Я проснулся весь скрюченный и с изморосью на лице. В очень национальном похмельном сне меня кушали волки, методично вырывая из тела различные органы. Когда добрались до сокровенного, я закричал и проснулся.

Окно было широко распахнуто. Приближался миллениум, и я, видно, загодя готовился шагнуть в третье тысячелетие. Репетировал. Хорошо, что не шагнул....

Вымерз, однако, как клоп. Ночная прохлада анестезировала всё на свете, чем живёшь и чем мучаешься. Головную боль, запахи и воспоминания. Только голод остался.

Я не ел уже пять дней. Я пил. Мешал и не закусывал. К вечеру рождалась иллюзия, что с калориями всё тип-топ, но наутро пошатывало. Даже тень стала какая-то вялая и нестабильная. И денег больше не было. И взять в долг -- уже не взять. Занял у третьих, чтобы первым отдать. Про вторых можно пока не думать, но сытости это не прибавляет. Накатило вдруг: если не закрывать окно, то через пару суток можно спокойно умереть во сне. Перспектива заманчивая, конечно, но буддистская какая-то, даже языческая. Не по-людски. "Питие на Руси есть веселие". Из этого постулата надо исходить, а значит -- жить надо. Я закрыл окно и сразу запахло псиной. Выбрал бычок пожирнее - у меня, слава богу, трёхлитровая банка бычков - и, закурив, стал смотреть на тех, кому сейчас ещё хуже. Напротив - зубная клиника. За большие деньги людям их собственные зубы дерут с шести утра. Тонизирует. Меня, разумеется, не их, болезных. А что, если пойти вниз, встать у дверей в заведение, и предложить свои услуги? За долю малую всё повышибаю - и то, что ещё болит, и то, что уже болеть никогда не будет. Зря, что ли, я боксом в детстве занимался?

- Милый! - шептала она. - Милый, как же я тебя хочу. Это же просто пиздец какой-то, как хочу.
Когда она целовалась, то напоминала Егору кошку, вылизывающую новорожденных котяток. Языком и губами размазывала по его лицу - помаду, слюну, липкий пот. Егор потел. Наверное, все-таки от страха.
Женщина была пьяна. Егор - тоже. Знакомство он еще смутно помнил. В пивнухе, где раньше кинотеатр был. А вот имя вылетело из головы. Оля - не Оля? Или Наташа? Спрашивать было уже поздно.
Квартира была ее. Что хуже всего - здесь же жил и ее мужик. О нем Егор знал только то, что тот - извращенец и чмо. Но здоров, как кабан. И еще, что он пошел куда-то бухать.
Егор был не настолько пьян, чтобы не догадываться: его банально используют. У баб это бывает - ебутся, чтобы мужику своему насолить. Вот и эта, похоже, из таких.
Она тяжело дышала, расстегивала его куртку, срывала с него свитер, рвала пуговицы на рубашке. Обнажился торс. Женщина размазывала языком по его телу смесь слюны, помады и пота. Губы ее опускались все ниже. Кожа у Егора стала, как у ощипанной курицы, - такой же пупырчатой. Набух, стал истекать липким соком хуй.

Ее пальцы терзали молнию на его брюках. Застежка не скользила, зацепилась за ткань. Но все же, в итоге, поддалась.
Когда женщина затолкала его хуй в рот, Егор вдруг вспомнил, что ее зовут Настей. Она жадно урчала. Казалось, не сосала, а обгладывала.
- Настя... - прохрипел он. - Настя! Пойдем в кровать. Тут же есть кровать, Настя?

