В том страшном 1943 году батальон капитана Винникова и артдивизион старшего лейтенанта Рудецкого закрепились на плацдарме не далеко от Гомельского товарного узла, где была дополнительная разворотная система паровозов. Объект не бог весть, но стратегически важен, вот и послали ошмётки двух подразделений в сумме 95 человек и три "сорокопятки".
Было жутковато. Основные силы в пятнадцати километрах южнее. По связи ходит предупреждение о постоянных попытках противника выбросить десант или устроить контрудар серьёзными силами. Гомель важен - это понимали и в Берлине и Москве, стратегическое перекрестье.
Ноябрьская грязь, кое-где уже успевшая промёрзнуть хлюпала под ногами.
- Лейзер! К командиру!
Молодой еврейчик, спотыкаясь, побежал к командирской землянке.
- Вообщем так, Наум. - Командиру слова давались явно с трудом, - Дело, которое мы тебе доверяем не совсем обычное, точнее, совсем необычное. Но у нас, кроме тебя евреев нет, а это, можно сказать, дело твоей чести.
В землянку ввалилось здоровенное, мокрое от начинавшегося дождя тело.
- Вот старшина Гаврилюк тебя проводит, заодно всё и объяснит.
- Пидэмо хлопче!
- Я тоби так скажу. - Гаврилюк перешёл на русский с акцентом. - Здеся немец лютовал як ни гди. Жыдоу, прабач, еурэяу, зём тваих, пабиу-парэзау страх! Никого не оставив! Але ж бабка водна внучка малога у подполе схранила. Вин там два года сидел. А как пачалось наступленне, вин возьми да вылезь. Ага. Да тильки мы Гомель две недели брали. Вось хлопче прям на фашыстав и наскочыв. Яны яго и парэшыли, ссуки... Так вось трэба магилу выкапать. Бабка явона труп у сенавале держала, пока мороз был. А вот степлело, надо хоронить.

На первый взгляд, Рудик производил впечатление человека невменяемого. Отчасти он таковым и был, но только для посторонних. Я познакомился с ним на выставке какого-то начинающего питерского мазилы. Одна картина мне уж очень тогда понравилась. Было в ней что-то такое, какой-то глубокий смысл, какая то затаённая угроза, что ли. Как сейчас помню, стою перед полотном и разглядываю. И в этот момент подходит к картине бородатое чудило и говорит:
-Неплохо.
-Неплохо? - спрашиваю, - как по мне, так очень даже прилично. На уровне так ска...
Я не договорил, потому что подошедший оборвал меня на полуслове:
-Нахуй! Не стоит обсуждать то, что обсуждению не подлежит.
Я не стал спорить, но в тот же день, за барной стойкой я разговорился с ним на тему живописи в частности, и жизни вообще.

Он и мне показался тогда несколько не в своём уме. Да и имя у него было странное. Совсем не подходящее для его образа. Может именно имя и наложило отпечаток на его характер. Кому понравится быть Рудиком? Ладно, если бы ещё он был уроженцем Кавказа или Средней Азии. Так нет. Более славянской физиономии я, пожалуй, и не встречал. Но, по поводу имени, вообще тема отдельная. Рудик рассказал мне, что матери своей он не помнит, то ли при родах она умерла, то ли отец её забил до смерти, дело темное. Однако папаша нарёк сына своеобразным именем - Рудимент. Так ему захотелось. Сын, когда подрос, не стал оспаривать волю отца и менять имя, он просто сократил его до Рудика.

То, что мир и жизненные ништяки принадлежат мужчинам, я осознала в семилетнем возрасте. Надо признать, что те самые пресловутые ништяки на деле оказались головной болью скрещенной с геморроем, слишком много ответственности и лишних телодвижений, причем во имя какой-то странной идеи, к которой я по случайности приобщилась.

Ничего особенного я не делала, просто подцепила вшей перед отъездом в лагерь всесоюзного значения. В жертву элитному пионероприемнику были отданы мои косы, и я предстала перед лучшими из лучших с оболваненной башкой, непонятной еврейской фамилией и без видимых половых признаков.

