Передо мной стоит вопрос выбора. Обе мои любовницы узнали, что каждая из них не единственная - и теперь у меня болит голова. Всё время.

- Ты должен её немедленно бросить, - Анжела смотрит на меня своими карими глазами, и отслеживает движения мускул на моем лице. Руки её упёрлись в бока, и я на всякий случай слежу за ними. Я стараюсь изо всех сил, но выразить лицом преданность только ей, видно получается не очень. Из зарослей кучерявых смоляных волос, в меня упирается взгляд пантеры.

- Ты, наверное, меня не любишь? - ну вот, наконец-то всплыл тот провокационный вопрос, неправильный или замедленный ответ на который, сейчас же приведёт к грандиозному скандалу с битьём посуды, звонками в дверь встревоженных соседей, слезам и очередному расставанию. Не тут то было - я подготовился.
- Ты же знаешь, я люблю только тебя! Правда, правда! Давая лучше обнимемся, малышка, - я широко распахиваю руки, и наверное у меня наконец получилось то выражение лица, которое я репетировал дома. Она обескуражена, и колеблется. На всякий случай шипит: - Врёшь..., - и исчезает на кухне. Пока она плавно пересекает комнату, я любуюсь её грацией дикой кошки. Она всегда меня завораживала, эта её походка... Из глубины кухни доносится: - Пока ты при мне ей не позвонишь, и не скажешь что между вами всё кончено - не будет тебе никакого секса!

Фух. Пронесло. С сексом мы сегодня разминулись, но зато скандала удалось избежать. Ничего. Обойдёмся. Я тихонько поднимаюсь с кресла, обуваюсь, и сматываюсь, пока она не видит. Пусть думает, что обидела. В конфликте с женщинами, которых боишься потерять, иногда приходится казаться "жестоко наказанным".

Я не люблю поздние телефонные звонки. Есть в них что-то от тревожной сирены. Осыпающаяся штукатурка стен, окна, перечеркнутые крест-накрест белыми полосами, темное небо, которое вот-вот взвоет и распорется под тяжелыми телами бомбардировщиков...
Нет, я не переживал войну, но где-то глубоко, в розовых склизких кишках, всегда прячется серый мохнатый страх, который испытывали когда-то мои предки, живущие в норах и пещерах.
Телефон монотонно орал и требовал физического контакта.

Конечно, я снял трубку. В ребристом пластиковом окошке печально пошуршали дыханием, а потом переспросили:
- Ты не спишь?
Я сдержанно ответил:
- Конечно, нет. А потом, не удержавшись, добавил:
- И время-то совсем детское, третий час ночи.
- Ты знаешь, такое дело...

Я вздохнул и собрался слушать.
Моего бывшего одноклассника Серегу, которому в школе прилепили кличку Болт, а впоследствии, Болото, (которая ему, к слову, подходило гораздо больше), можно было принимать как снотворное. Вязкое, бормочущее, невразумительное снотворное.

- Меня из дома выгнали.
- Поздравляю, - осторожно сказал я, уже чувствуя, куда клонится беседа.
- Я стою у твоего подъезда, тут, понимаешь, домофон... А я не помню номера твоей квартиры.
Я с досадой пнул ногой в тапке ничем не повинный косяк и простонал:
- Шестьдесят восьмая.

Приехал я как-то в качестве лейтенанта на Дальний Восток. Поселился в офицерском общежитии и начал по традиции пить водку. Водка была невкусная, пить не хотелось, но традиции были сильнее.

Жизнь в общежитии била ключом: в три часа ночи в номер могли зайти коллеги и поинтересоваться, а нет ли у меня кастрюли, в которой можно было бы сварить свежевыловленных раков, либо в поисках плацдарма для сомнительных удовольствий в компании местных жриц любви. Жрицами были тощая страшная Юля со сломанной рукой в гипсе и жирная Корейка. Корейка на самом деле была кореянкой, но звали её исключительно этим продуктовым прозвищем. Проститутками Юлю и Корейку назвать было нельзя - денег они не брали, а работали на чистом энтузиазме, альтруизме и спиртных напитках.