Я нервно вышагиваю по холлу перед зальчиком, где уже во всю отрывается наша тусовка, сжимаю в руке телефон и стараюсь выглядеть как можно естественнее. Идея, которая пару часов назад казалась потрясающе оригинальной и возбуждающей, привлекает меня всё меньше. А ведь сама предложила - и ты согласился, как соглашаешься на любую мою авантюру. Ты такой.
Какой, кстати? Я отчаянно, до скрежета зубовного, уже не первый месяц пытаюсь дать название тому, что у нас происходит, но в голову упорно лезут штампы вроде "Никогда, ни с кем на свете не случалось такого...". Я с ходу могу подобрать пять нестандартных рифм на слово "любовь" и десять синонимов к слову "пенис", но не в состоянии придумать ни одного определения для тебя, кроме как "охуительный". Я бегу от штампов, я ненавижу их, я корчусь в пароксизмах оригинальности - только чтобы понять, что раз за разом скатываюсь в банальность.
Ведь нет ничего банальнее вот этого моего предложения сбежать поебаться в туалете. Банальная идея, хуже того - вульгарная, такая же вульгарная, как чулки, что я надела под юбку, чтобы тебе не возиться с колготками. И ты наверняка это понимаешь, и согласился только чтобы меня не обидеть, а сам будешь смеяться надо мной, хоть никогда этого не покажешь. Я глупая, я нелепая - и всё вот от этого своего детского желания казаться опытной, искушенной или хотя бы оригинальной. Но соскакивать поздно. Телефон вибрирует в руке, я открываю твою смску: "Пусто. Жду". Вздыхаю и решительно тяну на себя дверь с буквой "М". Сама же предложила...

Если у вас есть кошка, вы возвращаетесь не в дом, а домой. © Пэм Браун

Она появилась в моей жизни внезапно. На мягких лапках, бесшумно, но очень грациозно села на окно и сказала: "Я кошка". Даже не так... "Коффка". Так будет вернее. И пристально стала изучать меня. Своими умными карими глазами. А я её...

Кошки не поддаются дрессировке. Делают только то, что им нравится. Эта любит играть. Ну что ж. Поиграем. Правила только объясни, и все у нас получится, кошка. Вспоминаю избитые фразы, про "доброе слово, которое приятно", про девять жизней и четыре ноги.

Пытаюсь погладить. Удается. Но чувствую, ощущаю рукой - пружина, сжатая до предела пружина. Или струна. Натянутая донельзя. Одно неловкое движение и всё. Сорвется, лопнет, уйдет. Уйдет, даже не обернувшись. Потом зови, не зови, хоть обксыкайся. Ксс-ксс-ксс...

Боюсь сломать. Сокровище и драгоценность. Бережно беру её ладошку в свои руки. Не отдергивает. Выжидает. Смотрит прямо в глаза...

Ближе к вечеру мне позвонил Костик и предупредил: "Мы сейчас придём. Только ты молчи и ничему не удивляйся". Через полчаса в распахнутых настежь дверях взору моему открылась картина "Не ждали". Я действительно не ожидал увидеть ничего подобного. Почти двухметровый Костик поддерживал странного, постоянно шагающего маленького человечка. Оба были синими в хлам.
- Кто это? - спросил я Костика, чем нарушил первую его заповедь.
- Это Большой Бен.
- А почему он всё время шагает?
- Это Большой Бен, - я решил, что Костика заклинило и обратился непосредственно к Большому Бену:
- Остановиться не пробовал?
- Нельзя, - небритый голос Большого Бена был похож на будильник с английским акцентом.
- А ты попробуй, - не унимался я.
- Нельзя.
- А пить можно?
- Пить можно.

- Ну, тогда присаживайся, - предложил я.
Костик извлёк из-за своей спины пакет, поставил его на стол и помог маленькому шагающему человечку взобраться на табурет.
Через пару рюмок Большой Бен согласился-таки остановить свой монотонный шаг. Вместе с ним остановились часы, реки и ползучие пески. Остановилось всё, и только солнце нехотя выползло из-за дома напротив и сонно повисло рядом с ошалелой луной. После пятой пьяный мистер Бен, глядя на сладко спящего Костика, изъявил желание узнать, что такое сон и впал в беспамятство. Я заботливо перенёс его на диван, укрыл тёплым бабушкиным пледом и вышел на балкон.

Если в городе зима пока ещё не уступила своих прав, то на селе уже вовсю пахло весной. Пар поднимавшийся от земли нёс в себе дыхание просыпающейся природы, а в голосах птиц, особенно в криках вернувшихся грачей, слышались оптимистические нотки.