На первом собрании нашего сопливого отряда, красавец Ваня, назначенный нам в воспитатели, сразу обозначил кому принадлежит мир:

- Слушайте сюда, школьники. Девочки составляют список, кто и когда дежурит в столовой и убирает территорию и могут быть свободны. Мальчики остаются и занимаются мужскими делами. Сейчас будем распределять должности. Все поняли?

И без перехода обратился ко мне:

- Так, пацан, подойди сюда. Фамилия?

- Этлис, но я...

Ваня не был склонен к выслушиванию чего там я, сверился со списком, нашел букву С. рядом с фамилией:

- Саша? Сережа?

Лев Яковлевич Полтава уже двадцать два года работал в ментальном абортарии - с ноября 2011 года. Он помнил тот год, долгие дебаты в парламенте и принятие в третьем чтении долгожданного закона о ментальных абортах. Он помнил всё...

2 декабря 2011 года.
- Лев Яковлевич, у нас первый пациент. - Доктор Гогадзе ассистент и личный друг Полтавы махнул рукой, в стороны подростка лежащего на операционном столе.
- Вахтанг я немного нервничаю, это всё первый раз. - Лев Яковлевич нервно прикурил папиросу. - Дай мне, пожалуйста, пару таблеток феназепама.
Гогадзе достал блистер с таблетками, вытряхнул три штуки и протянул Полтаве.
- Лев, думаю, три будет в самый раз.
- Хорошо. - Лев Яковлевич закинул таблетки в рот и, не запивая, проглотил.
Хирург наклонился над подростком, на вид парню было лет 14 не больше, он был бледен и испуганно смотрел на доктора.
- О чём думаешь? - Спокойно спросил Лев Яковлевич.
- Я? - Подросток непонимающе уставился на человека в белом халате, - Не знаю... о Маше, как мы с ней гуляли вчера по парку после школы.
- Ещё?
- О пиве, хочу пива выпить и о сигаретах. - Подросток явно занервничал.
- Хорошо. - Полтава отвернулся от стола и обратился к ассистенту. - Сто кубиков Биробиджан-форте осторожно в течение десяти минут в район гипоталамуса.

Сестра жены еще в студенческие годы завела себе попугайчика Кешу. Кеша был умничкой, красавцем, быстро научился многим словам, и вообще радовал хозяйку своим присутствием. Но что-то случилось (сестра грешит на импортный корм), и умница Кеша покинул наш мир.

Хозяйка сильно тосковала по птичке, и как-то, забредя в тот же зоомагазин, где был куплен Кеша, приобрела себе другого попугайчика - Кирюшу. Кирюша на поверку оказался безграмотной деревенщиной, кому лишь бы жрать (импортный корм его не брал), гадить и спать. За полгода упорных тренировок эта тварь не выучила ни одного слова, после чего хозяйка от него отстала.

Однажды к сестре, когда муж был в командировке, пришли подружки винца попить. Выпито было уже немало, когда одна из подружек с длиннющими ногтями стала домогаться до Кирюши, царапая этими самыми ногтями через прутья клетки у него под хвостом. Попугай громко возмущался, на что подружка ему сказала: "Да ладно, один раз - не пидорас." Вы уже чувствуете, к чему идет дело, не так ли?

Муж, вернувшись из командировки, слегка выпил с друзьями, после чего огреб небольшой скандальчик. В самый разгар баталий, когда в выборе слов стеснения не осталось, попугай, услышав нечто знакомое, громко заорал: "НЕ ПИДОРРРРААС! НЕ ПИДОРРРРААС!" Скандал быстро прекратился, поскольку воинствующие стороны ржали в объятиях друг друга.

... Глядя остывающими глазами на то, как гаснут огни его подводной лодки, погруженной во мрак на пятикилометровой глубине, майор Петров ни о чем не жалел. Он не боялся, не хотел наверх, и ни одна слезинка не выкатилась из его покрасневших и будто натертых песком, - как обычно у пьяниц бывает, - глаз. Он просто сидел в кресле-качалке и глядел в иллюминатор на надвигающуюся тьму. И на то, как мигают, слабея, огни в соседних отсеках. Постепенно темнота сгустилась, огни погасли, - последний перед тем, как исчезнуть, замельтешил, словно в предсмертной дрожи, - и майор остался один на один с великим Безмолвием Тьмы.
Так они и замолчали друг перед другом.

