
Пельменев совал ему под нос кроваво-красный кукиш и говорил, что еще пару таких заявлений и его слон передавит всех его блохастых артистов.

Точно такую же неприличную фигуру из пальцев и завуалированные угрозы клоун Кошкин направлял в сторону Аркаши Пельменева.

Спор решила мятая тысячерублевка , которую Пельменев незаметно всунул в карман присутствующему при споре устроителю представления.

Теперь номер Кошкина, как и положено, пошел раньше Аркашиного. Все выступление клоуна-неудачника проходило практически в гробовом молчании. Уже через через пять минут из зала послышалось улюлюканье и несмотря на отчаянно забористое "Але-аппп" зрители возгласами буквально прогнали неинтересного клоуна вместе с его питомцами. За кулисы Кошкин вбежал со слезами и ну уж очень нехорошо посмотрел на Пельменева.

... Грянула веселая заводная музыка и понесло запахом настоящего крупного животного. Маленькие и большие зрители шумно засвистели и жизнерадостно захлопали в ладоши.
На сцену выскочил двухметровый широкоплечий клоун с рыжими бакенбардами и красным войлочным носом.
- Это я-яяя-это я-яяя, а это мо-оой-й слон Яша-а-а, - противно завопил Пельменев, отчаянно вращая задом и пританцовывая громадными ботинками.
Из-за спины Пельменева осторожно выглянул затравленный истощенный слон, покрытый следами избиений и какой-то слоновьей паршой.
Детишки радостно загалдели и начали кидать слону мороженое и фрукты. Несчастный тут же кинулся покушать, однако Пельменев жОстко остановил голодное животное.

Тошнотворная утренняя духота подкрадывалась к полудню. На берегу Стикса коротали время Иисус и Наполеон, ожидая переправы. Пытаясь развлечься, они бросали "блинчики" в черную воду и вяло беседовали. Скользкие безобразные твари, от которых, как живая, шевелилась Река Мертвых, ловко выбрасывали аморфные тела из воды, жадно ловили уродливыми рваными пастями каждую брошенную гальку и, с хрустом разгрызая ее, вновь скрывались в пучине.

- Они обожают грецкие орехи и жрут все подряд, что хотя бы отдаленно напоминает им ветхозаветное лакомство. Даже эти беспонтовые камни... Однако палит сегодня, вы не находите? - молвил Христос, доставая из-под хитона пластиковую поллитровку с чаем "Липтон".
- Странно, но мне сейчас почему-то вспомнилась египетская кампания, с такой же невыносимой жарой. Тогда я, несколько утомившись от курения опия и непрерывных ласк моей потной Жозефины, велел канонирам расстрелять из пушек в упор самого Сфинкса! Думаю, затея эта прошла не без успеха: его отбитый нос по сей день напоминает вечной пустыне о победах великой Франции. Это вам не жалкое тупое уебанство типа: "здесь был Вася", это изнывающий, как сифилитик от собственной ущербности, сам Царь Ужаса! Ха-ха... - невпопад похвастался полководец, снял треуголку и вытер скомканным грязным платком потные залысины.
- Некоторые глупцы наивно полагают, что достигли полной победы над тайной Жизни, вбив лишний гвоздь в гроб Прародителя, а некоторые глупцы, напротив - выдернув гвоздь из крышки того же гроба не менее наивно полагают, что этим приблизились к разгадке тайны Смерти... Но в гвоздях ли тут дело вообще?... Причаститесь, любезнейший? - витиевато и понятно только ему самому съязвил Иисус.

Неудивительно, что когда-то я был маленьким. В то время мы жили в уютной двухкомнатной квартирке у речного вокзала. Родители занимались обустройством своего молодого быта и работой, а в детском садике мне не нравилось. Видимо, поэтому каждые две недели я заболевал очередным ОРВИ, и очень скоро окончательно был передан на воспитание прабабушке и прадедушке

У меня была своя, как её все называли, "маленькая" комната с видом во двор. Смотрел я вниз, только когда болел или по другой причине, не мог отправиться гулять. В такие дни я оставался дома. Игрушек было много, часть из них хранилась в большом ящике, а часть в шифоньере в "большой" комнате. Но недолго, потому что однажды, когда я активно добывал игрушки из нижних отделов шифоньера, сверху упало стекло на мою, может, ещё по молодости не слишком умную, но уже крепкую голову.