Иногда с визитом заходили старшие товарищи (то есть старшие лейтенанты). Их называли "бизоны", потому что в пьяном виде они часто бизонили. Один из бизонов, Толик, садясь за накрытую "поляну" в самом начале застолья честно категорически заявлял: "Колюще-режущие предметы со стола убрать!"

Неудивительно, что в один из дней мне внезапно захотелось покоя, и я стал подыскивать съёмное жильё в городе.

В Кремле тем временем не хуже бизонов бухал Ельцин, и жалованье лейтенанта было сверхскромным, поэтому я снял не коммуналку, а пол-домика в частном секторе. В другой половине домика жила бабушка, которая иногда заходила на мою половину и контролировала текущую обстановку.

Ее звали Валентина.До сих пор это простое имя ассоциируется у меня с запахом белорусского парфюма,лютыми истериками и до синевы выбритой пиздой.Чтоб ничем не пахло,-обьясняла мне она,сидя на краешке ванной с розовым станком в руке,а я отстраненно наблюдал,как черные завитушки ее волос падают в пенную воду,и тонут,как души моряков.Хотя из ее пизды действительно ничем не пахло.Странно,но это порой напрягало.Будто лижешь не живую плоть,а элемент андроида или просто кусок резины.Из жопы не пахло тоже.У всех женщин пахнет по разному,иногда гадко,иногда приятно.Мне кажется по запаху пизды можно определить характер.Быть может,где то в мире целый институт занимается исследованиями на эту тему,а я об этих смелых ученых ничего и не знаю...А Валя не пахла ничем ниже талии,оставаясь для меня загадкой.В сущности,женщина интересна до тех пор,пока в ней чуешь хоть какую то тайну.В Валентине было много тайн.Мне каждый раз,когда я трахал ее,казалось,что я имею разных людей.Иногда она бывала холодной,иногда горячей.Бывала надменной персидской царевной и пошлой портовой блядью.В одну ночь она сосала,заглатывая мою опухшую залупу,причмокивая и стеная,в другую-брезгливо,искоса разглядывала мой хуй и наотрез отказывалась взять в рот.Только по отсутствию запаха вагины,я узнавал свою Валю.Быть может,она была ангелом?Нет,скорее демоном.

У нее были серые глаза и маленькая грудь.Я смеялся,как ребенок,когда она брала мой ствол и пыталась елозить им между сисек.Она не обижалась.Она кусала меня за хуй,плечи,шею,царапала спину до крови и закатывала истерики.Когда она кончала,я боялся смотреть ей в лицо.В нем проступало что то нездешнее и оттого жутковатое.Так насильник орк мог бояться смотреть в глаза измученной им эльфийке.В былые времена таким женщинам приносили жертвы.Или жгли на кострах.Сжигать ее у меня не было желания,а принести ей я ничего не мог.Зарплата у строителя невелика,и времена смутные,а у Вали деньги водились.Я не спрашивал откуда,и не знал где она работает.Но в ее квартирке всегда было пиво и коньяк.Натрахавшись,мы пили и закусывали лимоном,слушая русский рок и дурачась в постели.Мне было хорошо.Было ли хорошо ей?Не знаю.
Иногда она не брала телефон и не открывала дверь,если я приходил,не условившись о встрече.Я стоял под дверью,прислушивался,но в квартире была тишина.В такие минуты я хотел умереть,выбить дверь и убить Валю...Потом ехал домой и напивался.Потом мне звонила она и я судорожно,подвывая от радости,одевался и ловил такси на ночь глядя.

На парковой скамейке сидела красивая женщина. Каждый день она приходила к Круглому озеру и, подставляя лицо весеннему солнцу, кормила лебедей. Мария, так ее звали, пристально глядела на воду. У ее ног играл маленький мальчик. Рисуя на песке узоры, он спрашивал женщину:
-Почему мы должны заботиться о птицах, мама? Ведь они не заботятся о нас.
-Кто-то должен это делать, - отвечала Мария и бросала в воду шарики, скатанные из картофельного пюре.