ххх

... служить майор Петров перестал еще в 1986 году, после того, как был пойман на учениях, - в общей офицерской палатке - за неблаговидным для офицера занятием. Если бы это была дрочка или там, порнографический журнал, к примеру, то у майора была бы надежда восстановиться году там к 88-му, когда над страной повеял ветер свободы. Но Петров, к сожалению, не дрочил, и Петров не дрочил, полистывая порнографический журнал. Майр Петров шарил по карманам коллег. Таких же нищих и задроченных офицеров Советской Армии, как и он сам. Более того, многие из них были куда беднее майора Петрова, потому что у всех этих лейтенантов Ивановых, капитанов Сидоровых и младших лейтенантов Козловых зарплаты были куда меньше, чем у майора Петрова. Поэтому майор Петров был нещадно коллегами бит, и выброшен из офицерской палатки прямо на снег, прямо под сопку, прямо под низкое небо Заполярья. Сплевывая через пустоту на месте выбитого зуба кровь, Петров встал, утер лицо снегом и попробовал вернуться в палатку офицерства. Но там майора снова побили. Пришлось идти ночевать к солдатам. Там майору Петрову, как и полагается в коллективе животных - проще говоря, - стае, - пришлось самоутверждаться.

Василий Петрович уныло хлебал горячий борщ. Не то чтоб борщ был хуёвый, просто душе хотелось водки и дружеской беседы. Борщ не мог заменить ни то, ни другое. Компания, в которой бухал Василий Петрович, рассосалась рано и оставила его с сильным чувством незавершённости. Что-то наподобие прерванного по середине полового акта. Раздался звонок в дверь. "Кого там хуй принёс?" - подумал Василий, положил ложку и пошёл открывать дверь.
- А, Толик! Ёб твою мать! Проходи! Я-то думал, спать, чтоль, лечь пораньше, а тут ты!
- Да я за дрелью... Помните, звонил на неделе, зайти хотел. Откладывал всё да откладывал, а тут пятница уж. Н-е-е, думаю, пора. Выходной завтра, а без дрели как без рук.
- Сам говоришь, завтра, а сейчас, давай, проходи. Не выпьешь со мной - хуй тебе, а не дрель. Родственников уважать надо.
Лицо Толика явно выражало: "Ну на хуй" и "Что ж я не купил себе эту сраную дрель", но Василий Петрович не стал замечать эти мимические послания. Толик - это парень двадцати восьми лет, среднего роста, интеллигентной наружности, то есть в джинсах, свитере, с небольшим брюшком и с выражением "Ну на хуй" на лице. Он поздоровался с женой Василия Петровича и, явно нехотя, пошёл на кухню под конвоем гостеприимного хозяина. На кухне послышалось громыхание посуды и хлопки дверью холодильника. Жена Василия Петровича, обречённо вздохнув, закрыла дверь в зал поплотней, сделала телик погромче и слилась с сериалом. Она знала, что это лучший вариант.

- Здравствуйте! Разрешите?
- Да-да, пожалуйста, проходите. Итак, я психолог отдела кадров, меня зовут Ольга Николаевна. Сейчас мы с вами проведем небольшое собеседование, по результатам которого будет принято решение о приеме вас к нам на работу.
- Чо? А, понял.
- Да хули ты понял мудило? Только и слышишь от вас всех - "Я поооонял". Да нихуя ты не понял! Щас будешь тут тупить по три полчаса над каждым вопросом, откуда только такие долбаебы берутся!
- А-а-а-а.... Не понял...
- Ну вот блять! Он не понял! Лупень сельский бля!
- А чо это вы на меня кричите?
- Извините, вырвалось. Продолжим. Вот ваши результаты определения уровня интеллекта.
- А?
- Ну епта, айкью блять! Что с результатом? Ну, все ясно - семьдесят один...
- А что это значит?
- Это значит, что у тебя через зрачок видно заднюю стенку черепа!