В общем, в таком быте у меня никогда бы не возникли мысли об "этом", если бы не один случай. Как-то раз я шёл с дедушкой за ручку на прогулку и учился читать, уже зная, как пишутся слова "Универмаг" и "Продукты", и прочитал на стене в подъезде слово "Секс". Это слово меня сильно заинтересовало, и в вечернем разговоре я поднял взволновавшую меня тему. Ни бабушка с дедушкой, ни даже мама по телефону не смогли мне объяснить его значение, вернее внятно не смогли, просто сказали, что это происходит между мужчинами и женщинами. Иногда.

Однако с тех пор взрослые решили, что раз я поднимаю такие недетские темы, меня можно отпускать гулять во двор одного. Да и спокойно как-то было у нас на улицах.

Куда более приятные воспоминания у меня связаны с видом на окно с другой стороны, со двора. Когда было время обеда, и бабушка забрасывала в кипящую воду только что слепленные пельмешки, она вешала на окно газетку, и все во дворе знали, что мне пора обедать и сразу же кричали об этом. Разве бывает более вкусная еда, чем та, которую готовят специально для нас в детстве?

Тишина. В воздухе не слышно никаких громких звуков, лишь легкий шелест ветра и ленивое жужжание многочисленных насекомых. На заброшенной железнодорожной станции ни души. Рядом с разрушенным станционным зданием, на остатках проржавевших рельс застыло пару десятков выпотрошенных вагонов. Впереди рельсы сильно искривляются и уходят в густые заросли дикой травы. Вдоль всего железнодорожного полотна лежат грязные пластиковые бутылки, ржавые детали и большие комья мусорного тряпья, в которых без устали копошатся мелкие молчаливые птицы. Повсюду, вдоль рельс в беспорядке разбросаны высушенные солнцем черепа и скелеты разных животных, кое-где средь высокой травы можно увидеть выгнутые дугой ребра то ли лошадей, то ли коров.
В одном из развороченных вагонов с наполовину открытыми дверями, на куче полусгнившей соломы, облепленные ленивыми мухами, замерли два неподвижных тела -двухметрового пожилого мужчины и юноши-подростка. Мужчина лежит на спине - лицо его искажено какой-то невероятной гримасой, голова с остатками седых волос запрокинута назад, желтый кадык выпирает вперед, подобно клюву хищной птицы. Потрескавшиеся подошвы ног покрыты черными язвами гниения, которые проникли до самых костей, жилистые длинные пальцы торчат в открытую дверь вагона. Юноша лежит на боку, а голова неестественно вывернута назад - его шея наверняка сломана .

Между слипшихся комьев грязных волос движется червяк, чем-то потревоженное создание спешит в свою норку-убежище - пустую глазницу. В другой глазнице частично сохранился покрытый пленкой глаз, даже виден край зрачка, но все это бесполезно плавает в зеленовато-желтом гное. Оба лежащих в вагоне выглядят абсолютно мертвыми - ни единого движения грудной клетки, ни малейшего движения полуоткрытых ртов.
Рядом с вагоном стоит дырявая бочка, частично заполненная грязной дождевой водой в смеси с мазутом. Вода хранит практически полное спокойствие, лишь изредка тревожимое маленьким паучком, устроившим себе беззаботную паутину в углу бочки.
Внезапно вода в бочке приходит в движение и покрывается мелкими расходящимися кругами. Эти вибрации - предвестники звуков, источник которых пока еще не виден, но он уже где-то совсем близко.
Вскоре звук появляется. Издалека слышится ржавый скрип колес и заунывный звук цирковой шарманки. Звучание механической музыки врывается в самое сердце, заполняя собою всю тишину, в воздухе повисает предчувствие какого-то действа.
Вдруг на звук шарманки наслаивается какой-то другой, странный, напоминающий гул пчел или низколетящего самолета. Низкий звук начинает переходить в более высокий и внезапно превращается в подобие тихого свиста и приглушенный вопль множества чудовищных глоток. Кучи мусорного тряпья начинают шевелиться, из них показываются ужасные конечности, со скрюченными судорогой пальцами, а сами лохмотья оказываются истлевшей от времени одеждой. Сквозь дыры просовываются искалеченные головы с выклеванными падальщиками кусками плоти. Казавшиеся доселе мертвыми, открываются залепленные плесенью ороговевшие веки, отовсюду слышен отвратительный хруст разгибаемых суставов . Странно изворачиваясь и подергиваясь в судорогах, один за другим, поднимаются с земли тела и каждое такое поднятие сопровождается криком неописуемой боли возвращения в бытие.