Картофельное пюре приносил смотритель парка - странный и добрый старик. Сутулый, в потертом синем костюме, он ставил алюминиевую миску на скамью рядом с Марией и обращался к белоснежным птицам:
-А теперь, уважаемые студенты, перед вами уникальный случай деформации сознания...

Стены круглой аудитории наполнились шелестом перелистываемых конспектов. Юные медики в белых халатах принялись торопливо записывать речь седовласого профессора.

-Женщина. Тридцать пять лет. В прошлом - работник библиотеки... Недавно утратила единственного ребенка. На фоне психологического стресса развилась феноменальная травма - дисфункция адекватности зрительного ряда. У нее возникло искажение геометрии пространства... Проще говоря, Мария не видит окружающих ее предметов. Не видит стола, не видит аудитории, не видит Вас... Чтобы понять, что перед ней препятствие, она бросает перед собой картофельный шарик и, если он прилипает к предмету, Мария двигается дальше. Картофельные шарики - единственная связь пациентки с реальностью... Эта болезнь не опасна для окружающих.

- А как вообще люди придумали хуй сосать?
Они лежали, еще не отойдя от любовной схватки, и курили одну сигарету на двоих.
Иван глубокомысленно затянулся:
- Это старая история. Даже не история, а целая легенда.
- Расскажи, а? - загорелась она. - Я так люблю тебя слушать!
- В последней фразе слово "слушать", по-моему, лишнее.
- Ну не выступай, рассказывай!
- Ладно, внимай, - Иван загасил сигарету и начал:
"В незапамятные времена жила-была глупая девка. Она была такая глупая, что постоянно ходила в гору, разбивала во время молитвы лоб, причем попУ, а если ее посылали за бутылкой, одну и приносила.
Родители ее переживали:
- Откуда эта напасть? - спрашивала мать у отца. - Почему у ней мозги не работают?
- Ее мозги в цирке лилипутов должны выступать, а не работать. Если они вообще есть. Давай ее из дома выгоним, пусть себе ума поищет.
Так и сделали, выгнали девку из дому и пошла она ум искать.
Долго ли коротко, но дошла девка до места невиданного, забором огороженного. На заборе - проволока колючая, а на воротах звезды нарисованные. Смотрит - солдат грибок охраняет. Не тот, который на ногтях, а от солнца. Только подошла, а он:
- Стой! Стрелять буду!

Ночная автострада уносилась вдаль, сияя огнями. Джеймс решил навсегда покинуть Лас-Вегас - этот проклятый город в пустыне. В нём он оставил всё, что получил в наследство от отца. А ещё Марту. Эта продажная сука была с ним, пока были деньги. Как только последний доллар ушел на чай парковщику, Марта потеряла к Джемсу всякий интерес. А ведь он любил её. По-настоящему. Впервые в жизни.

Она была прекрасна - тонкие правильные черты, чуть вздёрнутый аккуратный носик, большие зелёные глаза и капризные пухлые губки. А внутри оказалась пустота. Грязь и мерзость. Оставшаяся после крупного проигрыша тысяча была потрачена на кольцо для Марты. Она рассмеялась в ответ. И ушла. Исчезла, словно и не существовала никогда.

Джеймсу было тридцать. Тридцать бестолковых лет. Годы беспутного скитания из штата в штат. Колледж был заброшен после второго курса. Сначала погибли родители, нужно было заняться похоронами, разобраться с наследством. А потом просто исчез интерес к жизни. Джин, ночные бабочки, какие то непонятные приятели. И игра. Рулетка, покер, Блэк Джек. Джеймсу везло. Пока он не попал в Вегас. Круговорот города, где похоронена американская мечта, закрутил, затянул и перемолол. Как многих других. И теперь Джеймс уезжал прочь от него. Куда? Неизвестно. Зачем? Непонятно.