- Стенка... Да, я как-то раз сломал головой стенку. Случайно...
- Оно и заметно. Бля, да тупее тебя только обезьяны и Буш-младший!
- Кто?
- Епт! Не грузи себе мозг, эта информация тебе совсем ни к чему. Так, что там с полиграфом? Бляяаааа, сгорел при проведении тестирования... Епт! Откуда такие берутся?! Ладно, смоделируем ситуацию...
- Чо?
- Так блять! Отключи мозг нахуй! Думай мозжечком! Итак бля! Ты идешь по улице! Понял?
- Чо?

Старый дворник в ярко-красных резиновых сапогах, размеренно размахивал метлой на площадке перед зданием местного колледжа, пережевывая морщинистыми губами мятый, едва тлеющий окурок сигареты. Было около 8-ми часов утра.
Краем подслеповатого глаза, старикан зорко следил за тем, как у здания постепенно собирались стайки молоденьких студенток. "...Ищё совсем пошти ребенок..." - ласково подумал дед, глядя на стоящую неподалеку девочку-подростка, в короткой "шотландской" юбке, которая что-то сосредоточено, искала в своей сумке. Наконец, нашла губную помаду, зеркальце и начала подкрашивать губы. Дед, механически водя метлой, замер на месте, уставившись на приоткрытые влажные губы. Почуял, как между кривыми ногами потяжелело. Взгляд медленно пополз вниз, по обнаженным плечам, с раскиданными на них темными волосами, прошел по аккуратной пухлой молодой груди, под полупрозрачной белой блузкой, с расстегнувшейся верхней пуговкой, чуть ниже виднелся голый животик и первые признаки рельефного лобка. А дальше всё скрывала юбка, перехваченная широким ремнем, затем юбка заканчивалась и взору открывались прелестные молодые бедра и коленки.
Старый хрен сглотнул слюну, тупо уставившись на то место на девочке, где заканчивалась коротенькая юбка. Затрещал, как попало зашитый нитками гульфик, на старых, дырявых в коленях джинсах. В колледже зазвенел звонок. Школьница поспешно докрасила губы, кинула в сумку косметические принадлежности и побежала к входной группе. Дед заметил широкие резинки чулок под прыгающей юбкой и едва не задохнулся от охватившей всё его прогнившее, как у старого пня, нутро, похоти.
Толпа студентов медленно потянулись на звонок, огибая старого дворника в смешных красных резиновых сапогах, который медленно, иногда очень медленно водил метлой по плитке и почти никогда не поднимал головы.

Работа, мне нужна работа! По выставленному в Интернете резюме было всего два звонка, да и то неприемлемых. Ебаный кризис.
От скуки я скоро, наверное, на стены полезу. Когда голова не занята работой, заботами, а пуста, словно воздушный шарик, то лезут в нее всякие глупости. Нелепая тяга к философствованию и размышлениям о свойствах жизни, будто парализующий газ, вероломно проникает в мою черепную коробку и отравляет и так полумертвые мозги.
Графоманство расцветает пышным необъятным букетом и строчение дебильных высеров становится единственным развлечением дня.
А, еще глупое интернетовское общение с виртуал-персонажами. Расскажу про попытку личной встречи с одним из таких типов. Началось все с переписки в аське. Человек просил о сохранение этого эпизода в тайне, я пообещала и так как являюсь девушкой исключительно порядочной - никаких ников и настоящих имен. Пусть будет Олег. На второй недели общения он начал склонять меня к личной встрече.
Я не хотела, честное слово. Ведь сейчас я верная. Да и интуиция что-то шептала. Но проклятое женское любопытство меня подвело. Блин, как же я не поняла, что он за человек еще по торгу в аське. Правда, надо быть объективной, я сама его провоцировала. Переписка дословно:

Олег: привет!
Мижгона: привет - привет!
Олег: как же работа заебала, на хую я их всех видел
Мижгона: я бы не отказалась, чтобы Олег видел мижгону на своем хую
Олег: заебись каламбур
Мижгона: счастлива, что угодила
Олег: а ты еще не созрела приехать отсосать?

