Проснулись от шума деревьев и хлопанья палатки. К утру раздулся приличный ветрило. Ну, не блядство-ли? Всю неделю стояла тишина, а сегодня... А нам до базы километра четыре на веслах упираться, из них два - по большой воде. Ну, делать нехуй; сожрали последнюю тушенку, собрали шмотки.
- А с хлебом чё делать? - Валера держал в руках непочатую буханку круглого ржаного. Хлеб мы хранили всегда в холщёвом мешке. За неделю он дубел, но не плесневел, жрать в принципе можно. - Да повесь на дерево, пусть птички хавают - отозвался Женька. Да и правда, не тащить же с собой. Через два часа будем на базе, а ещё через два - в городе.
Пока плыли по протокам, было ништяк. А как вышли в море наше рукотворное, слегка очканули.. Волна шла боковая - мама не горюй! Тут было не широко, километра два, но наши фанерные плавсредства под названием "Утёнок-2" к такому были явно не приспособлены. Пошли сначала под берегом - потом, как говорят на Волге, на перебой. Ну, хлебнули водички ведёр по 5-6 в лодки, однако доплыли.

База размещалась на списанной ржавой самоходке. Когда ткнулись в берег, перво-наперво перекурили. Сигарет оставалось на троих шесть штук. Ну да похуй! На "Ракете" в буфете возьмём. Сдали лодки и с рюкзаками потащились на пристань. До "Ракеты" было минут двадцать. На дебаркадере уже собрались пассажиры. Немного, человек восемь. Мы присели на лавочку, курнули по последней, поглядывая на дальний поворот. Но "Ракета" через двадцать минут не пришла. Не пришла и через сорок. Шкипер с дебаркадера ушёл звонить, а вернувшись сообщил: - На мель села. Теперь вечернюю ждите.
Возникло смутное ощущение, что мы попали. До вечерней часов пять. Курева нет, да и жрать после гребли-ебли начинало хотеться. Решили прогуляться до магазина, на другом конце села. Бросили шмотки у шкипера, попиздили солдатским шагом, минут двадцать. Село бедное, чёрное какое-то и безлюдное. На двери магазина издали завидели белую бумажку "Уехала на базу. Буду после 18-ти". Пиздец начинал обретать реальное содержание. Пошли обратно. На пристани разговорили такого же, как мы городского рыбачка. Получили полпачки "Примы". Попили водички из колодца. Сидим. А потенциальные пассажиры подтягиваются, уже душ десятка два. Наконец слышим крик "Идёт!". Вот она наша красавица, так и чешет прямо к нам. Только что-то ведёт себя странно. Вместо того, чтобы честно подвалить к дебаркадеру, ход сбавила, и как-то вроде мимо намыливается. На палубу капитан выполз, с рупором, кричит: - "У меня перегруз, двигателЯ греются, а на море шторм. Никого взять не могу". Дали они по газам, рыгнули синим дымом и упиздили. А мы - остались. До утра. В полной, как говориться, жопе.

Михаил Филиппович, как всегда в пятницу, отпросился с работы часа в три, отвез жену с дочкой на дачу, а сам, сославшись на важную встречу с коллегами по кафедре, отправился в Москву.

Конечно, встреча была блефом, как и все подобные истории, которые якобы происходили строго два раза в месяц, только в летний период.

Открыв окна немолодой, но ухоженной "шестерки" "Жигулей", Михаил Филиппович выставил руку, окунув ее в поток теплого июньского воздуха.

Миновав Химки, привычно перестроился в правый ряд и сбросил скорость.

Наступал долгожданный момент выбора и предвкушения, тот самый момент, который составляет истинную ценность покупки проститутки на горячем асфальте Ленинградского шоссе. Момент, от которого сводит скулы, появляется дрожь в низу живота и перманентная эрекция.

Придирчиво разглядывая товар, он миновал несколько "точек", как заправский профессионал, ничего не покупая ни на первых, ни тем более на последних.

Ближе к середине того участка шоссе, что ведет от Москвы к развязке на Шереметьево, он свернул с шоссе и заехал на площадку между несколькими заводскими зданиями.

Последовательно миновав традиционных "девочек по пятьдесят", просмотрев предложение "по сто", он выбрал нормативный стандарт за 200 рублей.

Не слишком много для кошелька и не слишком мало для плотских утех.

Школьник Иван Лагутин покрылся потом, и трясся как маленький суслик. До звонка оставались считанные минуты. А у него не было решено и половины примеров. В классе было очень тихо. Лишь слышался скрип электронных перьев. Ему было прекрасно известно, что будет, если он получит двойку на экзамене. За двойку полагалась смерть. А за единицу - смерть мучительная. Попадание в школьную пыточную будет самым страшным кошмаром, который только можно себе представить. Поэтому, он даже не пытался списывать у сидящей рядом Акованцевой. За это, без разговоров, ставили единицу. Лагутин не дружил с математикой, ему по душе была ботаника.

