Я ужасный ссыкун. Ну просто, блять, мастадонт отечественново ссыкунизма! По сравнению со мной любая дохлая пиздюшка, которая при виде мышей и тороканоф абассывает портки и ловит сочный карачун, может смело вешать на правую сиську медаль "за ахуетькакие металличецкие нервы" и не пездеть. Не фсмысле баюсь спросить "пацкажыте, скока время? Очень надо, беспесды" или там паиблу получить неожиданно - этава не боюсь, это какбэ норма жызни. Баюсь я несколько другой хуйни - резкости в любых ее проявлениях, блять! Поясню на примерах...

Помню, смарел я как-та по пиздюкане фильм страшный штопездец совсем. Японцкий такой весь, "Проклятье" вроде называеццо. И есть там один душещипательный и дико нервоебательный эпизод: тама чмоня какая-то с сиськаме на чердак лезет за каким-то хуем, типа чота там скрипит натужно или, мож фспомнила, куда в прошлом годе ганджубас заныкала... Вощим, кряхтит-лезет, крышку открыла, а там беспорядок яибал - плесень, хлам и лобковая саранча по-своему тусуецца. Плюс ко всему - темно как у дартвейдыра под каской. Но баба, как оказалось, отличалась ну проста жывотной сообразительностью и прихватила с собой пластмассовую зиппу. Щолк, нах! - и тьма расступилась, окутывая фигуру бабы мрачьным ореолом готичности, ога блять. Зажигалкой водит из стороны в сторону заинтересованно так, типа "и чой-та тут у нас имееццо?". Ну, сопсна, и нашла, чо там имелось. А имелась там савиршенна нездоровая хуйня. Больше скажу, хуйня смертельно больная - это я определил по бледному цвету ибала, страдальческой мимике и вырванным из головы глазам. Такое вот ужасное табло резко появляеццо в свете зажигалки и, не говоря ни слова, аццко пугает зрителя.

Это пиздец... Я, блядь, орал как подвешенный за яйца демон ада, сорвался со стула на пол и, уткнувшись мордой фпол, по-свинячьи взвизгивал, пока не прибежала мама - пасматреть, ебнулся наконец ее нервный ребенок или опять ложная тревога.

Минька проскакал на одной ножке возле открытой ставни, зажмурился от солнечных бликов в сверкающем оконном стекле и выхватил с железного листа обжигающий кусок вишнёвого пирога. Сдул целую пригоршню ос. Эти маленькие бестии при желании смогут доставить кучу неприятностей восьмилетнему станичнику.
Какой бы ветер ни занёс на Кубань старую Двойру Буцман, пироги у неё царские. И ведь знает, старая ведьма, что в гости к ней никто не попросится - выставит противень с пирогом на подоконник, соседские мальчишки за пять минут всё перетаскают.

Однако на сей раз Фортуна выправила Миньке удар похлеще, чем осиный укус. В лопухах нежданно вывернулся под ноги здоровенный кусок какой-то острой и ржавой железяки.
Острая боль пронзила Миньку от пяток до плеч, босая ступня моментально покрылась алыми пузырями. Песок под ногами вздулся и помутнел. Минька развалисто шлёпнулся на ягодицы и заорал, призывая на помощь всех святых.

Из дома с пирогами выскочила грузная усатая старуха в опрятном застиранном платье, обуженном кружевным, нездешним фартучком. Это и была Двойра Буцман, пария станицы, жившая, как шептались селянки, на льготном поселении. Тугие чёрные косы с переливами седины кренделями уложены по вискам и ловко охвачены цветастой косынкой.
Двойра всплеснула руками, перехватила Миньку под мышки и ловко втащила в хату.
- Ой-вей, у сороки болИ, у коровы болИ... - приговаривала старуха, ловко разрывая для перевязки чистую наволочку. Поняв, что бежать некуда и судьба его предрешена, Минька с тоскливым ужасом уставился в Двойрин проваленный рот. В таком страшном месте, как ведьмина хата, мама ни за что не отыщет Миньку - ни за какие коврижки. Жалость к себе сдавила ему горло, и слёзы хлынули градом.

- Ну, Петрович, молодец, что пришел. Пряников повесил на дверь кабинета табличку "Не беспокоить" и закрыл дверь на ключ.
- Эх, Дима, Дима. Матюшкин тяжело вздохнул, вытянул с пакета литр белой, кильку, две бутылки "Жигулевского" и поставил на стол. - Не просто я к тебе пришел. С проблемой блядь. Матюшкин опять вздохнул и открыл "Немиров".
- Петрович ебаный хуй! Что случилось? Пряников, в предвкушении употребления спиртного, потирал ладоши.
- Та блядь не знаю, как и сказать. Петрович выпил, закурил и опустил глаза. - Помнишь на рыбалку ездили в прошлом году? Вот с этого все и началось. Простудился или хуй его знает. Машка вот моя беситься уже вторую неделю. Не выходит нихуя. И болит, что пиздец блядь. Матюшкин поднял глаза и жалобно посмотрел на Пряникова.
- Да брат. Это у тебя простатит, и к гадалке не ходи. Так, а хули ты ко мне приперся? Немедленно пиздуй к урологу! Дело ведь не шуточное. Пряников похлопал Петровича по плечу, открыл пиво и кивнул. - Наливай!