По узкой тропинке извивающейся между талых и грязных сугробов пробиралась женщина в строгом чёрном одеянии. В руках она бережно несла небольшой бидончик. Её доброе круглое лицо излучало любовь. Особенно выделялись глаза - чистые, светлые и по-детски доверчивые. Определить её возраст было бы тяжело, случись кому-нибудь повстречаться ей на пути, что-то между сорока и шестидесятью.

Анна Васильевна Фромм, из поволжских немцев, пришла к богу не сразу. Вернее шла она к нему всю жизнь, но лишь на исходе четвёртого десятка лет открылась ей правда существования всевышнего и было видение - ангелоподобное существо спустилось с вечерних небес прямо перед женщиной на узкой дорожке от дома к нужнику и, коснувшись бестелесной дланью щеки Анны Васильевны, прошелестело, - "Бог это любовь, любовь и ничего кроме любви...".

Анна Васильевна после сего случая отошла от мирских дел. Оставила работу колхозного счетовода и посвятила себя любви к богу. Да и не только к нему, а ко всему сразу - и к ближнему и к дальнему и каждой твари - ибо везде присутствует искра божия.

У меня есть муж. Муж - это мужчина, в отличие от бой-френда, который имеет перед женщиной целый ряд материальных обязательств. Он же муж мне, правильно, а не друг. Это между друзьями не может быть иных обязательств, окромя крепкой дружбы. И то, судя по утверждению поэта Михаила Светлова "дружба есть понятие круглосуточное". Выходит, что обязательства определённого рода имеют место быть и там.
Мой Толик очень славный и ненаглый, какой-то скромный что ли. Кстати, Толик или Анатоль, как зовёт его мамаша и моя свекровушка Изольда Генриховна - это мой муж. Таких нынче мало. Просто клад, а не муж. Лично мне всегда мужчины нравились другие. Я в юности мечтала о высоком и статном военном. Может быть о лётчике, а может, о танкисте не помню, но обязательно высоком и статном. И чтобы с лукавой наглецой в глазах. Я такого молодого офицерика однажды видела в вагоне поезда "Чита-Челябинск", когда ехала на практику от нашего библиотечного техникума. Ой, девочки это что-то. Вот за таким можно в огонь и в воду. А за Толиком нельзя. За Толиком можно только очередь занять в молочном отделе или в сберегательной кассе, не задавая наводящего вопроса: "Кто крайний?". Вам и так сразу ясно, что крайним в этой очереди может быть только Толик.

Всю свою молодость Варя Жеребцова истратила на веру в Бога и на любовь к мужу.
Строгость. Вот что больше всего влекло Варвару и к тому и к другому. "Строгий, но добрый" - всякий раз думала Варвара, вглядываясь в печальные семитские глаза на иконе. Эту икону она положила в свой чемодан вместе с салом, когда поехала в Москву, поступать в институт. В институт Варвара не поступила, но зато встретила своего будущего мужа. Смотрите, как это произошло.

Артём Жеребцом вернулся домой из Чечни, где служил по контракту. Пропив за три месяца все честно заработанные деньги и устав от анальных фантазий он почувствовал, что ему нужна баба. Тщательно помыв голову и принарядившись, он пошёл в парк и увидел Варвару.
Варвара сидела на скамейке и потела. Последнее время она всё время потела, всем телом. А потеть она начала после того, как поселившись у тётки, стала зло и напористо сдавать вступительные экзамены. По вечерам Варвара долго и исступлённо молилась.

Пот тёк ручьями. Варвара просила Бога, чтобы он помог с поступлением в институт. Однако, несмотря на все старания, в списках зачисленных Варвара себя не обнаружила. Поэтому она пошла в парк и удавилась.
Ну вот, что я такое говорю, ведь если бы она так поступила, то дальше рассказ уже можно было бы не рассказывать. На самом деле, почувствовав себя несчастной, Варвара пошла в парк, села на скамейку и стала потеть.
Здесь её и обнаружил Артём.
- Пошли ко мне, что ли, - начал знакомиться бывший воин.
- А что у тебя? - спросила не получившаяся студентка.
- Музыка. Заграничная. Битолсы, - ответил Артём.
- Раз заграничная, значит не гавно, - решила Варвара, разглаживая платье на толстых ляжках.