После реформы образования успеваемость в стране выросла многократно. Интеллектуальный уровень нации стал первым в мире. Нового министра буквально носили на руках. А нужно-то было оказывается, всего ничего, - заставить детей учиться. Была внедрена простая система стимуляции к обучению. Называлась она - "кондуит призов". Призы за двойку и единицу по пятибалльной системе на ЕГЭ вам уже известны. За тройку полагалось небольшое увечье, не лишающее ребенка дееспособности, все-таки между двойкой и тройкой разница колоссальная, - с этим согласились практически все. За четверку практиковались щадящие избиения учителями физкультуры, последствия которых устранялись в школьных центрах реабилитации в течении месяца-двух. Ну, а обладатели пятерок, могли спокойно предаваться детским забавам безо всяких призов.

Лагутин просто ненавидел эти дроби с их числителями и знаменателями. До звонка оставалось минуты две. В конце концов, он плюнул на все, и наобум расставил цифры в квадратики тестов. А вдруг?! Один раз такой номер у него уже прошел, правда, по литературе, но там квадратиков было меньше, и вместо цифр были галочки. Но Иван верил в свою звезду.
Звонок прозвенел синхронно с уколом парализатора в ягодицу. Все было как обычно. Обмякшие ученики застыли в разных позах. Марина Сергеевна деловито собрала с парт электронную бумагу. И стала методично один за другим отправлять листы в сканер. Проверка длилась недолго. Прибор пискнул два раза. Это означало, что есть двое призеров. Лагутину стало интересно, кто это может быть, кроме него?

У меня, как и у других фтыкателей, была первая любофь. Уже вполне осознанная, с первыми шагами в сексе, как впрочем и с самим сексом.
"Дружили" мы по нынешним меркам вечность,- где-то около года. Понятное дело, я был влюблён по уши и витал где-то между верхушками деревьев и сравшими на голову птицами. Может даже чуть повыше птиц, но сверху фсё - равно кто-то гадил . Но речь не об этом.

Любил, как я сейчас понимаю, не богатый внутренний мир девушки, а сугубо её гениталии. Которые в то время напрямую были связаны с её богатым внутренним миром.
Так вот, как часто это бывает, приходит тот миг, когда в воздухе уже витает миг расставания навсегда. Туд следует отметить, что Ленка (так звали мою каралеву) была из обеспеченной и манерной семьи. Манерность всего семейства, включая и Ленку заключалась в их невьебенно показной интеллигентности, в то время, когда им до этой интеллигентности было как, до Киева раком. Я в то время бедный студент с гипертрофированным сексуальным синдромом всячески избегал её родственников, чего не сказать о Ленкиных гениталиях к которым стремился как кот к валерьянке.

Ну так вот пришло время, когда Ленка при всяческой поддержке и одобрении папы и мамы решила послать меня в пизду. Причём уже не ф сваю, а в какую-та отдалённо неопределённую...Отчего мне было очень грусна и абидна. Хуле, с таким неабаюдным нахингом я был решительна не сагласен.

В тот зимний постновогодний день Ленка собиралась сьездить в горы покатацца на лыжах, ну заодно и поебстись при случае, о чём говорила её довольная рожа. Все её приятные предвкушения портил я, приперевшийся её провожать. Но так как я оговорил с ней что это будет эффектная точка в наших отношениях, она нехотя согласилась. Хотя с её точки зрения, хуле там было эффектного...
Перед самым отьездом автобуса (а ехать нужно было часов 12-13) я торжественно вручил ей литровый пакет её любимого персикового сока и она благодарно и скромно подставили щёчку. Чмокнув её и помахав ручкой я расстроенный пошёл домой.
При этом трогательном расставании я встретил своего знакомого, который ехал в том же направлении и, я даже заподозревал,- ебать мою бывшую королеву.

- Вэй! Вэй? Дао лэ!
И не заметил, как закемарил.
Таксист потыкал пальцев в боковое стекло.
- Женьмин гуан чан!
По-ночному экономно освещённые здания. Чуть поодаль, за чернотой парка, рубиновым тюльпаном переливалась в ночном небе крыша небоскрёба.
Протёр глаза и расплатился, силясь понять, зачем приехал в самый центр, на Народную площадь.
"Ладно, будем считать, поход по местам боевой славы..."
Вылез из машины.
После душно-жаркого салона "фольксвагена" на площади было ощутимо холодно. Огляделся. Мрачно, стыло и безлюдно - лишь недлинная вереница свободных такси тянулась от подземного перехода до еще не закрытого, но уже пустого "Старбакса". Водилы прятались от ветра и холода внутри своих "сантан", дремали - сквозь стёкла виднелись их скрюченные фигурки.
Ну, здравствуй, город.
Здравствуй!
Ничего не меняется у них, - подумал, сворачивая на знакомую улицу.
Центр, Нанкинлу, пятница, вечер - и почти тьма, пустота. Хотя гулять в такую погоду мало дураков. Разве что - я.
К редкой ночной добыче тут же потянулись из закутков бесформенные шаркающие фигуры. Обмотанные тряпьем старухи профессионально окружили, дёрнули за рукав. Самая бойкая уцепилась за край куртки, принялась совать мне в лицо тонкие блестящие свёртки - букетики чахлых, побитых холодом цветов.
- Хэло-хэло-хэло!
Поразительно быстрая жестикуляция... Машут букетами в доказательство их красоты. Тычут себе в рот и живот - намекают на голод. Потирают сложенными в щепотки пальцами, требуя раскошелиться. Разводят руки в стороны и вверх, как в детской игре "Каравай" - восхищаются моими габаритами.