Евгений Валентинович потерял ногу по - чеховски нелепо. Прогуливаясь по Кумовской, он остановился на перекрестке, раскланяться с давнишним своим приятелем и однокашником - Ляховым. В этот момент, проезжавший мимо велосипедист, пребольно толкнул его передним колесом в голень. От случившегося, Евгений Валентинович шагнул вперед, размахивая пухлыми ручками и повалился боком, ударившись головой. Велосипедист, вихляя, проехал еще несколько метров, и чудом избежал столкновения со стареньким "Запорожцем", который, в свою очередь, пошел юзом и остановился, аккурат размозжив левую ногу Евгения Валентиновича.
Прибывшие через три часа хмурые санитары, долго стояли подле заплаканного старика-водителя "Запорожца" и увлеченно обсуждали шансы Евгения Валентиновича не остаться калекой:
-Гляди-тко, милай,-дружелюбно басил один из них, высокий, немытый мужчина лет пятидесяти,-Ногу как вывернуло. Прям штопором!
-Заковыристо,-соглашался заплаканный старичок, культурно поплевывая.
Евгения Валентиновича разместили в больнице ветеранов с помпой, в коридоре. Пьяненький врач, суетливо, но без спешки, осмотрел многострадальную ногу и буркнул: "Ампутация" Вечером, ногу отняли.

Прошло несколько дней. В тихой, затуманенной мучениями палате, прикованный к несвежим простыням, Евгений Валентинович пребывал в некоей полутьме. После ампутации, все мысли и чувства его, поначалу обратились к навек утерянной ноге. Старика мучили галлюцинации. То казалось ему, что санитарка, помогая ему взгромоздить зад на судно, издевательски шепчет : "нога,.. нога...", то вдруг виделось, будто врач-интерн, проходя мимо открытой двери в палату глодал что-то огромное, левое, завернутое в бумагу. Впрочем, буквально через несколько дней, он свято уверился в том, что нога отрастет. Так вот, просто и без затей.

День рождения генерального директора выпал на пятницу. Отмечали в офисе, по давно отлаженному сценарию. Стол в переговорной накрыли колбасой, сыром и водкой. Менеджеры строили глазки секретаршам, те метали амурные стрелы в красавца финансового директора. Именинник успел сказать несколько слов между первой и второй, потом захмелел, стал поздравлять со своим днем рождения всех присутствующих здесь дам, был взят под стражу супругой и увезен к давно потухшему семейному очагу. Застолье взял в свои руки коммерческий директор. Он произнес несколько тостов о достоинствах сотрудников, упорно глазея при этом на оголенные достоинства секретарш. К восьми часам коллектив разбился на группы по интересам. Программисты играли с девочками из рекламного отдела в бутылочку, которую периодически приходилось менять на полную. Бухгалтерши, при взгляде на которых вспоминалось выражение "корпусная мебель", гадали на картах. Выпадали проводы в дальнюю дорогу, пустые хлопоты и большие траты. Бухгалтерши дружно стучали по столу и трижды плевали через плечо в стакан завхозу. Лучший менеджер по продажам, балагур и озорник, домогался к трем женщинам сразу. Все три были согласны, но хватило его только на одну, которую он шумно отымел в кабинете генерального. Охранник, пьющий водку перед мониторами видеонаблюдения, предвкушал хорошую прибыль.

− Называй меня киской, - попросила она.
Киской... Вот говно. Ладно. Я снял штаны и приготовился звать ее киской. Особой уверенности в себе, кстати, у меня не было: весила она килограммов на пятнадцать-двадцать больше, чем следовало бы. Да и трахаться нам не очень хотелось. Просто так получилось. Так что я, дурачась, полил себя коньяком - и мне стоило больших трудов сделать вид, что все прошло гладко, хотя на самом деле эта самопальная хрень меня весьма и весьма обожгла - и попросил ее попробовать, как я на вкус. Она не артачилась и это как-то сразу примирило меня с ее лишним весом. Тем более, что пробовала она отменно. Я буквально почувствовал себя мороженым. Причем настоящим, - не нынешним говном с сахарозаменителями, красителями и кучей дополнительной хрени, за которую вы и платите, чтобы почувствовать вкус плохого продукта. Самым, что ни на сесть, настоящим - мороженым за 15 копеек, пломбиром. Вот чем я себя почувствовал. Да еще и купленным любознательной нетерпеливой школьницей, которая уже задумывается кое о чем. Да-да, тем самым старым добрым пломбиром... Или эскимо?... По 15 копеек, это я точно помню. Ну, или за 25 копеек, шоколадныое. Или..?
Додумать я не успел, потому что кончил.