- В том и хуйня вся Димон. Ты единственный, из корешей моих, медицинский, так сказать, работник. В районную пойдешь, так весь поселок знать будет, что у Матюшкина полшестого. Там ведь Варька уролог. Бывшая моя, помнишь? Петрович жадно перевернул полный пластиковый стаканчик. - Я к тебе Дима насчет массажа.
- Ебанулся совсем! Пряников поперхнулся, на халат упали кусочки кильки в томате. - Во-первых, я как бы не специализации. Нет, я конечно, обязательный курс проходил, но я не помню нихуя. А во-вторых - что бы я корешу пальцем в жопу? Нет. Не могу я блядь. Не мое.
- Сука ты, Дима! И пидар. У товарища горе, а ты.... Ну придешь ты ко мне просить бензин в следующий раз, а я... Хуй тебе! Меня тоже в институтах не учили государственное топливо корешам раздавать. Порядочно охмелевший Матюшкин со всей силы хлопнул кулаком по столу, залпом допил водку, встал и направился к двери. Развернувшись у входа, Петрович еще раз глянул на товарища и процедил сквозь зубы. - Пидар ты после этого всего, и не друг мне нихуя!

Oна сидела на скамейке в парке и я, невольно залюбовавшись, сбавил шаг. Она не была похожа на других. У других просто не было того, что было у неё. Не банальная бутылка пива, не тлеющая сигарета... Нет! Что-то более значимое и весомое, что заставляло обратить на неё внимание. Мало того, завораживающе манило заглянуть в то, что... а главное КАК! она видит. Как чувствует... Эта девушка с этюдником.

Она не была похожа на своих коллег. Не было той высокопарности, той отрешенности. Не было отставленной чуть в сторону ноги, не было пристально-прищуренного взгляда перед собой, не было мечтательных взмахов кистью в воздухе. Никакой этой хуйни, свойственной людям от искусства, не было. Была только она. Она! И этот этюдник на коленях.

Я присел на свободную скамейку рядом. И любовался ею. Я буквально не сводил с неё глаз. Что привлекло? Может эта русая коса через плечо? Может идеально правильные черты лица? Осанка? Да не знаю!

Естественно, я понимал, что столь откровенный взгляд она чувствует, он ей мешает. Мешает сосредоточиться. Мешает творить. И она, устало вздохнув, отложила свою кисть. Смотрела строго перед собой. Пора форсировать, мелькнула мысль.

Беспардонно плюхнулся рядом с ней:
- Можно я тут?
- Только не мешайте, - тихо ответила она, непроизвольно подвинувшись, хотя места хватало.
- Разумеется, - почти шепотом ответил я, хотя хотелось мешать. Или смешивать, я не знаю как правильно. В общем, хотелось сгущать краски.

У меня было непреодолимое желание добавить, в написанный ею пейзаж, чего-то яркого. Тупо выдавить на это сине-зеленое чего нибудь оранжево-красного. Как в детских рисунках, на которых всегда есть солнце. И, обязательно с неровными кривыми лучами, и с глупой улыбкой во всё солнечное лицо.

Впервые я увидел ее, когда мне исполнилось семнадцать лет. В день моего рождения друзья пригласили меня в клуб "Одинокие сердца" - место, в котором собираются люди ищущие партнёра на одну ночь. Клуб находился на окраине города и представлял собой пафосное двухэтажное строение с колонами и арками. Внутри он был оформлен в Викторианском стиле: официанты в смокингах, мраморные полы и широкая лестница, ведущая на второй этаж, где были комнаты для более интимных бесед. В центре зала за круглым столом с белой скатертью сидела она. Чёрное обтягивающее платье до колен с закрытыми плечами, нитка белых жемчужен. Каштановые волосы собраны на затылке. Ноги прижаты одна к одной, скрещены и немного наклонены, руки на столе, в руках маленький ридикюль. Я глубоко задышал, пульс увеличился, комната начала кружиться. В желудке появилось очень странное прежде неизвестное мне чувство. Оно росло, обжигало и раздирало мои внутренности, лёгкие, сердце. Не спрашивая разрешения, я сел за её столик. Мне показалось, что она не удивилась этому, так как я нарушил основное правило клуба - подсел без приглашения - а наоборот, была рада моему поступку. Мы разговаривали всё ночь. Я рассказывал о себе, а она внимательно слушала. Я даже рассказал ей о том как впервые признался в любви одной девочке из детского сада, а потом дёргал её за косички, о том как мама застукала меня, курящим траву на заднем дворе нашего дома, о том как две недели после этого я не мог сесть, а у отца поломалась пряжка на ремне, о том как одноклассники дразнили меня из-за моей фамилии, о том, что я не хочу быть юристом, а папа уже договорился с ректором и оплатил первый год моего обучения. Она была очень хорошим слушателем, казалось, что все, что я рассказываю ей очень интересно. Когда утром официант подошёл к нам и сказал, что клуб уже закрывается, я предложил провести её домой, но она отказалась. Я предложил ей встретиться в городе, но она отказалась. Она согласилась встретиться со мной здесь же, но ровно через год и пожелала мне найти себя.