- Осторожно возьмитесь правой рукой за правую ягодицу; левой рукой - за левую; нагнитесь параллельно полу и после этого - медленно раздвиньте ягодицы в противоположные от отверстия стороны.
- Простите?
- Для особо одарённых повторяю. Осторожно возьмитесь правой рукой за правую ягодицу; левой рукой - за левую; нагнитесь параллельно полу и только после этого - медленно раздвиньте ягодицы в противоположные от отверстия стороны. Сделали?
- Простите - нет.
- В чём проблема?
- В "противоположную" от какого отверстия?
- Вы ненормальный?
- А Вы?

Врач, заинтригованный нестандартным поведением, очнулся. Озадаченно прервал рутину раз и навсегда заведённого ритуала. Осоловело вылупил недоумённые глазки, оторвавшись от гроссбуха со списком болезных. Сидя - как обычно - спиной к раскоряченному пациенту, он даже соизволил развернуться вполоборота в порыве отчаянного изумления. Однако то, что он обнаружил, повергло его в ещё большее удивление. Практически - в шок. Челюсть отвисла, очки медленно полезли на лоб. Оригинал? Или кретин?

- Больной, Вы что...
- Кто Вам сказал? - пациент, выглядывая из-за увесистой задницы, прервал врача на полуслове.
- Что сказал?
- Что я - больной.
- Ну как же...
- Послушайте, уважаемый. Я нахожусь на профосмотре. О том, болен я, или нет, может сделать заключение лишь компетентная комиссия. Но не сейчас, а только после окончания тщательного осмотра всеми специалистами клиники. Вы согласны?
- Хм... Пожалуй.

... Шмуглому резко показалось, что справа сидят. Так оно и было есть. Он пирданул даже. То были бизумные олкашы. Жырные как Нюшо или как Бораж из смишариков. Они синячили ностойку байарышнека, передавая ейо па кругу, как свищенный гроаль. Это была жызнь на гране или около рядом. Шмуглый асторожно приблизился.

- Здарова мужыки, хуле! - зометил он вскользь.

Олкашы насторожылись.

- Чо такие синие?

Слева от всех встал главный, самый жырный олкаш, и произнес гордо:

- Мы овотары!

- А чо вы такие ... э... ммм..., - Шмуглый падбирал слово понежнее, штоп не схвотить пиздюлей на первой минуте знокомства, - чо такие объемные?

- Мы овотары 3D!

- Да нет, мужыки..., - начал было Шмуглый.

- Мы не мужыки, мы овотары, - перебил главный.

- Ну да, йопт, овотары, канешно, извените. Увожаемые овотары, а чо вы жырные такие?, - йихидно спрасил асмелевшый Шмуглый. И чуть было не палучил песдюлей за такую дерзасть. Справа вскочил маладой и юркий овотар и чуть было не захуйарил сосудом с ностойкой в ебло пытливому йуноше. Но его пыл астудил главный, сделав властный останавливающий жест рукой в левую челюсть. Ловко подхватив сосуд из рук падающего молодого овотара, главный нипринужденно саопщил:

Бескрайнее поле было залито ржавым светом потухающего солнца. Над далеким леском белыми барашками паслись обрывки облака. Изредка ветерок пробегался по равнине, и тогда трава становилась серебряного цвета.
На поле, сидя вокруг скатерти, расстеленной на траве, расположилась четверка молодых людей и одна девушка. Рядом с ними грозно возвышался черный автомобиль марки "Jeep", из окна которого лилась тихая джазовая композиция.
- Ну вот мы и собрались вместе! - широко улыбаясь, объявил хозяин автомобиля, сущность которого была отображена в умах его товарищей словом "гад". Он открыл бутылку водки и неаккуратно разлил в протянутые ребятами пластиковые стаканы.
- Да, давненько мы не собирались, - с улыбкой сказал самый маленький парень из кампании, беднее всех одетый и самый неуверенный в себе. Он ассоциировался у всех со словом "чмо".
- Эх, вечно бы тут сидела с вами, пацаны, - сказала "шалава", глядя на "гада", и словно обращаясь исключительно к нему. "Да выебу я тебя, выебу, дай бухнуть сперва", - прочла она в хищных, с поволокой пресыщенности, глазах "гада".
- Ну как дела, вообще? А, народ? - обратился к компании "гад", - Я вот, к примеру, уже генеральный директор.