Пока же Мохаве осталась позади, а где то впереди воды Колорадо неслись, подобно времени в необъятный океан забвения. Джеймс неожиданно даже для самого себя свернул с трассы на пыльную просёлочную дорогу и заехал под старый разбитый мост. Словно какая-то сила завлекла его в это странное место.

Заглушив мотор, он вышел из машины и сел на землю. Жить не хотелось, ничего не хотелось. И земля не хочет принимать.
- Не оборачивайся. - Красивый женский голос откуда то из темноты, казалось проникал в самое сердце. - Прошу, не пытайся рассмотреть меня. Просто выслушай.

- Куда побежал, выродок?! - пьяный Петр кинул в убегающего мальчишку сапог, - Догоню, убью!
Однако догнать четырехлетнего, шустрого, мальчугана ему было не суждено. Как всегда, впрочем. Петр был настолько пьян, что только встав из-за стола, сразу рухнул плашмя на деревянный пол. Даже мыши разбежались в разные стороны.
Стаське было всего четыре года, однако горя он успел хлебнуть - на все десять хватит. Матери нету, отец беспробудно пьет, братьев-сестер тоже не оказалось... Плюс еще собака злая во дворе и петух больно клюётся. Игрушки Стась видел только у соседских ребятишек, но радости и восторга к ним не испытывал.
Иногда, раз в несколько дней случалось счастье, и отец приходил с работы трезвый. Тогда даже кормил. Но, в основном, его кормила бабка Агафья - старая соседка, у которой, к слову сказать, своих детей никогда и не было. Слава о ней ходила недобрая. Её хата располагалась на окраине деревни, и все ее старались обойти стороной. Мужики рассказывали, что у нее было три мужа, и всех она отравила. Однако Стаську она любила и помогала, чем могла. То штаны сошьёт, то на корове покатает. Так и жил Стась. Друзей нету, семьи, считай, тоже нету... В деревне его называли дурачком, ведь тогда еще не знали таких умных слов, как "синдром Дауна".
В этот день Петр выпил слегка больше обычного, однако, упав на холодный пол, из-за давно нетопленной печки, встал и схватился за ружье. Стаська сразу смекнул, что ему лучше убегать, и врезавшись с разбегу в тяжелую дубовую дверь в старой дырявой фуфайке вывалился во двор. Бежать было некуда - снег, который доставал мальчишке почти до пояса мешал бежать, и единственным выходом было спрятаться в будке у собаки. Сзади послышалась брань и крики пьяного отца, времени не было.
Стась забился в самый угол с тал ждать. В будке было холодно, а сено, которое никогда не меняли, воняло псиной и было грязным. Но все же лучше, чем попасть под горячую руку своему отцу. Конура казалась огромной и страшной, но это было спасением.