Так и осталось неизвестным, откуда он появился. Камеры наблюдения офисного здания по четной стороне переулка зафиксировали только момент, когда он вышел из-за дома на перекрестке. Довольно-таки крупный мужчина, с солидным брюшком. Охранники в офисном здании уточнили: скорее всего, еврей. Еще они отметили, что на мужчине было очень много золота: очки в золоченой оправе, толстый браслет часов, ручка в нагрудном кармане дорогого пиджака... это если не считать золотых зубов. Трудно представить, что такой человек приехал автобусом, скорее - на такси либо на собственной машине. В последнем случае он должен был запарковаться на платной стоянке, метрах в пятидесяти от перекрестка. Но дежурный по стоянке, как выяснилось позже, не видел никого похожего. Оставалось или такси, или частный водитель.

Причины, по которым охранники беспрепятственно пропустили мужчину внутрь здания, также ничем не объясняются. Когда мужчина уверенно вошел в холл и, склонившись к окошку караульного помещения, осведомился, как попасть в туристическое агентство, опытные чоповцы повели себя не просто мимо инструкций, но и вообще вопреки здравому смыслу. Им полагалось узнать фамилию посетителя, найти ее в списке заявленных сотрудниками турфирмы, взять паспорт или другое удостоверение личности, после чего выписать пропуск. Но вместо этого старший охраны только спросил:
- Вам назначено?

Мужчина вынул из внутреннего кармана блокнот в коричневом кожаном переплете и, не спеша, пролистал его.
- Э-э-э... Да. Встреча ровно в одиннадцать тридцать.
(Установленная под потолком внутренняя видеокамера четко поймала страницы блокнота, с записями на которых сверился мужчина. На них можно было рассмотреть странные символы, напоминающие арабскую вязь).

- Обожаю глазированные сырки. М-м-м... Пища богов. Сегодня в учреждении на завтрак давали - сырок глазированный и какао. Что скажите, Виктор Андреевич?
Виктор Андреевич, серьёзный дядька с вечной усталостью на лице, перестал рассматривать свой ботинок, явно требующий технического обслуживания.
- А то и скажу, что какао был холодным. В этом случае образуется плёнка поверх жидкости, коей я непременно давлюсь.
-Да, дела...
Собеседники снова замолчали. Особых тем для разговора в обеденный перерыв не было. Виктор Андреевич вновь уставился на ботинок.
- И вроде жена месяц назад в ремонт относила. И нате вам - опять дырка по шву. Ничего-то у нас делать не умеют. Башмак заштопать - и то проблематично.
- Ну не скажите, Виктор Андреевич, не скажите! Страна у нас - могучая. Просто на мелочи внимания не обращаем.
-Это точно, Яков Борисович, это точно. Никогда не обращаем. А следовало бы, - Виктор Андреевич уставился на выщербленную кирпичную кладку башни, в которой находился столярный цех.
Его оппонент, щуплый мужичонка в огромных, как будто он купил их "на вырост", очках, тоже уставился на стену.
-А Вы знаете, мы ведь не в простом месте сейчас находимся, - с восторженным придыханием промолвил он.
- Да? Конечно не в простом. А очень даже наоборот - сложном. Ещё три часа после обеда работать.
- Да нет, я не про то. Я не про учреждение. Цех наш, между прочим, в Солевой башне Симоновского монастыря находится. Так вот...А вы знаете, что есть мнение, что Куликовская битва случилась именно тут?
- Да полно Вам, врут всё.