И это всего-то через пять-десять минуток после начала. Это было тем поразительнее, что хороший, качественный минет, он как кислородная подушка и физиологический раствор в вены. Лишь улучшает и длит ваше прекрасное состояние. Чем качественнее вам сосут, тем дольше вы бы хотели получать это удовольствие. Когда сосут великолепно, то можно не кончать сутки. А тут - бамц, и все! Черт. Она сотворила чудо, признал я, и похлопал ее по щеке.
− Называй меня киской, - попросила она.

- Ну, чо... Все, пиздец... - горестно выдохнула в трубку Ленка.
- Чотакоя? - вяло поинтересовалась я, прижимая трубку к уху плечом, и продолжая прореживать правую бровь, изрядно заросшую за последнюю неделю, которую я провела в бухаре.
Не в той Бухаре, что в солнечном Узбекистане, а в Синей бухаре, что в Синеботой губернии, Синекедовского уезда, где откушивала самый вкусный в мире самогон, который варила бабушка моей однокашницы, которая, в свою очередь, привезла его ко мне, чтобы я не сильно переживала, что та самая однокашница будет жить у меня целую неделю.
- Знаешь, что я у себя нашла?
Судя по безжизненному тону, я смогла предположить только одно.
- Шестивесельные шлюпки?
- Это кто? - в голосе подруги послышалась заинтересованность.
- Вши лобковые.
- Дура, - эмоции ее снова ушли в минус. - Хотя, Або, наверное, тоже так подумал, раз привез меня в КВД и бросил тут, когда понял, что это нифига не венера.
- Да хватит томить! Ты и насекомых-то у себя бы не смогла найти, последняя девственница Торчихреновки, с таким, как твой Або.
- У меня... - Ленка трубно шмыгнула забитым носом. - У меня целлюлит! На жо-о-опе-е-е-е! - прогундосила она и зашмыгала носом звучней, и, я бы даже сказала, музыкальней.
Я хохотнула и от неожиданности вырвала приличный клок брови.
- Я Або сказала, он молча в машину меня погрузил и повез куда-то. Я думала, к косметологу-хуетологу какому-нибудь, а он меня в кожвен. Лечи, говорит, свою живность, а я к тебе больше ни ногой. Как будто раз в два месяца - это он прям двумя ногами ко мне приезжает. Говно на палочке! Я на него наорала, не знаю, понял он или нет, что это такое, но матерился громко, высадил меня и уехал. Чо теперь делать-то? Я, вообще, как отсюда до своих ебеней-то родных доберусь? Дай хоть мне номер телефона какой-нибудь, таксо вызову.

История основана на пьяном (трёпе???) знакомца, отсидевшего в лагерях без малого тридцать лет.

Чутко горы спят,
Южный Крест залез на небо,
Спустились вниз в долины облака,
Осторожней, друг,
Ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар ©



В этом лесу Трофим обосновался около полугода назад, когда ночной порой, посягнув на устои, самовольно покинул периметр колонии ИТК-2719\1. Покинул не один, а с таким же "подписанным" и отчаявшимся получеловеком.
Нет смысла рассказывать, как голодные оборванные и обмороженные зэка ползли через уральскую тайгу. Кисета с сухарями, прихваченными с собой, хватило на трое суток, а дальше было худо.

Трофим шёл на верную смерть, но выбора не было. Карты завели его в этот тупик. Проиграть деньги или даже "простотак", не самое страшное, что может случиться. Трофим проиграл чужую жизнь. И это бы полбеды, мало ли на какое дерьмо покажет кредитор. Кредитор показал на положенца... Заказ с воли, очередной передел? Да вернее всего...

Его напарник по побегу, человек недалёкого ума, в зоне был шнырём, то есть уборщицей. Не выдержав пытки голодом, он украл из тумбочки съестное. Попробовал раз, - понравилось. В таких случаях бьют до полусмерти, а на беспредельных зонах можно и в "бабий угол" угодить.