- Я участковый по-прежнему, у меня все ништяк, только жена приболела малость, - высказался "прыщ", опрокинув стопарик и занюхав кусочком колбасы.
- А я с прошлого года директором школы стал, - сказал "гнида" и важно поправил галстук.
Все посмотрели на "шалаву" и "чмо", которые почему-то ничего о себе рассказывать не стремились.
- Я переводчица, - тихонько брякнула "шалава" и с наигранной улыбкой принялась изучать небосклон.
- Чего? Переводчица? С какого же ты, интересно, переводишь? - недоверчиво и с некоторым презрением спросил ее "гнида".
- С... французского, - еще тише и начиная скучать, ответила "шалава".
- Ты чего пиздишь?! А ну ебни чего-нибудь на французском, - предложил "гнида", подаваясь вперед к ней.
- Чего доебался? - чуть не плача, отмахнулась "шалава".
- С французского... - махнул рукой гнида.
- Да ладно тебе, брателло, пусть вон "чмо" расскажет о себе, - заступился за даму прыщ.

Давным-давно рассказал преподаватель в институте. Кажется, тема лекции была "Истерия"; впрочем, если медики не согласны - пусть не ругаются, специальность у меня была все-таки не медицинская.
Так вот, одна молодая особа, лет 18-20-ти, поехала на майские праздники (а дело было в глубоко советские времена) с друзьями на природу: костер, песни под гитару, ночевка в палатке и прочие романтические прелести. И, видимо, свежий воздух так подействовал на юную горожанку, что ночью она увидела страшный сон; причем не просто увидела, но даже в некоторм смысле "почувствовала", как ей в рот вплозла змея, по пищеводу проникла в желудок и там решила остаться насовсем. Барышня просыпается и продолжает "ощущать", как змея у нее в животе сворачивается в кольца, устраиваясь поудобнее.
Конечно, по приезде в город она первым делом побежала в поликлинику...и, конечно, никто ее там даже осматривать не стал. Девушка - в больницу, но и там тоже отмахиваются. А змея "живет" внутри, время от времени давая о себе знать легкими передвижениями по органам. У девушки было много друзей, но довольно скоро ее перестали звать на какие бы то ни было вечеринки, потому как история о змее быстро надоела, а девушка пользовалась любой возможностью посетовать на превратности судьбы и недобросовестных медиков. А одной-то дома еще страшнее...

И вот как-то старая приятельница, которая надолго уезжала из города и, видимо, еще "про змею" не слышала, позвала ее на день рождения. А приятельница училась в медицинском, и, соответственно, большинство ее друзей были студентами-медиками. Ну как не воспользоваться случаем - не каждый день встречаешь такую аудиторию! Разумеется, и на этот раз большинство гостей тихо веселились, слушая историю первомайских приключений, но нашелся один, в лице которого девушка наконец-то нашла внимательного слушателя. Он понимающе кивал, переспрашивал, где именно это случилось и как она чувствует себя теперь. Даже взял номер телефона.

В восьмом классе у меня случилась первая любовь.
Не, ну так-то не совсем что бы первая. Первая была как раз в первом классе, и там была такая девочка Анечка, и я в неё влюбился. Чем закончилось не помню уже, просто как-то закончилось и всё. Скорее всего тем, что мы перешли во второй.
Потом в пятом классе я опять влюбился, в нашу новую классную. Она только-только закончила институт, пришла в нашу школу (у нас учителем физики мама её работала), и ей дали наш класс.
Но это не считается, потому что в неё сразу все влюбились. Включая нашего физрука, за которого она вскоре и вышла замуж.
Так что можно считать что в восьмом - в первый.
Девочку звали Оля. Она мне всегда нравилась. Ещё в седьмом. В шестом я её вообще не помню. А в седьмом вдруг стала нравиться. Но я об этом как-то особо не думал. Ну, нравится и нравится. Мне многие девочки нравились, что уж говорить.

Дети растут быстро, и за три летних месяца, если не видятся, меняются очень сильно. Девочки в этом возрасте меняются особенно охотно.
Поэтому в восьмой пришла совсем немножко не та Оля, которая уходила из седьмого. И я влюбился. Ну, я может этого не осознавал, но чувствовал, что вот эта девочка Оля нравится мне всё больше и больше. И я стал оказывать ей всякие знаки внимания. В чем заключаются знаки внимания у восьмиклассника? В том, что бы этот свой интерес к девочке скрыть от посторонних и от самой девочки как можно глубже. То есть всеми доступными средствами показать ей и окружающим свою как бы незаинтересованность в объекте. Ну, по крайней мере у меня было так.

Видимо я настолько тщательно скрывал этот свой интерес к симпатичной девочке Оле, что он пёр из всех щелей и был ясен абсолютно всем, включая педсовет и нашу классную. И когда в ноябре класс решили рассадить по принципу мальчик-девочка (до этого была абсолютная анархия), меня конечно посадили с Олей и права выбора не предоставили.

Одноактная пьеса.

Действующие лица: Юзер и Правообладатель.