Далекий 1986 год. Тяжелая зима. Намереваемся попасть в Выборг, на смену экипажа. Дошли до Таллина. С ходу ударились об лед. Отскочили от него как мячик. Утерли сопли. Ждем подхода ледокола "Мурманск".
С темнотой, л/к "Мурманск" степенно подошел. Махина. На его трубу посмотришь - шапка падает. Завел буксирные концы и взял нас в "ласточкин хвост". Т.е. непосредственно, нос нашего "Сибирского", упер в свою корму. Изготовились к прыжку. Ждем. И тут на "Мурманске", по-спортивному бросив сцепление, ударили в клавишу газа! Е-мое! Да наш "Сибирский" летом, по чистой воде, - никогда так не бегал. 15,16,17 узлов. Щеки на скулах оттягиваются к ушам. Деревья мелькают. Кружка с чаем со стола съезжает. Вот-вот на глисс выйдем. Некоторое время лихо плывем. Второй штурман подходит к локатору, с желанием определиться на местности. Включает. И тут же с "Мурманска" раздается крик марала, узревшего соперника по половым игрищам: "Сибирский"!!! Немедленно выключите свой локатор! Вы мешаете им нашему радару! Что за самодеятельность?! Где ваша судоводительская этика?! " и прочее, прочее... Ледокольщики, - они очень строгие. Но, справедливые. Второй штурман вырубил радар. И благополучно сдал вахту старпому.
Чиф принял вахту и стал нервно метаться по мостику. Приглядываясь к далеким огням на берегу. Вслушиваясь в разговоры по радио. Потом, приняв обреченный вид, подошел к радиотелефону и мягким, вкрадчивым голосом поинтересовался "Мурманск! Какие ваши действия?". Тамошний старпом недоуменно вопрошает в ответ: "Как какие? Подходим к приемному бую! Зовите Ленинград-лоцман! Идите в Питер!". Наш старпом схватился за сердце. "Мурманск!!! Вы с ума сошли!!! Нам же в Выборг надо!!! А не в Питер!!! Вы куда нас притащили то???". "Мурманск" притих. В его недрах происходила ответная реакция неуправляемого расщепления. Пока, снаружи - ее было не видно. И вдруг,"Мурманск" стало раздувать во все стороны. Но, молча. Давление нарастало. Критическая масса ледокола заполнила собой ночной горизонт. Дождались. Шипящий звук из самых ледокольных печенок, переходящий в фальцет на УКВ диапазоне: "Сволочи! Вы чего молчали, а? Да я щас подъеду, да в трубу вам нассу! Да, я вам покажу, как над гордостью ледокольного флота измываться!" и прочее, прочее. Наш старпом аргументировал ответно "Да, вы же сами, запретили нам определяться по локатору! Мне что, по звездам ехать, как в первом классе??"."Мурманск" ответно перло, как тесто из тазика. Старпомы схватились в радиопоединке.

Шел снег. Фонари на улице работали как наши депутаты: через одного. И, по крайней мере, на улице это было красиво. Людей на улице уже не было, и машины почти не ездили. Казалось, что кто - то нажал на паузу, и жизнь остановилась. Лишь снег падал и падал. В окне на пятом этаже горел свет. Шторы были задернуты, и комнату освещала маленькая настольная лампа. Комната была детская. В углу стояла коробка с игрушками, из которой вывалились не вмещающиеся радости, и почти всюду были разбросаны машинки. Мальчишка не успел прибрать все перед сном, и его папа теперь ползал по комнате и собирал этот автопарк. Мальчик спал.

- Завтра, как обычно?
- Да.
- Хорошо, тогда до свидания.
- Всего доброго.

Он закрыл за няней деверь, и пошел на кухню. Снял с плиты сковородку с котлетами, положил себе в тарелку пару штук, и достал бутылку виски. Ужин готов. Поужинав, он заглянул детскую. Сын проснулся, и сидел на кровати.

Мальчик открыл штору, и смотрел на падающий снег. Папа зашел в комнату.

- Папа, а когда я умру?
- Что?
- Я скоро умру?

Он не знал, что и ответить.

- Нет, малыш, не скоро. Очень не скоро. У тебя впереди долгая и счастливая жизнь. Не говори ерунды.
- А ты? Ты скоро умрешь?

Папа сел рядом с сыном и обнял его.
- Нет, и я не скоро. Мы будем жить долго - долго.

На факультете считалось, что проверять идеи космического масштаба (других просто не было) - это просто глупость и бессмысленное времяпровождение. Да и зачем? Типография альма, извините за выражение, матери запросто печатала идеи и подогнанные под них результаты. Разумеется, такое не могло пройти в реферируемых журналах с дураками-рецензентами. А в собственных мурзилках-сборниках из серии "сами пишем, сами печатаем - сами и читаем", пожалуйста. Но, чтобы уж точно никто не постиг высот наших наук, на сборник ставили гриф "для служебного пользования". Это позволяло некоторым авторам печатать по двадцать статей в год, получать премии, и, не поверить, даже гонорары. Всё просто: студентов заставляли покупать мурзилки. В целях повышения ликвидности процесса превращения чистой бумаги в макулатуру.