Иногда я даже не вспоминаю о тебе. День, два. Как можно заморочившись какими-то делами, забыть о себе самой, так же от безделья и лени я могу не думать о тебе порой. Дело же не в том, что я что-то меньше чувствую или меньше хочу. Просто забываю.

Иногда я хочу написать тебе. Открываю чистую страницу, набрасываю пару строк и тут же все стираю. Зачем это писать, думаю я. Если ты не знаешь чего-то из того, что я хочу сказать - то все равно не поймешь моих слов. А если ты все чувствуешь и знаешь - то какой смысл марать бумагу?

Потому все письма тебе - только в мыслях.

Сколько лет мы вместе? год? два? десять?

Сколько лет мы не виделись? Пожалуй, почти что всю жизнь.

Помнишь нашу первую встречу? Смущенные глаза, легкий румянец, робкая тишина. Солнечно было или нет? А может? был дождь? Не помню. Помню огромную порцию коктейля вишневого в шумной неуютной кофейне, помню твои глаза - нежные такие, смущенные, твою ладонь? теплую и мягкую. Помню хмельных друзей, сербающих пиво - шумных и неприличных, и твои скрытые попытки обнять меня незаметно для них.

В столярке было тесно и накурено так, что хоть топор вешай - не сорвется.
- Ну что? - мрачно спросил Илья Петрович Девятков, и выразительным взглядом белесых, выцветших от старости глаз обвел собравшихся. - Как решать-то будем с этим..?
Не договорив, он дернул кадыкастой шеей, и подбородком, покрытым седой щетиной, ткнул в угол, где стоял большой деревянный ящик.
Разговоры мало-помалу смолкли, и все посмотрели на Петровича. В столярке их было человек шесть - кто в ватнике, кто в сером халате, усыпанном опилками и стружкой, кто и вовсе в домашней клетчатой рубахе с дыркой на рукаве.
- Кхм... - кто-то из них кашлянул, но в полной тишине это прозвучало, как выстрел "Авроры". Петрович вынул тяжелые, расплющенные работой кисти рук из карманов ватника, сцепил узловатые пальцы и, выразительно хрустнув костяшками, спросил:
- Вань, ты где там?

- Выходи, Ванька, - сокрушенно сказал Степка Златозуб, - выходи, чего там прятаться... все свои, сам знаешь, на миру и смерть красна.
Помолчали снова, и только тогда из темного угла столярки донеслось сопение и неуверенный голос:
- Илья Петрович, я ж не нарочно.
- Выходи, выходи, - внешне беззлобно повторил Девятков и принялся мерить столярку от оконца к двери - три широких шага, бухая тяжелой кирзой, туда, потом три - обратно.

Пенсионер дворового значения Прокоп Устинович Цфасман вывалил свою древнюю тушку на улицу. А чего бы ему её не вывалить? Поздняя весна. Скоро начнётся раннее лето. Собаки уже цепочкой не бегают и лишь лениво занюхивают друг у дружки под хвостами, не особо надеясь на внеурочную халяву. От их говна дворники давно очистили тротуары. Так что теперь можно ходить везде и всем - даже еле ходящим пенсионерам. Светило солнце, сквозь дырчатую шляпу грея заслуженную в битвах за урожай и войнах за идеалы партии и Ленина лысину.

Опираясь на трость и подволакивая правую ногу, Прокоп Устинович радовался ещё одному неучтённому дню жизни, как вдруг услышал:
- Эй, чувак! Валидольчиком не угостишь?

Цфасман вперил в говорящего глаза, натренированные прицелом маузера в девятьсот двадцатых годах прошлого тысячелетия и не утратившие близорукую зоркость в столь почтенном возрасте.

Их было трое. Две старухи совершенно неприличного возраста привалились к высокому ограждению, видимо, боясь упасть без точки опоры. Третья - самая буйная - смотрела в сторону Прокопа Устиновича и страшно вращала глазами. Для полноты ощущения она даже сняла очки, из-за толщины стёкол казавшиеся биноклем. Но это сыграло с ней злую шутку. Изображение на сетчатке расплылось, взгляд рассеялся, и ужас от её страшного взгляда распылился на огромное пространство. А посему досталось его Прокопу Устиновичу не так уж и много.