Люди разведённые обязательно должны чего-то делить, а пилотки - мастера этого дела. Все знают, какую цепкость проявляют маленькие женские ручонки при разделе имущества. Мне известен случай, когда одна пилотка тайком относила маме чеки от всех крупных покупок своей семьи, с самого начала совместной жизни. Тёща оформляла дарственные на дочь. Когда настал развод, тёща предъявила чеки от всех покупок за четыре года брака и объявила, что всё это она дарила дочери, включая телефон зятя. Зять просто охуел на месте от этой простоты. Лучше ебать акул, чем некоторых баб.
Вот и у Толика был нерешённый имущественный вопрос с его бывшей женой. Пока семья существовала, на деньги Толика была куплена однокомнатная квартира. Потом развод, то да сё, нервы и эмоции, Толик срыл с квартиры, оставив там проживать свою бывшую жену, Оксану. Оксана, на последующих обсуждениях судьбы квартиры, обещала выплатить половину стоимости квартиры за смутно-неопределённый срок. Тогда, на волне, свойственного мужикам, послеразводного загула, Толик положил хуй на выяснения. Тем более, что его половая свобода пришлась в фазу с увеселительной фазой жизни владельца конторы, в которой он работал и карьера Толика пошла в гору. Потому, что он был крепок, и мог, после хорошего веселья, придти на работу и грамотно сделать своё дело. Возвышение Толика началось с того момента, как он забухал с шефом до четырёх ночи и с утра уже был на работе. После обеда прибыл очень больной шеф, проверил состояние дел, сказал ему уважительно: "Ну ты кабан..." Всё. Дальше карьера шла по нарастающей. Хуй с ним, с прошлым. На настоящий момент, Оксана уже второй год жила без Толика в квартире, купленной Толиком и Толик и рубля от неё не видел. Покупать квартиры для баб, которых ты не ебёшь - роскошь, доступная только лохам, а Толик не был лохом. Пока жильё дорожало, он смотрел сквозь пальцы на проживание бывшей в их общей квартире. Увидев, что жильё дешевеет, он решил - пора завязывать. И, как-то, вечерком, он позвонил бывшей жене:

Жыл я в хате однокомнатной на Троещине, в самой жопе стольного града Киева, что в Украине. Жил неплохо, платил немного. Но приключился со мной случай, который перевернул фсю мою размеренную жизнь, и благодаря которому мне пришлось съехать из своего рая в шалаше вникуда...

Однажды ф студёную зимнюю пору я вышел из хаты и пошёл в ларёг за пивом Славутич Мицнэ в литровых пластиковых ёмкостях. (Кстате, почему в России пиво в основном в полуторолитровых, а в Украине в литровых и двухлитровых бутылях? Не иначе здесь имеет место какой-то маркетинговый эксперимент с целью вычисления потребительских предпочтений в разрезе славянских народностей!) Так вот. Купил я пива, сухариков клинское (российского, надо сказать, производства - экспансия русских сухариков в Украину ваще являеццо отдельной темой). Иду я значиццо обратно домой...

Подходит ко мне усатый хохляцкий дядько и говорит - сынок, мол, угости пивом. А то, видишь, какая лажа, остался без срецтв материальных, обчистили, сцуки малолетние. А выглядит дядько довольно-таки респектабельно - курточка такая модная, ботиночки типа казачок, мобилочка скандинавской фирмы нокия... Я и думаю - странно, обчистили, а мобилочку не забрали... Ну хуле, угощу хорошего человека (похуй што он хохол, я и сам уже почти хохол), а там, даст бог, сочтёмся. А ежели и не сочтёмся, так хоть карму себе малость облегчу за счёт страждущего и алчущего. И дал я дядьке пива...

Выпил дядько полбутылки литровой, вытер усы рукавом, та й говорит: пойдём, говорит, ко мне, у меня дочка дома красивая (гарна дивчына, то есть), я тебя с ней познакомлю, хороший ты человек. Ну, говорю, пошли. (А хуле мне ещё делать, дома одному скучно, а тут гарна дивчина, туда-сюда). В общем, после пяти минут пешего хода пришли мы в дом девятиэтажный, поднялись на пятый, звонит он в дверь. Поясняет - ключи, мол, тоже вытащили, бляцкие гопники.

Было темно и тихо. Вова лежал на кровати и очень хотел есть. Это колкое ощущение одновременной пустоты и жжения в желудке за долгие месяцы привычным не стало. Есть хотелось все время. Дома, в метро, на вокзале, в туалете, во сне и даже за завтраком. Вова приподнялся и сел. Кровать слабо скрипнула, на мгновение обрывая звон тишины. "Ладно, немного можно" - сказал он себе и, встав с кровати, приподнял матрас. Горох в большом холстяном мешке был равномерно распластан на досках кровати. Вова развязал мешок и взял горсть. Прохладный горох приятно лежал в руке. На кухне Вова взял маленькую кастрюлю и положил в нее горох. Затем залил водой и поставил на плиту.
Когда суп был готов, Вова с жадностью съел половину прямо из кастрюли. Потом, постояв немного, съел еще две ложки. Жжение в желудке прошло, осталась лишь пустота. Вова поставил кастрюлю и прошел в комнату родителей.
- Мам, Пап - прошептал он - Я там суп сварил. На плите.
Дождавшись сонного "угу" от матери, он вернулся к себе и лег.