Но иногда, вопреки законам природы, эти сборники доходили до реферативного ЖХима или даже, не приведи Господь, Chemical Abstracts. И тогда неслись в нашу сторону письма-запросы на публикации, в которых запросто повергались ниц законы сохранения вещества, энергии и прочих химер образованной сволочи. Но никогда и никто не ответил на эти запросы. Великий проректор Лукьяный, придумал хитрую систему взаимоотношений с иностранцами: только мышь могла проскочить в лабораторию к автору новой гениальной теории. Все же приглашения на союзные конференции поступали сразу в первый отдел. Для дальнейшей отправки в макулатуру. Так что вреда такая наука не приносила. Обычно.

Михалыч пил как верблюд примерно с пятнадцати лет. Есть такой тип людей, которые умеют это по-настоящему. И не важно что - от мерзкого белого крепкого до спирта любого качества, включая метиловый. Лишь бы был разбавлен этанолом в соотношении один-к-одному. Чтоб не ослепнуть. Однажды Михалыч выпил дихлорэтан. Затем, последовательно, чуть не умер, пролежал положенное в реанимации, выехал из больницы на носилках, месяц был похож на изнасилованную Бабу Ягу в ступе-коляске, бросил пить на несколько лет, омолодился, и, однажды, прийдя на факультет, продал полкило олова за поллитру и снова запил. Через месяц, на новый год, перепутал коньяк с хромовой смесью (а это на минуточку концентрированная серная кислота и бихромат калия - окислитель, от которго загорается бумага). Стакан с темно-оранжевой жидкостью стоял рядом с салатом. Михалыч поднял его к свету и, как говорится в известной повести про петушков, немедленно выпил. Наступила пауза. Кто-то от страха закричал. До Михалыча дошло, что он выпил нечно не то. Не меняя выражения лица, он тут же съел две столовые ложки соды и продолжил банкет.

Нина Юрьевна занимала целый этаж старого сталинского дома. Там на этаже было по две квартиры - пятикомнатная и четырехкомнатная. Так вот, они обе были ее. На площадке были две двери, но внутри все было соединено.
- А вот так! - говорила Нина Юрьевна молодому архивисту по имени Дима Круст. Этот Дима приходил к ней разбирать нотные рукописи из домашней коллекции: отец Нины Юрьевны был знаменитый музыковед, академик, лауреат Сталинской премии.
- А вот так! - рассказывала Нина Юрьевна. - А мама была народная артистка СССР и лауреат ажно трех Сталинских премий. Но они с папой не были расписаны. А когда построили этот дом для работников науки и искусства - то папа и мама получили каждый по квартире! Ну, а потом уже расписались, проделали дверь и все такое... Это я, Димочка, к тому, что люди искусства не только в облаках витали...
Нине Юрьевне было за шестьдесят: худая, с короткой стрижкой, в огромных дымчатых очках и с двумя кольцами на левой руке - большой бриллиант и пятицветная камея.
Иногда Нина Юрьевна говорила: "минуточку" - и скрывалась за дверью, которая вела вглубь квартиры.

Когда она выходила, Дима смотрел на фотографию на стене.
Там была обнаженная молодая женщина. Дочка Нины Юрьевны. Хотела стать художницей, потом - фотомоделью, Нина Юрьевна рассказывала. А потом заболела. Потеряла речь. Не выносит света. Не читает, не слушает радио. Третий год сидит в темной комнате. Почти ничего не ест. Нина Юрьевна горестно промокала глаза, чуть приподняв свои громадные непрозрачные очки.

Однажды Нина Юрьевна сказала:
- Дима, отпустите меня часика на два? А потом я привезу чего-нибудь вкусного, и будем пировать! Идет?
- Идет, - сказал Дима, не поднимая головы от старинной тетради.
- Если там будет шум или стук, - Нина Юрьевна показала на дальнюю дверь, - не обращайте внимания. С ней ничего не случится.
- Да, да! - кивнул Дима, погруженный в выцветшие строки.