- Свой пора носить, - проворчал Цфасман, икнув от неожиданности и пёрнув от предчувствия чего-то нехорошего. - До таких лет дожить и валидолу не иметь - стыдно. Как заебали меня эти стрелки!

Барин отложил газету, всхлипнул, высморкался с трубным звуком и позвал:
- Тихон Петрович, а Тихон Петрович. Пойдите сюда, пожалуйста.
Ответа никакого не последовало.
- Тихон Петрович, голуба, не могли бы вы подойти? - чуть громче позвал Барин.
Тишину вновь ничего не нарушило. Было лишь слышно, как муха бьется о оконное стекло и как во дворе кто-то кого-то обзывает холерой. Барин прислушался и заорал уже в полную силу.
- Тишка, гад такой! Я ж слышу как ты там чавкаешь чем-то! Поди сюда, сказано!
Тишка ойкнул где-то в соседней комнате и влетел в комнату.
- Так вы меня зовете, вашблагородь? А я-то дурак думаю - какой-такой Тихон Петрович у нас тут завелся? Думал вашсиятельства водки опять с утра уговорили и снова с буфетом почтительно общаетесь. А вы оказывается меня зовете.
- Тебя, конечно, дурак! - недовольно сказал Барин, но осекся тут же и продолжил более почтительно: - Я вас, Тихон Петрович, чего звал-то?..

- А чего сразу Тихон Петрович-то? - побледнел Тишка. - Чего я сделал-то? Чуть что так драть сразу. А я, между прочим, не так уж и много печенья вашего съел. Там одно было, с уголком.. Мыши пообгрызли. А я думаю - непорядок. Думаю - Барин придет, а тут печенье мышами едено. И съел от греха. А все остальные - на месте. Да. А ежели вы про чавканье - так это не специально. Я уж и так и эдак пробовал - все равно громко получается. А ежели вы про то, что Клавка-кухарка про меня врет - так вот. Она врет!

Мне нравятся вокзалы . Вокзал- это место где заканчиваются и начинаются события, времена, судьбы.. Вокзал живой.. он бурлит и клокочет как адская машина переваривающая встречи, расставания и делающая из человеческих эмоций - обыкновенную случайность. Именно суета вокзала приглушает остроту эмоций, заканчивает или начинает цепь событий. Я стою возле грязного окошка плацкартного вагона...курю и смотрю на уезжающих.. вот и они..:
-Пока Димка.. расти большой, хорошо?
Маленький Димка в синей куртке что- то рассказывает мне из вагона и тычет пальцем вниз.. Я прикладываю свою руку через стекло к Димкиной ладошке..
-Езжай.. на свете много хороших людей.. наверное..
Звонок телефона отвлекает меня от Димки..
-Он говорит что вагон голубой.. и песню поёт.. сейчас дам трубку..
-Глиса.. Глиса.. помнишь ты мне тогда песню пел.. Голубой вагон бежит качаетсяяяя. ..
Я стою на перроне весь в слезах, слёзы душат.. я не стараюсь отвернутся- нет.. мне уже не страшно. я просто плачу.. я имею право ..

Противная Московская погода ,в этом городе нет комфорта и представительства небесной канцелярии. Противный , моросящий дождь.. Пятничный вечер , несмотря на предстоящие выходные может быть омрачён за каких-то пять минут. Вот на небе ни облачка -а вот и ливень.:
-Привет.. ты приедешь?
-Привет дорогая.. конечно приеду, ты же знаешь я не признаю одиночества.
-Возьми вино, хорошо?
Как же всё- таки один звонок может скрасить вечер, вырвать из промозглой пятницы. Я действительно не терплю одиночества.. я и тогда его не терпел, а тем более сейчас. Я не представляю пустые магазины и пустые Московские улицы. За окном автомобиля обязательно должен кто- то находится, кто- то должен идти по улице, должен бежать.. должен спешить.. без этого нет жизни.. нет движения.
Бутылка Бургундского.. букет роз- она этого достойна, точнее я достоин подарить ей этот бесхитростный набор. Катерина вырывает меня из тёмной пелены обыденности. Яркое мгновение реальности в мышиной возне будней..