В начале кризиса, когда он покупал этот мешок гороха, знакомые смеялись над ним. Люди из его поколения не привыкли запасаться едой. В их сознании не могло уложиться, что еды будет нехватать. Не той еды, которую теперь, как в советское время, называют деликатесами, а просто еды - риса, гороха, хлеба. В этом была особая жестокость нынешнего голода. Люди просто не понимали, как такое могло случиться. Куда могла деться вся еда, которой еще два года назад было так много, что портилось и выкидывалось чуть ли не больше, чем съедалось. Вова был очень благодарен своей предусмотрительности. Многое из того, что он тогда запас уже было съедено и он каждый вечер, лежа в темноте, с тревогой думал о том дне, когда закончится мешок гороха, который он хранил под матрасом. Тепло постепенно расползлось по животу, а потом и по всему телу. Вова закрыл глаза и заснул.

Наши люди

Сегодня.
Забрал пацана из садика, отвел в парикмахерскую.
Сам вышел там в скверик рядом, присел на лавочку.
Курю. Читаю мобильник.
От магазина двое, с пакетом наперевес.
Один молодой, здоровый шкаф, три меня, лет тридцати, инвалид первой чеченской (как он вскоре сообщил), второй за шестьдесят, по виду хроник. Идут прямиком на меня, на лавочку. Не пьяные, но слегка. У каждого в руке по пиву.
Эту публику я знаю, щас начнут доёбываться.
Думаю, - ну нахуй, не убегать же с единственной лавочки.

Подходят, молодой.
- О! Братан! Ну, рассказыавай! Как дела?
- Да вот с хуя ли я тебе про свои дела буду рассказывать?
- О!!! Как ты жоско меня срезал!
Усаживаются, начинают громыхать пакетом, бу-бу-бу.
Читаю мобильник.
- Слы, братан! А тя как зовут?
Читаю мобильник.
- Понял! А меня Серёга!
Начинает пересказывать свою биографию. Местами.
Старый молчит, сопит, шуршит пакетом.
В пакете пара водки, банки, бутылка воды, пластиковые стаканчики.
Читаю мобильник.
- Слы, братан! Дай прикурить!
Достаю зажигалку, даю прикурить.
- Слы, братан! А ты не жадный! Гыгы! Дай зажигалку посмотреть.
- Нахуй.
- А чё???
- Схватишь, убежишь.
- Гыгы! Слы, братан! А ты весёлый! (корешу) Пиздец, слы!? Попутчик нам с юмором попался!
Кореш сопит, шуршит в пакете.
Читаю мобильник.
- Слы, братан! А ты служил?
- Служил.
- О! А в каком звании?
- Сержант.
- Бля! Братан! Я же вижу, что у нас дохуя общего!!! И я сержант! А в войсках?
- Ракетчик.
- Бля! А я десантник. Слы, братан, а ты вот такую песню слышал? "Расплескалась синева, расплескалась" Бля, как там...
- "По тельняшкам разлилась, по погонам"
- Бляяя! Братан! Откуда знаешь???
- Да заебали вы всех уже этой песней.
- О! Эт точно!
Поёт песню. Старый кроет поляну. Читаю мобильник.

"Пасли" мы как-то одного хитрого перца, который, видимо, глумясь над органами правопорядка, с упорным постоянством выставлял квартиры честных и не очень граждан в одном из районов-новостроек Москвы путем банального разбоя. При этом все потерпевшие являлись далеко не бедными людьми, среди них не было матерей-одиночек, нищих учителей, дворников и пенсионеров. Формула совершения его злодеяний проста как дырка в потолке моего кабинета. Одевшись в костюм прекрасного покроя, повязав галстук и напялив очки для важности, злодей звонил в дверь, представляясь помощником депутата Мосгордумы. Разглядев в глазок корочку помощника избранника народа, будущие жертвы с улыбкой на лице впускали к себе в квартиру "представителя" законодательной власти, усаживали за стол и угощали "чем Бог послал". Пока материально обеспеченные жильцы с энтузиазмом рассказывали о своих социальных проблемах и проблемах малого и среднего бизнеса, "помощник", в свою очередь, уплетая угощенья, наметанным взглядом приемщика ломбарда оценивал предметы и обстановку в жилплощади. После утоления голода, долго не думая, "помощник" доставал ствол и делал электорату такое "предложение", от которого те не могли отказаться. Через несколько минут довольное лицо, приближенное к депутату, с деньгами, ценностями, а иногда и с предметами искусства, уходило из квартиры, предварительно протерев белоснежным платочком следы своего пребывания, а связанные потерпевшие с кляпом во рту оставались лежать на полу, размышляя о расстановке политических сил в государстве.
Когда такой 20 или 21 выход в народ "помощника" депутата дошел до начальника ГУВД, то не надо быть экстрасенсом, чтобы понять смысл слов, сказанных генералом своим подчиненным руководителям управлений и отделов: "Фас! Десять суток, б@я!". Эту фразу наш начальник точь-в-точь, лишь немного облагородив ее угрозами в адрес нашей интимной жизни, передал нам на оперативке и нагло урезал срок поимки засранца ровно наполовину.