Акт первый и последний. Юзер сидит за компьютером и наблюдает за скачиванием фильма. Открывается дверь и в комнату входит Правобладатель:

--- Ага!!! Вот ты и попался! Теперь ты преступник и должен отвечать по всей строгости закона.
- Э-э... Здрасьте... А ты кто такой? Что за ерунда - вломился без спроса, кричишь. В чем дело?
- Я - правообладатель! Я блюду закон!
- Какой закон?
- Об Авторском праве. Нельзя смотреть фильмы и слушать музыку бесплатно. Ты должен платить за билеты в кино и на концерты и покупать лицензионные диски, а не скачивать из инета пиратские копии. Только так!
- А, да... Слышал. А почему нельзя скачивать?
- Ты что? Потому что тогда я недополучаю прибыль. Ты же не заплатил за билет в кино, не купил диск... Я мог бы быть богаче, а ты мне не даешь этого добиться.
- Ну и что? Чего это я должен заботиться о твоем благополучии? Любой человек хочет заплатить за товар как можно меньше. А если есть возможность получить что-то даром, то вряд ли он откажется.
- Вот! Все вы так рассуждаете. И обрекаете меня на полуроскошное существование...
- Полуроскошное... М-да... А как ты определяешь, сколько прибыли ты недополучил?
- Ну... Смотрю сколько пользователей скачали из инета кино и умножаю на стоимость билета и стоимость лицензионного диска.
- Ты что, знаешь точно, сколько было скачано копий? Откуда? Следишь, что ли?
- Я ничего не говорил про слежку!
- А что это ты так заволновался?
- Я?! Где?! Н-нет...

Аня-то? Аня - да. Мужиков она любила. Искренне, всем сердцем любила, ага. Нездоровою любовью. Бедовая она была девка, что и говорить: всё ей не то, всё ей не так. Мужчины ейные все были хорошие, да только, как ей казалось, не целиком, а по чуть-чуть, отдельными плюсиками.
Вот один у неё хахаль был - так прям с золотыми руками. Очень Аньке нравилось, когда он ей массаж делал. Так, бывало, всю общупает, что хоть сразу и помирай, не вставая. Ей-богу не вру, талантливый был мужик. Лежи себе и наслаждайся, так нет же - Ане надо где-то гвозди забивать, понимаешь, досточки там на кухню выпиливать. А он: нет, и не проси. Мне руки беречь надо - не дай бог мозолю натру. Почти, что твой пианист - холил ладошки-то. Ну и плюнула бы, у всех свои недостатки. Смекнула Анька, что кроме рук у мужика ничегошеньки за душой-то и нету. Зарезала его как-то ночью, всё лишнее у него поотсекла да пообрезала, а те части, которые для ей ценность какую представляли - те оставила. Поди, из песни слов не выкинешь, ага.
Захожу к ней раз, а Анька и говорит: идём чего покажу. Положила меня на кровать лицом вниз и велела ничему не удивляться. Стало быть, лежу я спокойненько, ничего не вижу, как вдруг хуясь! - массаж мне ктой-то делает. Да такой это был высший класс, что, прости господи, литр слюней в подушку впиталось.

После всего смотрю - а руки-то отдельные! На койке рядом со мной штатив стоит, самодельный такой, а на нём две руки ейного парня. А от каждой руки по верёвочке тянется. У Аньки на прикроватном столике банка стояла с мозгами маринованными, - так я на неё сперва и внимания как-то не обратила. Так вот, смотрю, значит, а верёвочки прямо в те мозги и идут - о как. А Анька знай себе ухмыляется. Сколько тех мозгов-то, говорит. Мне ж все мозги и не надо. Я пару отделов только оставила, которыми он массаж делать умел. Теперь массаж хоть с утра до вечера. Всех забот только, что воду в банке вовремя менять, а то руки слабеют, как у пьяного - а мужик этот её, кстати, и не пил вовсе.
Потом была у ней другая любовь. Ну, хотя, не то, чтобы прям любовь - так, любовничек. Мальчишка совсем. Библиотекарь, итить его. Умный, конечно. Начитанный. Делать ничего толком не умел, зато говорил складно - за то Ане и приглянулся, видать. Как заведёт, так до утра не остановишь. Про всё сказать умел: про лес, про машины, про космос, про вещества разные. И говорил странно так, по-книжному. Пушкин, ёбт. Но этот, второй, он Аньке быстро надоел. Мальчонка-то он был хороший, да бестолковый совсем. Пиздеть горазд, а проку - чуть. Если б не умный рот, давно бы его Анька выгнала, а так нет - жалела. Но и у Ани есть свои пределы.

- Здорово, брат! Какие новости на Брянщине? - в телефонной трубке что-то противно шуршало.
- Привет, а это кто? - спросил я.
- Чувак, это ж я - Димон с Москвы! - звонка моего армейского кореша Димы я не ждал. Он после армии мне только раз в году с днем рожденья поздравлять звонил, хотя я вот несколько лет назад, студентом еще, даже пожил у него пару дней в Москве.
- Богатым будешь, - говорю.
- Буду, - отвечает Димон, - только мне пока надо из Москвы срочно куда-нибудь свалить ненадолго, может, я у тебя поживу пока?
Вот так просьба. Не отказывать же корешу, а у меня в квартире две комнаты, жена и двое детей. Ладно, придумаю что-нибудь.
- Ладно, приезжай, - говорю.
Приехал он прямо на следующий день, в пятницу вечером, поездом Москва-Кишинев. Встретил я его на вокзале на своей пятерке десятилетней. Дима, глядя на машину, сказал что-то вроде "Винтажная тачка, чувак!". Подколоть хотел, что ли. Странный он все-таки немного, и шутки у него странные. Одно слово - москвич. Он и в армии из-за своих московских выебонов не раз попадал под раздачу, то два наряда вне очереди, то просто по морде. И мне с ним за компанию, как корешу его, доставалось, было дело. А машина у меня в отличном порядке, лучше новой. Я ведь автослесарь, на сервисе работаю.