- Вы мне блядство с агрессией не путайте! - всклокоченная нимфетка Леночка пыталась урезонить своего кавалера - пенсионера, вырожденца Григория Спиридоновича. - Ишь чего захотели.
Григорий Спиридонович всего-то и хотел присунуть Леночке в попку...
- Анальный секс есть непотребство и похабное действо, - Леночку так учила мать. - В пизду дам, но ворошить гнездо не позволю.
- Но как же... Лена... Уважь старика. Мне-то и осталось в этой жизни одно. Ведь ни разу не пробовал. - Григорий Спиридонович давил на жалость. - Уважь, Лен. Я змеика своего к тебе в гнездышко пущу.
- А хохо ни хохо, - Лена расстегнула лифчик и швырнула в лицо пенсионеру. - Так поебемся, по-обычному. Или вы забыли?
- Забыл, - Григорий Спиридоныч виновато заулыбался.
- Хорошая болезнь склероз, что тут скажешь, - развела руками Леночка. - Ничего не болит, и каждый день новости. Красота! Вы мне чего обещали?

- Обещал? Быть прилежным обещал, - Григорий Спиридоныч снял лифчик с головы и стал расстегивать пуговицы на рубахе. - И во всем тебя слушаться. Вот.
- А так какого настаиваете? - Лена сняла трусы и, вильнув пиздой, прыгнула в кровать, - Еще раз услышу, лишу наки, поняли?
Пенсионер, услышав про лишение наки, молча наспех разделся и больше уже не пиздел. Лег рядом с Леной и, закрыв глаза, стал ждать.
Семидесятипятилетнее тело Григория Спиридоныча давно утратило цветущий колор жизни, и всю его палитру составляли оттенки синего и зеленого. Леночку это обстоятельство не пугало, ибо была она девицей без предрассудков, и, если бы представилась возможность, не моргнув глазом, отсосала бы у Дракулы.

Стою на холме. Холодно, идет дождь. Я щетиню шерсть. Из-за трехдневной голодовки желудок прилип к спине и ноет, тянет под лопаткой, в лапах чувствуется легкая слабость. Внизу на равнине пасется стадо буйволов. Справа в высокой траве его окружает львиный прайд. Здесь мне делать нечего, надо идти к реке.

У реки пасутся газели. Затаился в траве. Шаг, еще, замер, еще шаг. Газели заметили, насторожились. Я рванулся вперед. Скорость - это то, ради чего можно жить, она дарит ощущение безграничной свободы. Едва касаюсь лапами земли, это похоже на бреющий полет. Газель петляет, закладываю один вираж, второй. Поскользнулся, поехал по траве, ударился о дерево. Долбаный дождь...

Дождь прекратился, выглянуло солнце. Возле зарослей кустов обнаружил одинокую газель. Она меня заметила, держит на расстоянии, но не убегает. Болит ушибленный бок и догонять ее совсем не хочется. Где-то рядом должен быть детеныш. Вот он: выскочил из травы прямо рядом со мной. Два скачка и все кончено. Не успел съесть и половину - пришли гиены. Пришлось оставить.

На следующий день встретил ее. Она уже прогнала детенышей и была готова завести новых. Получил по морде, хотя чего мы не стерпим ради них... Это были самые лучшие два дня в моей жизни.

Утром поймал газель и съел ее в одну харю. Пузо раздулось до невообразимых размеров, даже ходить трудно. Лежу под деревом, перевариваю. Буду переваривать еще два дня.