Если попросить меня ответить на вопрос, что больше всего занимало меня в подростковом периоде, то я отвечу кратко - прыщи и сиськи. На моем организме категорически не желало произрастать ни то, ни другое. И если своим безмятежно-гладкими лбом и щеками я вполне заслуженно гордилась, снисходительно поглядывая на подружек с их отвратительными вулканическими образованиями на лицах, то полное отсутствие груди было для меня настоящей катастрофой. Да, у моих одноклассниц были угри, но у них ведь при этом были еще и сиськи! Еще не зная в том персиковом возрасте слова "сублимация", я, тем не менее, интуитивно пошла правильным путем, в сторону бассейна. Нет, отнюдь не топиться, а исключительно с целью достичь небывалых высот в плавании. В спорте отсутствие сисек только приветствовалось, девочка я была упорная и непотопляемая, так что, старательно проплавав пару лет, я стала любимицей тренера и кандидатом в мастера спорта.

Сиськи грянули вдруг, как война. Причем тогда, когда я уже совсем распрощалась с надеждой их на себе нащупать, лет этак в семнадцать-восемнадцать. Они полезли наружу так стремительно и свирепо, словно хлорированная вода бассейна стала катализатором их роста. Изумленно и восхищенно вертясь перед зеркалом, я не успевала покупать новые бюстгальтеры. В течение неполного года я стала счастливой обладательницей роскошного бюста пятого размера. Декольте мое было ослепительным для мужчин и оскорбительным для женщин, оно становилось причиной ДТП, разводов и косоглазия. Однако я недолго гордилась своей обильной пазухой. Первый тревожный звоночек прозвенел, когда тренер, старательно отводя взгляд, скучным голосом сообщил мне, что я начала вываливаться из купальников, потеряла обтекаемость линий и стала похожа на дельфина-мутанта. Что и говорить, мой величественный баттерфляй вздымал цунами в бассейне, а когда я, облепленная мокрым купальником, выбиралась на бортик, вокруг раздавались оглушительные всплески: в воду падали бесчувственные мужские тушки. Приговором моей спортивной карьере стала восхищенно-укоризненная фраза одного из тренеров, произнесенная задыхающимся шепотом: "Да она как огромный хуй в тесном презервативе!" Не желая быть хуем, я ушла из спорта.

Она очень торопилась. "Только бы успеть!"- единственная мысль стучала у нее в голове.
Летела на запах. Он сводил ее с ума, проникая в каждую клетку ее сознания. Пересекла Неглинку, едва не впечатавшись в окно проезжавшего мимо автобуса. "Куда прешь, орясина!"- единственное, что успела выкрикнуть и летела дальше, нужно было спешить. Дальше уже пошла на бреющем, облетая прохожих, скамейки, фонарные столбы, обогнув здание Большого Театра, приближалась к заветной лужайке. Запах шел оттуда.
Не включая реверса, со всего маху вляпалась в заветный коричневый завиток. " Успела! Кайф...еще теплое!"- промелькнуло у нее в голове. Переведя дух, приступила к трапезе.
Ела много и с аппетитом, совала лапы по самые локти в дерьмо, и потом, смачно причмокивая, их облизывала. Она была счастлива, продолжая есть, жмурилась от удовольствия.
- Б-з-з-з-з-з! Б-з-з-з-з-з!- неожиданно пронеслось над головой.
Она даже голову не успела поднять, как на другом краю желанного завитка появился он.
Нахально, без приглашения уселся и вылупился на нее.
- Ты чо! Борзанул, хрящ! Это моя какашка!- Муха чуть не поперхнулась от такой наглости.
- Ты что такая нервная?- Мух был не агрессивен, хотя продолжал нагло ее разглядывать.
- Я нервная, потому что я голодная! Отвали, придурок! Ты чо, не понял?!- сделала выпад в его сторону Муха.
- Да ладно, ладно, успокойся!- Мух соскочил с какашки , но улетать не собирался, устроился поблизости, продолжая нахально пялиться.
- Унюхал! Прилетел! Деловой!- все еще возмущалась Муха.
- Я сейчас на тебя запрыгну!- взяв небольшую паузу, заявил Мух.
- Запрыгнешь, когда я скажу! Понял! Запрыгнет он. Я папе скажу, он тебе запрыгнет! Очко потом устанешь штопать!