Привез я Диму к себе, с женой и детьми познакомил. Жена на стол накрыла. Дима достал бутылку какой-то, по его словам, очень хорошей московской водки, а я - бутылку нашей "Брянской Партизанской". Слово за слово, засиделись с Димой за полночь. Армию вспомнили, как вместе пиздюлей огребали, как Дима вонючую портянку на морду спящему деду положил (ну не дурак ли?). Товарища нашего Славку помянули, который на учениях погиб по неосторожности. Потом я спросил Диму, чем он там у себя в Москве занимается.

90-е годы. Я был тогда совсем еще юный, занимался кое-какими делами, попутно учился. И, за ради дел тех моих, ходил я тогда в "качалку". Время было такое. Фитнесс-центров не было, а мышцы были в цене, в особой цене. 93-й год, как-никак. Тренажерный зал этот, на Горького, недалеко от станции метро "Республиканский стадион", назывался "Удача", одним своим названием как бы намекая нам, молодым да ранним, что только через нее и лежит путь к нашей шальной и переменчивой удаче.

Тогда много кто туда ходил. И простой люд, и непростой. Атмосфера там была демократичной, порядок поддерживали своими силами. Старички не особо обижали новеньких, и новенькие в ответ старались не бузить и вести себя "по-людски". Была у нас там своя компашка постоянных "спортсменов". Вместе качались, подсказывали друг другу как и что, подгоняли питание особое, кто-то стероидами увлекался, кто-то просто "качал железо". Иногда, после тренировки вместе и пиво пили. Бывало, что и днюхи отмечали вместе, одной компанией.

Сейчас уже всех и не упомню, кто туда ходил, к то с нами качался, и кто с нами выпивал. Но некоторых помню до сих пор очень отчетливо. Особенно Бориса и Косю. Оба - запоминающиеся личности, про обоих можно писать и писать рассказы.
Сначала в нашей тренажерке появился Боря. Человек-скала. Любой человек, при первом взгляде на Борю, замирал. В сознании тут же всплывал атавистичный, древний страх перед Природой. Борис был большой. Очень большой. Высокий, под два метра ростом, с бицепсами, по толщине соизмеримыми с моим тогдашним торсом, с большим, внушительным животом и грозным взглядом из под низких, нависающих надбровных дуг. И при этом с довольно мягким и добрым (по-своему) характером. В качалку он ходил, как и положено, через день, подолгу возился с максимальными весами, и все время мечтал о том, что однажды он похудеет и будет стройным и привлекательным юношей. Пил он мало, в основном он просто сидел и слушал наш треп и старательно, пусть и неумело, подпевал басом, когда мы от напитков переходили к гитаре.
Кося появился позже и как-то незаметно. Он и человек был такой... незаметный. С самого первого дня его все называли Кося. Не Костя, как представился он нам, а - Кося. Маленький, щупленький, обкиданный до невозможности прыщами он был одновременно нелеп в нашей качалке и, в то же время, теперь, спустя годы, мне трудно представить нас без него. Жил он неподалеку, в зал ходил каждый день, но толку от этого было мало.
И, как-то так получилось, что Боря с Косей скорешались. Невозможно было понять, какая тема их объединила, но факт оставался фактом. Борис опекал Косю, не давал особо сильно над ним насмехаться. Кося же повсюду ходил за Борей, не лебезил, не смотрел преданно в глаза, как собака, но был всегда рядом.

Разумеется, про Венеру из далекого прошлого.
Не из древне-греческого. Чуть-чуть попозже.
Но все-таки из прошлого. Века. Когда я работала в Студии Грамзаписи.
И у меня была отдельная комнатка в подвале.
С двумя большими копировальными аппаратами, которых звали Ксерокс и Юбикс, а еще там были ротатор и ротапринт.
И я в этой комнатке была главная. И единственная. И ко мне никому не было ходу. Кроме непосредственного начальника и участкового местного отделения милиции. Потому что моя комнатка считалась режимной. И общаться с сотрудниками я имела право исключительно через окошечко в двери. По типу кассового.

Но мне иногда было скучно там одной сидеть. Разумеется, если никто не приносил выгодной халтурки( распчатать дефицитную книжку или ноты).

А если халтурки не было, то я запирала свою каморку большим желтым ключом на два оборота и поднималась наверх, в канцелярию. Канцелярия находилась в небольшой комнатке-предбаннике кабинета директора. Где всегда было интересно.
Потому что там вечно толкался народ. Например - всякие известные музыканты и прочие исполнители.