При родах присутствовали три человека: врач - акушер-гинеколог, медсестра и студент медицинского института, направленный на практику. Все проходило как обычно.Без осложнений.
Ребенок родился совсем не таким, какими обычно рождаются дети. Тело его было как-будто длиннее, суставы более оформленные и не такие округлые, как у младенцев. По пропорциям он походил скорее на подростка, хотя рост и вес его соответствовали нормам. Поведение тоже было нетипичным уже с первых минут в этом мире: когда акушер перевернул его, помогая высвободить дыхательные пути, тот не закричал, как это обычно бывает, а молча прокашлявшись, дождался когда его вернут в нормальное положение. Взгляд его был ясным и осмысленным. В руках акушера он огляделся, удивляя своей, несвойственной младенцам, моторикой и координацией движений. Он как бы запоминал расположение предметов в родильной палате и делал про себя какие-то выводы. Как будто почувствовав на себе внимание медработника, младенец уставился ему в глаза, не мигая. У врача возникло нехорошее ощущение. Как если бы он был мухой под стеклянным стаканом, которую разглядывает кто-то большой и сильный. И от каприза этого наблюдателя зависит, жить ли мухе дальше. Врач стряхнул наваждение, поспешив передать ребенка медсестре.

Здоровье надо беречь.
Это мне с детства школьная медсестра внушала, когда я в очередной раз оказывалась в её кабинете с разбитым носом, порванным ухом, вывихнутой ногой и пищевым отравлением творожными сырками "Школьные". А я была непослушной девочкой, и не слушала пожилого медицинского работника. Я свято верила, что у меня-то здоровье ого-го. Богатырское. Иваноподдубное. Турчинскообразное. На десятерых хватит. Вон как я ловко и гимнастически гибко спрыгнула в лестничный пролёт со второго этажа. Ну, может, и не спрыгнула, а просто пизданулась сослепу, но ведь не разбилась. И отделалась только огромным синяком на жопе в форме Африки с глобуса. А могла б и шею сломать, если б не моё здоровьице богатырское.
Обманывать саму себя я тоже любила с детства.
Короче говоря, к двадцати пяти годам от того здоровьица нихуя толком не осталось. Разве что переломы срастались как на собаке безо всяких гипсов. А хронические бронхиты-отиты-гастриты я заимела ещё задолго до двадцатипятилетия. Заимела, привыкла к ним, и начинала тосковать, если наступал декабрь, а я еще ни разу не выкашляла кусочек своего правого лёгкого. Поначалу, конечно, мы со школьной медсестрой пытались бороться с врагами моего железного здоровья: я жрала сырые яйца и ходила делать рентген желудка, три недели дышала горным воздухом в кабинете физиотерапии в районной поликлинике, получила ожог уха, пытаясь исцелить свой отит путём прогревания его синей лампой, но потом я сломала ногу, и забила болт на борьбу со своими недугами. А когда я училась в девятом классе - померла от цирроза моя заботливая медсестра. Вот с тех пор я ничего и не лечила кроме зубов.
И к двадцати пяти годам я вновь озаботилась своим здоровьем, но отнюдь не потому, что поумнела. Просто попёрли уже первые морщины, второй этап целлюлита, и прочая перхоть. Какое-то время я пила целебный чай "Фиточистон" за двадцать рублей, не слезала с унитаза, и и ждала, что у меня от волшебного зелья пропадут морщины, уменьшится жопа, и вырастут новые зубы. Про сиськи специально ничего не написала. Их роста я ждала, конечно, в первую очередь. Ничего не выросло, ничего не пропало, только гастрит обострился и в ухе застреляло. А целлюлит уже медленно но верно подбирался к своему третьему этапу.

Пятачок лежал на кровати и мечтал, как у него всё будет замечательно, когда он вырастет. Красавица жена, всеобщее уважение и зависть, дорогие машины, собственность в разных уголках земли...
И тут его отвлёк шум в прихожей.
- Пятачок!! Пятак! Дело есть!!! - это был Винни.
Не вытирая ног, он ворвался к пятачку в спальню и заорал:
- Дрыхнешь, свинья?! Уже обед прошёл! Сколько можно спать?!!
- Чего тебе? - лениво пробормотал Пятачок, стряхивая остатки грёз.
- "Чего тебе", - передразнил Винни. - А то ты не знаешь! МЁД!!!
Он уселся на пол и начал торопливо рассказывать.
- Иду я по своим делам, трам-парам-парам-сопелки и все дела, а тут это Ж не спроста...
- В лесу Ж? - перебил Пятачок, - прям как когда у Иа хвостик потерялся что ли?
Винни страдальчески скривился.
- Дебил! Ж - это пчёлы! А где пчёлы - там мёд, понимаешь, нет? Мы идём за мёдом!