Скрипит старая дверь на проржавевших петлях. Неохотно уступая напору рук, она открывается, впуская в каменный мешок камеры свет одинокого факела. Пахнет гнилым тряпьем, нечистотами и страхом. Пахнет в темном коридоре, заполненным выжженным воздухом, криками и стонами. Из камеры веет холодом, изморозь осела на щели замка. Холод и...
Он переступает порог, подставляя лицо свету, льющемуся из-под потолка, сквозь плотную вмурованную решетку. Он знает, что там наверху такая же камера и что там нет никого, а на уровень выше еще камера, а на уровень выше... и еще выше... и еще... лишь скальный камень и так до бесконечности. Там не может быть света.
Бугристые пальцы, покрытые тонкими ожогами, разжимаются. Тяжелый кожаный сверток падает на каменный пол, пыточный инвентарь, упокоенный в его нутре, недружелюбно лязгает, оскорбленный таким обращением.
- Я ждала тебя... - едва разлепляя ссохшиеся губы, покрытые коростой запекшейся крови, говорит она. Ее хрупкое изможденное тело приковано к высокому стальному креслу в центре камеры.
Он молчит. Его лицо, закопченное сажей, обрамляют спутанные засаленные волосы. Свет, такой невероятный, невозможный здесь, струится между пальцев его рук, воздетых к потолку. Свет не похожий на факельный, или свечной. Свет, лишенный пламени. Его глаза с большими зрачками и от того кажущиеся огромными, покрывает влага слез, готовая сорваться в любую секунду...

Молодой, но уже известный белорусский писатель Алесь сидел в ресторане "Славянский базар" и под музыку "рио-риты" ожидал заказанную трапезу. Публика, состоящая из фронтовых офицеров, разномастных жуликов и нарядных крепкозадых женщин, с улыбками на лицах, ритмично топтала обшарпанный паркет ресторанного танцпола. Дым папирос серой тучей покрывал зал и, ни пробегающие мимо халдеи, ни танцующие пары не могли эту тучу развеять. Несмотря на тучу, на душе у Алеся было светло и радостно. Подходил к концу 1943 год. Уже были разбиты немецкие войска под Сталинградом. Освобождены города; Белгород, Харьков, Орел, и Советская Армия тяжелыми пинками гнала немцев обратно в фатерлянд.

Молодой писатель все еще не мог полностью осознать произошедшего. Три часа назад из рук председателя Верховного Совета, всесоюзного старосты Калинина, он получил государственную премию и орден. Михаил Иванович вяло пожал Алеся за руку, произнес несколько, соответствующих торжественному моменту, слов, отдал коробочки с наградами и, поздравив других лауреатов, спешно удалился по другим, более важным, государственным делам.

- И за что? Почему я? Ну, написал после ранения пару - тройку книжек. Так как? Неужели за это орден полагается? Да еще и государственная премия? - размышлял писатель, разглядывая через табачную тучу симпатичную брюнетку за соседним столиком, - выходит, что я талант, раз народ и правительство так высоко меня оценили? Ну, премию я, конечно, отдам. На завод по производству брони. Или на какой другой.. - Алесь еще раз взглянул на брюнетку, - ну, не всю конечно. "Эмку" куплю. Буду на ней с бабами на водохранилище летом ездить. Не, ну на хрен. Всю отдам...