Но иногда директора не было на месте. Тогда в канцелярии никто не толпился. Но зато сидели три секретарши и разговаривали об интересном. Они всегда разговаривали об интересном. А я приходила их послушать. Не решаясь вставить слово. Потому что я была молодая и глупая. А они все были взрослые и умные.

И секретарши были такие:
Олечка. Благодаря ей я и получила возможность сидеть иногда по два часа в канцелярии. Она была технической секретаршей. И занималась регистрацией входящих и отправкой исходящих писем и прочей документации.
И именно она получила письмо из милиции с Петровки, где про меня некрасиво написали. И потребовали разборки моего поведения на собрании трудового коллектива. В связи с задержанием по факту распития спиртного напитка на скамейке в компании еще троих несознательных граждан.
И Олечка, вместо того, чтобы дать ход письму, то есть отнести ее в профсоюзно-партийно-комсомольскую организацию, отдала его мне. Поинтересовавшись: как это было? И я рассказала- как познакомилась с парочкой симпатичных мальчиков и симпатичной девочкой. И как мы сели на скамейку. И один мальчик достал бутылку красного Арбатского. И мы даже не успели его разлить по бумажным стаканчикам...

Я шел по утоптанной снежной тропинке вдоль забора и понимал, что в мире случилось нечто необъяснимое, но важное. Я был полон неги и водочного отвердителя. Да, я был тверд в решениях и нежен в поступках. А за забором, блядь, играла музыка! София Ротару пела песню про то, как она кого-то любила, а тот, кого она так любила, ее не нашел. Реально так не нашел, сволочь. Поэтому у замечательной певицы было столько страсти в голосе, что я не выдержал и перелез через забор. Там я угодил прямо в глубокий скрипучий сугроб. В сугробе я не остался - это смирение перед природой, а мы люди гордые и отважные.
Когда я сбросил с лица снежную пелену, то передо мной взорвался огромный каток. В лучах прожекторов переливался лед, похожий на северное сияние. А вокруг, вокруг меня, как тени из прошлого, проносились счастливые люди, обутые в коньки. И румянились эти люди, словно птицы снегири. Сверкали лезвия как звезды, и пар из счастливых ртов клубился фантастическими узорами. А я стоял умерший от стыда и неопределенности, подобно судебному приставу.

Блядь! Как это получилось, что я ушел с хаты пораньше, устав от разговоров о промерзшем цементе и сиськах Анны Семенович? Чья-то заботливая рука мягко подталкивала меня по миру и включила песню в исполнении Софии Ротару.
Впрочем, стоял я на льду недолго. На льду вообще долго не простоишь, даже если поставить это перед собой как принцип самоутверждения.
Я, падая и бормоча псалмы, направился к трибунам, где в уютном сарайчике давали на прокат коньки всего за 60 рублей на час. Там толпились люди возрастов разных и полов обоих. Они переобувались, смеялись и матерились как ангелы. И все это за 60 рублей.
И вот я один из них. Достав припасенный "чекунделек", я глотнул водки и вышел в люди. О боги, как давно я не стоял на коньках! Много лет не стоял и не катался. Но это не причина вернуться назад и потребовать обратно 60 рублей. Лед зовет. Катайся, Bespyatkin, познай тайну скольжения и силу инерции!
И я поехал. Слабо так, неуклюже, но поехал. Вжик, вжик - как Спаситель, я парил над предрассудками и международной экономикой. И вскоре я поймал забытый инстинкт равновесия, и с криком "Охуенн-а-а-а!!!" совершил круг почета самому себе. Я забыл обо всем, включая сгоревшую бетономешалку и песни группы "Любэ". Лавируя в потоке подобных мне счастливцев, я дышал морозом и улыбался женщинам. Да, здесь были женщины, и какие! Таких не встретишь в "кислотных" клубах и на пенных вечеринках. Таких не встретишь даже в среде богемной аристократии, где говорят о Довлатове и древнеиндийской философии. Эти женщины были похожи на птиц из мультфильма о Маугли. Как в джунглях, они перелетали с ветки на ветку и были цветными картинками из журнала "Мурзилка". Снежные королевы, не синюшные, как Ольга Дмитриевна из шестой квартиры, а колоризованные, я б сказал, как в фотошопе. И они тоже мне улыбались. Люди, ходите на каток, а не в дурацкие клубы, которые горят как порох и несут только убожество мысли и спутанность сознания. Выше катка может быть только ленинский призыв учиться, учиться и учиться!