- Ну уж нет! - решительно заявил Пятачок, - Никуда я не пойду. Я устал!
- Да ты только что проснулся, хули ты устал-то? - удивился Винни.
- Я вчера весь день гулял по лесу, собирал жёлуди, до сих пор ножки болят, трясутся.
В подтверждение своих слов он довольно-таки правдоподобно дёрнул ножкой, изобразив судорогу.
- Ну бля, позарез надо! Я со вчера не жрал ничего!
- А от меня что нужно-то?
- Да у тебя вроде шарики есть воздушные, тебе недавно подарили.
- Бери, - великодушно разрешил Пятачок.
- Дык это, - Винни переступил с ноги на ногу, - мне подстраховка нужна, пошли.

- Каналья! - крикнул граф д'Артаньян, проткнув шпагой голландского пехотинца.
Враг рухнул на землю замертво, а храбрый генерал д'Артаньян на своем боевом коне поскакал к своей следующей жертве. Французские войска с трех сторон напали на голландскую группировку и теснили ее в сторону города Маастрихта. Командующий французской армией в Голландии - генерал д'Артаньян всегда находился в гуще сражения и своим героическим примером поднимал боевой дух армии.
Войска д'Артаньяна превосходили врага как по мастерству и опыту ведения боевых действий, так и по оснащению. Французская артиллерия провела обстрел позиций врага перед атакой, расстроив порядки голландцев и сломив их боевой дух еще до начала битвы. Д'Артаньян вынудил врага первым пойти в атаку на укрепленные позиции французов, что принесло голландцам огромные потери. Затем умелой контратакой мушкетеры вытеснили неприятеля с поля боя и захватили его лагерь.
19 апреля 1673 года остатки голландской армии бежали от победоносных французов и заперлись в стенах крепости Маастрихт. Французы в тот же день осадили крепость и начали готовиться к штурму.

Война шла уже больше года между двумя группировками европейских стран. Франция, Англия и Швеция воевали против Голландии и Испании. Для Франции эта война проходила достаточно успешно. Первая армия, которой командовал лично король Франции Людовик XIV, находилась на южном участке военных действий - на территории Испании. Эта армия, несмотря на сильное сопротивление врага, уже покорила приграничные провинции Испании и двигалась дальше вглубь этой страны. Южная группировка войск была наиболее многочисленна и хорошо оснащена. Вторая армия располагалась на территории Франции на случай вторжения врага. Последняя армейская группировка под командованием генерала д'Артаньяна находилась на северном участке фронта - на территории Голландии. Северный фронт по совокупности своих боевых успехов ничем не уступал южному. Командующий северной группой войск генерал Д'Артаньян в ближайшее время рассчитывал получить чин маршала Франции.

Смотрю с вершины холма на уходящую вдаль дорогу. Вереницы машин развозящих своих владельцев к месту службы, работы, учебы и обагренных лучами восходящего солнца. Имя этой дороги - МКАД, пять полос в одну сторону, пять в другую. Кольцо протяженностью сто десять километров, где действуют свои правила, иногда далекие от ПДД. Кольцо, которое пугает многих, и по которому за три месяца я наездил не одну тысячу километров. Мой мотоцикл YAMAHA YBR 125, в простонародье ёбрик, надежная неприхотливая машина с придушенным не убиваемым движком заточена под городские пробки, но для МКАДа она слабовата. Сто - сто десять километров в час мотоцикл держит довольно легко, но динамика на этих скоростях оставляет желать лучшего, что исключает его из серьезных игроков на крайней левой полосе. Да и не поспевает он за постоянными торможениями и разгонами потока, что приводит к необходимости придерживаться данных скоростей, активно перестраиваясь и пролезая во всевозможные зазоры между машинами.


Машины выстроились в шахматном порядке, и я иду слаломом между двумя крайними левыми рядами примерно на десять километров в час выше скорости общего потока. Купаюсь в лучах восходящего солнца, в ушах звучит ДДТ, я еду на работу.


...Белая река. Капли о былом
Ах, река - рука поведи крылом.
Я тону и мне в этих пустяках
Ты рюмка на столе, ты небо на руках...