Итак, товарищи курсанты... Сегодня, на этом построении, мы с вами кратко поговорим о том, каких успехов наша рота чуть было не добилась в боевой и политической подготовке. Ну... Как говорится, что меня волнует сказать на этот сей счет? В целом, товарищи курсанты, неплохо. Хотя, на мой взгляд, основные успехи достигнуты там, где они на хрен никому не нужны. С другой стороны, к моему глубокому сожалению, имеются и оперделенные воспитательные упущения. Прежде всего это относится к таким умственно усталым личностям как, например, курсант Желтоструев. Который в присутствии секретарши начальника штаба ведет себя таким образом, что стыдно становится даже ей. Учтите, товарищи курсанты : в нашей дивизии находится на службе сорок шесть женщин, и каждая любая из них далеко не всегда готова положительно рассматривать голый торс ваших туловищ. Я имею в виду то, что из бани следует возвращаться одетыми по полной форме, а не по полной программе порнографического стриптиза! И я, товарищи зеленые человечки, указываю вам на недопустимость всяких попыток полового братания с женским персоналом дивизии. Прошу это зарубить себе как минимум на носу! Ибо женщина, товарищи курсанты - это совсем не та амбразура, которую вы должны накрыть своим телом. Далее. Теперь что касается сохранности вверенной вам материальной части. Курсант Распротак! А ну-ка, опишите мне четырьмя буквами то место, в котором вы храните свой автомат. Почему у него ржавчина даже на пластмассовой рукоятке? А? Почему у вас в магазине вместо холостых патронов женатые тараканы?

Он был примерно на две головы выше меня. Я смотрел на него, задрав голову. Но это не имело значения, потому что он все равно стоял, а я сидел на скамье в парке. И если бы даже он был ниже меня, мне все равно пришлось бы задирать голову. На нем был теплый - чересчур теплый для конца мая в Кишиневе - костюм, белая рубаха, и у него был портфель. Ясно. Какой-нибудь проповедник сраный. Я хотел было послать его подальше, но у меня не было сил. Я просто сидел и моргал, глядя на него, и чувствуя, как в моих глазах собираются слезы. Так всегда на другой день, если перепьешь. Я попробовал приподнять бутылку с пивом, - два литра, - но у меня ничего не получилось. Он заботливо помог мне придержать пузырек, и нацедил в пластмассовый стаканчик пивка. Я жестом поблагодарил и выпил.
− Вообще-то, - сказал я потом, отдуваясь, - пива я не пью.
− Тем более украинского, потому что украинское пиво это не пиво, а спиртосодержащий напиток с ароматизатором "пиво", - сказал я.
− Но похмеляюсь им с удовольствием, -признался я.
Он принял это за приглашение побеседовать. Все так же стоя надо мной, он спросил:
− Веришь ли ты в Иисуса, брат?
− Ясен хрен, - сказал я, потому что ждал чего-то подобного.
− Только не называй меня брат, - сказал я.
− У меня уже есть брат, и это не говно, типа вас, бездельников-сектантов, а настоящий мужик, нормальный, слышишь, черт тебя побери, - сказал я.
− Вот видишь! - сказал он, и улыбнулся. - Бог есть и Он дал тебе брата!

В середине душного июльского дня 90го года ко мне, маявшегося от безделья на практике при кафедре подошли два моих знакомца, можно даже сказать приятеля - Федя Нечаев и Боря Васильев.
- привет, Грин!
- привет, парни. Как вы, че за новости?
- Все славно. А Какие у тебя планы на август?
- если честно, то никаких особо. Можно конечно поработать, но так заебало, почесноку.
А вы что надумали?
- вот в Пятигорск хотим поехать. В строяк. На винзавод.
- Гоните?
- Неа, все по-честному. Есть такой стройотряд, правда при педагогическом. Но можно вписаться на месяц.

Сейчас, вероятно, тема студенческих стройотрядов подзабыта, а в те времена это было массовым, организованным явлением, со своей иерархией, бюрократией, и достаточно строгой привязкой к тому или иному ВУЗу.

-Есть знакомый, он нас и впишет. - продолжил Боря. Зовут его Анатолий Куценко - мы с ним на теме музыки скорешились. Он нас старше, какой-то там инженер или научный сотрудник и афигенный авторитет стройотрядовского движения.
Нечаев с Васильевым были друзья еще со школы. Они, как многие в те годы, увлекались музыкой - Федя играл на флейте, Боря на гитаре, и сочиняли собственную музыку, что-то в стиле "Аквариума".
Мы все познакомились в колхозе на первом курсе. Все мы были питерские, и в принципе корешились, хотя наши интересы по жизни несколько расходились.
- Если возможность есть, я с вами, пацаны. - ответил я. Только за. А то в городе скоро голова потечет.
- Отлично. Давай тогда у тебя вечером соберемся все и обговорим что и как.