Все говорили, что Миша неправильный программист: он не любил пиво и редко курил. Много работал. Не из жадности, а просто нравится человеку его работа. Бывает в жизни и такое. Мог сутками просидеть за компьютером, за ним же и поесть, и поспать. Хорошо, что по нужде надо было вставать, а то бы так и врос в свой стол с компьютером.
Но, если вам удастся вытащить Мишу из дома и повести на вечеринку, то вечер юмора и смеха вам обеспечен. Хоть и не пил Мишка, но всегда был весел и разговорчив. А анекдотов знал такое великое множество, что мы с ребятами иногда даже думали, что это он все шутки в интернет отправляет. А посмотрели бы вы, как он показывает интернетовские демотиваторы в лицах!..
В общем, замечательный человек.
В свои двадцать пять Мишу ни одна девушка еще не окольцевала. Нет, он симпатичный и приятный в общении, но как только девушка видела его компьютерный образ жизни, так сразу как-то исчезала из его орбиты возможных претенденток на роль спутницы жизни. Да Миша особо и не горевал.

Жизнь устроена так, что все хорошее когда-нибудь кончается. Так и Миша решил сменить страну обитания и переехал по программе переселения в славный город Калининград. Что характерно: держал все втайне от нас, и рассказал о своей миграции лишь на прощальной вечеринке. Мы огорчились, но скорее от собственного эгоизма. Друг наш дальше по жизни пошел, а нам грустно, что хороший человек будет теперь далеко.
Надо сказать, что, будучи еще в Ташкенте, Миша и основная часть нашей компании общались через местный сайт youface.uz. Внутри-то узбекской зоны интернета и скорость хорошая, и трафик не ест. А когда Миша переехал в Россию, то плотно перешел в "В контакте", но на нашем сайте аккаунт не удалил и продолжал общение с нами. Причем, я просил добавить меня и на этом ресурсе, но Миша отказался, мотивируя это тем, что новый аккаунт у него для общения с клиентами. Я еще подумал, как это так вести деловую переписку посредством интернета, хотя мало ли в мире чудес? Всякое может быть.

Олег, или как его называли коллеги по работе Алежа, а особо рьяные коллеги говорили "Алежа" с ударением на последнее "а", вышел на задний дворик, примыкающий к ночному клубу. С черного хода можно было покурить или занюхаться коксом, начальник был против, когда участники шоу убивались прямо в зале или в гримерках. Черный ход достойно носил свое название, даже если бы здесь не было бы никакого хода, то мне кажется что этот задний двор, все равно бы так называли.
Это было мрачное место, с двух сторон плотно зажатое постаревшей, советской, пятиэтажной архитектурой. Медленно падающий снежок танцевал в свете фонарей, укрывая небольшой тупичок белой ватой. Ночной клуб "Иголочка" резко контрастировал своим обшарпанным, из красного кирпича тылом, с эффектным фасадом, сверкающим неоновой вывеской. Олег прикрыл массивную железную дверь, сразу заглушив, вырвавшиеся на мгновение, басы с танцпола. Луна налитая бледным светом отражалась в скованных льдом лужах.
Возле мусорных баков, наполненных с горкой пустыми бутылками и тетрапаками, отливал молодой человек. Он стоял, с трудом удерживая равновесие и упершись рукой в стену напевал песню крошки енота, сильно фальшивя и перемежая оригинальный текст с матершиной. "От улыбки бля... ик, ебать, станет нах...".