Ну как всегда. Начался митинг в литейном. Больше всех орала учетчица Люська:
- Да что ж это такое??? Да где это видано, чтобы вот так вот перевели цех на пятичасовой рабочий день, платили за пять часов, а работать заставляли за восемь???
Из-за груды старых формовок, вторя ей, возмущался дед Панкратов, старый большевик:
- Точно, Люська! Не имеют они такого права! Пусть сокращают на хрен! На бирже и то больше будем получать. Они совсем охуели - плотют восемь тыщ вместо шешнаццати!
Народ помоложе, в митингах не наторевший и в комсомольских собраниях никогда не участвовавший, посмеивался - им это всё казалось какой-то забавой. Народ семейный, и который постарше, обремененный разными заботами, ворчал, но неслышно, опасаясь репрессий. Но люськин сорванный голос все-таки выводил пролетариат из ступора и недовольные голоса становились всё громче и громче:
- Сокращайте нас! Вон в механическом полцеха сократили - и пособие им дали, и три зарплаты, и отпускные. Давайте и нас тоже. Не хотим работать полный день за пол-оклада.
Я успокаивающе разводил руками и делал вид, что собираюсь что-то сказать. Но сказать мне не давали - революционный порыв масс было не сдержать:
- Пусть, пока в литейном есть работа, нам платят!

- Сами себе, наверное, не сократили денежки - по-прежнему на мерседесах катаются!
- Не будем работать по восемь. Приду, табель отмечу и уйду!
- В трудовую инспекцию на них надо жаловаться!
- Сатрапы! Крысы казематные!
В паузе мне наконец удалось вставить слово:

- К сожалению, не могу отправить ваше платежное поручение, - бесцветным голосом произнесла девушка. - Нет средств.
- У кого нет? - я всё ещё не хотел принять до конца неприглядную картину состояния финансового учреждения. - На моем счёте полно денег!
- Мы банкроты, понимаете?
- Суки вы, а не банкроты... Сволочи... Уроды...

Она безропотно снесла оскорбления, а я отошёл от стойки. Немного пошатываясь, направился на улицу - покурить. Кое-как продрался через блок-пост на выходе - там уже бузила толпа взволнованных вкладчиков, требуя на расправу кого-нибудь из руководства. Охрана с каменными лицами американских морских пехотинцев делала вид, что контролирует ситуацию, а я жадно затягивался сигаретой.

В середине девяностых такая ситуация была обычной. Поэтому, я никогда не задерживал деньги своей небольшой фирмы на банковских счетах дольше, чем на день. И сегодня опоздал буквально на пару часов. Крупная сумма, которой со мной рассчитался заказчик, должна была проследовать дальше, на счета надёжных поставщиков. Но банк лопнул раньше.

Я закурил новую сигарету - пальцы немного дрожали. Ситуация, в которой я мог потерять все свои деньги, казалось совершенно недопустимой - в эту сделку я вбухал все свои средства. Что я скажу сотрудникам? Что директор профукал собственные деньги и теперь они станут безработными?

По стечению семейных обстоятельств довелось мне проживать в самом конце 80-х годов на (в) Украине. Там же пришлось и школу заканчивать. В один из теплых осенних дней, где-то в середине сентября, решили мы всем сбродом, т.е. классом, отправиться на выходные в лесок. Естественно не гербарий и грибы собирать. Апофеозом этого бардака должен был стать шашлык из свиньи, которую наш одноклассник Серега Ухов приговорил к пятничной казни еще за неделю до мероприятия.

Настал час "Ч". Двадцать рыл, как мужского, так и женского рода, затаренные самогоном, вином, отменной закуской и 2 ведрами шашлыка под самые "не балуйся", направились в сторону Лесного озера. Учитывая, что предполагалось не только чревоугодие, с собой были захвачены гитара, магнитофон и волейбольный мяч. Через каждые 200 метров, у каждой колонки, процессия с видом утолить жажду останавливалась и пригубляла из бутылок. Парни самогон - девки вино. После четвертого "водопоя" двоечник по прозвищу Дед и Паша Клык, с целью придать друзьям субботний позитив, заблажили на всю округу "Осенний поцелуй после жаркого лета...". Бабки, находившиеся на улице, перекрещивались, собаки, поджимая хвосты, прятались в своих конурах, а пасшиеся гуси, подражая своим сородичам - страусам, пытались засунуть головы в землю.

Дабы заткнуть глотки этим "поднимателям настроения" пришлось сделать преждевременный привал и влить в каждого солиста не менее сотки горилки. Остальную часть пути до озера прошли без эксцессов.
Выбрав замечательную поляну и оперативно смастерив "пентагон", все расселись вокруг огромного, накрытого девчонками, стола. Все тип-топ. Спиртное рекой, шашлык своим запахом гонит слюну, одноклассницы в купальниках танцуют на лужайке, Дед с Клыком спят под дубом. После купания, игры в мяч, танцев и песен приступили ко второй части знатного обеда. Круг друзей поубавился. Несколько пар разбрелись по окрестностям.