"Поймали мышА, и ебём неспеша." (Поговорка)

- Ну, сколько еще нам тут вялиться, Хмурый? Пойду хоть тусанусь на морозе, кости разомну.
- Сиди, сказал! Ждем в машине. Паси за подъездом. Еще раз дернешься - я тебе эти кости переломаю.
Тон Хмурого не допускал возражений. Да и весь вид его говорил - с таким спорить, что с трактором бодаться. В натуре - "хмурый".
Его напарник - молодой парень по кличке Штемп, раздраженно мотнул головой и в который раз закурил. Увидев, как глянул на него некурящий Хмурый, чуть приоткрыл окно и выпустил дым в морозный воздух.
- Да... Четвертый час сидим. - Штемп снова затянулся. - А вот у меня прикол был как-то по жизни! Сидим мы так с пацанами...
- Помолчи! Твое дело - клиента пасти. Упустишь - Граф тебя за яйца подвесит.
- Да? А тебя? Не подвесит?
- Меня - нет. Я - водила. Привез, увез.
- Водила... Не больно разговорчивый ты для водилы. Дал бог подельничка на Новый год... Рассказал бы тогда сам чего. А то, в натуре, скучно. Не празднично. И этот штемп еще где-то отморозился...
- Что тебе рассказать?

- Да что хочешь! Чтобы время побыстрей бежало. Сказку хоть, какую. Гы! Новогоднюю. Я в детстве жуть как сказки любил слушать. Я с бабкой жил. Бывало, бабка моя...
- Сказку? - Неожиданно перебил его Хмурый - А что, расскажу.
- Да ну? Ну, давай, трави. Только я их столько от бабки своей слышал.
- Эту не слышал.
- Ты что, в натуре расскажешь сказку? Ну ты, Хмурый , прикольный штемп! Никогда не знаю, что от тебя ждать.
- Так что, рассказывать?
- Валяй, трави.

Служил я на китайской границе в полку "Весёлые ключи", который находился в сопках. В 10 километрах был поселок, где жили все офицеры и прапора. В 17 часов они все уебывали домой, кроме одного дежурного офицера и двух-трех молодых литёх. Вот тут начиналось самое интересное и ВЕСЁЛОЕ в жизни нашей в/ч 61659. Наверное, поэтому и "Веселые ключи".
В оркестре, где я играл на тубе (самый большой духовой инструмент) служило 20 человек разных призывов и национальностей. Я тогда "отпахал" первые полгода и мы, наконец то, дождались после карантина молодых бойцов, аж пять человек.
Только что прошел новый год, и настало время, когда все гадают. Ну и мы: на ватмане нарисовали буквы по кругу, на тарелке - стрелочку, зажгли свечи и стали гадать... Всех духов, кого мы вызывали - являлись и отвечали на все наши вопросы. Мы даже обалдели немного, ведь раньше никто не верил в эту мутатень. Правда, после гадания ефрейтор Карой (молдаванин) признался, что это он двигал тарелочку, а вы, типа, лохи повелись. Деды ему настучали немного, а мне пришла идея: если можно разыграть гадание по тарелочке, то почему не вызвать говорящих духов?

Набросали сценарий и решили разыграть Бульбаша (мл.сержант Гуневич), потому что: он нам частенько впаривал, что с чертями общается и еще всякую херню. Но вначале решили прорепетировать на рядовом Курносове (Курнос) моего призыва.
Запихали в подпол "молодого" Постникова (Постный), дали ему текст с вопросами и ответами, фонарик и тубу, что бы он в неё говорил. Привязали к форточке веревку, сели вокруг стола и позвали Курноса. Все стали по очереди вызывать дух А.С.Пушкина, а когда очередь дошла до Курноса я рванул веревку. Форточка открылась и зацепила елку (осталась после нового года), которая стояла на столе возле окна. Елка со всеми стеклянными игрушками грохнулась на пол. Это случилось не по сценарию, поэтому от эффекта неожиданности шуганулись и мы сами, а Курнос вообще сжал голову в плечи. Шум, звон.
-мы все: Ни хуя себе?

Часы приема подходили к концу. Николай Петрович выглянул в коридор, окинул взглядом очередь перед кабинетом и устало сказал:
- Следующий. Проходите.

Со стула поспешно поднялся сухонький мужичок с болониевой авоськой и почти бегом проскользнул в кабинет. Николай Петрович, отметив про себя прыть пациента, пододвинул карточку больного и произнес:
- Здравствуйте, э-э-э... Семен Иванович, на что жалуетесь?
- Добрый день, доктор, - мужичок заерзал, смущаясь, - у меня это...
- Я вас внимательно слушаю, - равнодушно сказал врач, начиная выводить обычную писанину в карточке.

Семен Иванович молчал. Врач отложил ручку и посмотрел на того поверх очков:
- Так что у нас болит?
- У нас ничего не болит! - воскликнул пациент, делая акцент на слове "нас", - у нас не стоит!
- Совсем?
- Ну как... Иногда бывает, конечно, но не так как раньше.

Врач закрыл карточку, прочитал год рождения больного, отодвинул ее и усмехнулся:
- Вам тогда к сексопатологу, десятый кабинет, - всем видом показывая, что прием окончен, - потом подумал и добавил, - хотя в 69 лет, я думаю, и он вряд ли вам поможет.
- Подождите!
- Что? - удивился врач.
- Я именно к вам!
- Я - хирург! - гордо сказал Николай Петрович, - я за тридцать с лишним лет аппендиксов одних вырезал килограмм сто!
- Вот именно! - Семен Иванович придвинулся поближе к столу и зашептал, - мне нужна операция.