- Бергер, выручай! Надо подменить! - голос Клементьевой звучит фальшиво-удивлённо, но крайне обеспокоенно, как будто она потеряла чужой паспорт.

- Ты заебала, подружка. Я в прошлый раз с этими выпердышами чуть с ума не сошёл. Как они там, кстати?

...Если честно, я по ним соскучился. Хорошие ребята, толковые. Но сегодня я совсем не планировал тратить на них время - хотелось выпить, покурить, поплевать с балкона и закончить день в каком-нибудь кабаке с оливье и блядьми. С тех пор как Клементьева устроилась гувернанткой, мне приходилось подменять её уже с десяток раз. Ну, не то чтобы "приходилось", в конце концов, мне нравилось ей помогать. Я находил в этом своё подкаблучное удовольствие, потому что с детства усвоил - долг платежом красен. Эта баба вытащила меня из говна, устроила райтером-аналитиком в шарлатансую консалтинговую контору, в общем, за год с небольшим сделала из меня человека. И с моей стороны было бы крайне гадко считать, что периодические поёбки могут с лихвой покрыть все мои кармические обязательства. Да и дети меня любили.

Впервые это случилось в марте, когда Клементьева нашла очередного кандидата в мужья. Он впоследствии оказался редкостным ублюдком, но я его наказал сполна - это также входило в негласный список моих обязанностей. Пидарюга попал в интенсивку, а затем, говорят, уехал в Луганск доживать суровые годы (месяцы?) своей нелепой жизни. Впрочем, я отвлёкся.

Эта история приключилась со мной ранней осенью, когда вечера ещё были тёплыми, а город собирался праздновать свою восемьсот какую-то годовщину. Я возвращался домой около полуночи, сидя в вагоне метро с книгой в руке. Слева от меня, рядом с дверьми, оживлённо беседовала пара молодых кавказцев - парень и девушка. Поскольку кавказцы говорили на повышенных тонах, я слышал каждое слово. И хотя я боюсь обидеть моего, вне всякого сомнения, высокоинтеллигентного читателя, всё-таки приведу диалог так, как он звучал на самом деле:

- Не трогай меня.
-Почему?
- Сам знаешь почему, отстань!
- Что такое, э?
- Идёшь с ним по улице, он туда-сюда головой вертит, на других смотрит, нахуй мне это надо? Заебалась я уже!
- Успокойся, слушай, поехали дома поговорим.
- Никуда я не поеду, оставь меня!
- Почему?
- Потому, что мне без тебя лучше по жизни будет, потеряйся и всё, нахуя мне с таким лохом общаться?

- Эээ!
- Не трогай меня, руку отпусти!

Дальше мои попутчики перешли на родной язык, и я потерял к ним интерес, углубившись в бессмертное произведение Станислава Лема, описывающее безумные будни исследователей планеты "Солярис".

Есть люди, которым алкоголь противопоказан, под страхом смерти, и я смело могла бы возглавить этот список и стать безоговорочной чемпионкой по синей гребле. Потому что и без вариантов. Ибо все травмы, потери, ссоры и тупейшие поступки связаны только с синькой. Но так как опыт - сын ошибок трудных, эксперименты продолжались до последнего времени. Пару месяцев назад, распив бутылочку конины 0,7 на двоих с подругой, я пездовала домой в великолепной эйфории от собственной ахуительности. У каждого свой приход, у меня лично мания величия иногда перерастающая в комплекс неполноценности с элементами нехуевой жалости к себе. По разному, в этот раз чота я была в восторге от себя. И тут, блядь, я подскользнулась на лестнице перед выходом из подъезда и три ступенечки так проехалась, соприкасаясь пятой точкой с лестничным маршем, о каг. Ну встала и пошла, похуй мне было, не больно даже и почему то весело.

Утро было тяжеловато и депрессивно, как всегда, в зеркало смотреть не стоило, день вообще не задался, а вот вечером наступил пиздец. Я не могла встать с дивана, только скатываться, адская боль скрутила меня, сидеть не являлось возможным, либо лежать на боку, либо стоять у стены. Я в страшном ахуе, пытаюсь понять, что со мной и методом исключения, понимаю - это копчик, этот ебаный хвост пытается лишить меня способности жить и передвигаться. Пара звонков знакомым лечилам, включая мамо, быстрый экскурс в интернет+++..и мысли о суициде нешуточно стали заползать мне в мозг. Я узнала, что перелом копчика это жесть, что можно пролежать и полгода. Что заживает эта сука долго, а еще может быть смещение, ебаный в рот. Бля, плачу, молюсь, обещаю создателю, что буду хорошей девочкой, напоминаю ему, что еще ребенка мне поднимать. Ааааааа. И боль чумовая, а еще выходные, никого в городе нет, до травмпункта не дойти.