Парень был одет в кожаную куртку, джинсы и армейские берцы. Свисающие подтяжки и сверкающая в лунном свете лысая, как бильярдный шар, голова, не оставляли никаких других вариантов идентификации. Угол мусорного бака обсыкал представитель ультраправых политических сил.
Олег сидел на корточках и курил. Поскольку он только что отошел от станка, или если быть точным от пилона, то не рискнув выходить распаренным на улицу, в своем сценическом костюме (тонюсенькие стринги), он накинул бардовый шелковый халат. Скоро уже тридцать, поясницу нужно беречь.
Парень, управившись со своим делом, заметив Олега, стал наводить резкость и неровной походкой, заправляясь на ходу, направился к необычному зрелищу. Скинхед Иванов Егор редко видел мужиков в бардовых халатах. Массивная накаченная грудь стриптизера, чисто эстетически нравилась Егорке, как все спортивное может нравиться пропагандисту здорового образа жизни. Та мелочь, что один из спортсменов курил, а другой был пьянючий, не смущала его совершенно.
- А ты чо, железо жмешь? - спросил Иванов, доставая и себе сигарету. Его очень подмывало узнать, какого он сидит здесь в таком странном виде, но решил для вежливости, сперва завязать светскую беседу

Как-то лет может дюжину назад отмечали мы новый год в Троицке, у родственников. Ну, посидели тихо, по семейному, без драк, без поножовщины, скука и уныние. И по причине этого, посмотрев огонёк, под утро, часа в три, засобирались домой. Первый рейсовый автобус на Москву идёт мимо Троицка как раз где-то в районе четырех. Точнее, не рейсовый даже, а просто дежурный, который собирает работников утренней смены, и заодно прихватывает редких пассажиров. Вот на этот автобус мы и пошлёпали по морозцу вполне в добротном, новогоднем расположении духа.

Не успели мы даже толком продрогнуть, как к остановке по пустому шоссе подкатил традиционный оранжевый икарус гармошкой с номером 531 на борту. Мы вошли, и слегка оторопели. Весь автобус изнутри был набит... Снегурочками! Штук может двадцать, или больше. В однотипных стилизованных красных пелеринках, отороченных белым мехом, и таких же шапочках, они сидели там и тут по всему салону, поодиночке и мелкими группками. Кто-то дремал, кто-то негромко разговаривал, кто-то тянул шампанское из пластиковых стаканчиков. Было понятно - девочки по вызову возвращаются с какого-то крупного новогоднего мероприятия.

Девчонки, кстати, не были пьяными, и поведением больше напоминали не жриц любви, а вахтовиков, которые едут домой после трудной, но ударной вахты. Мы тихонько просквозили в уголок, и прикинулись ветошью. Автобус неспеша покатил дальше. Пока где-то то ли на Десне, то ли на Сосенках, сейчас уже не вспомню, не остановился подобрать очередного случайного новогоднего пассажира.

Дверь открылась, и в салон, кряхтя и поскрипывая, взобрался... Дед Мороз! Вот этот как раз был не стилизованный, а самый что ни на есть натуральный Дед Мороз. Колоритный, невысокого роста старичок в красном кафтане, с посохом и мешком за спиной. И даже борода у него была своя, натуральная. В мешке угадывалось что-то квадратное и тяжелое.

Я поставил старое плетеное кресло-качалку среди комнаты и сел напротив огромной балконной двери. Яркое весеннее солнце заливало просторную комнату, подмигивало рассохшимся доскам старого паркета, безжалостно высмеивало выцветшие обои в цветочек. Я облокотился, закрыл глаза и радостно вдохнул свежий утренний воздух. Наташа тихо прошла по комнате, наклонилась ко мне, нежно обняла одной рукой и прижалась щекой к моей щеке.
- Я так счастлива...
Я улыбнулся в ответ, не открывая глаз. Вечность бы сидел вот так в старом кресле, в лучах весеннего солнца, молчал и слушал, как она перебирает мои волосы тонкими пальцами. И вдыхал аромат ее духов.
- А давай прямо сейчас сюда переедем? - спросила она. - Или хотя бы ночь переспим?
- Нет! Сначала - ремонт!

Эту квартиру мы искали почти год. Точнее, о такой мы и не мечтали. Так выгодно купить четырехкомнатную сталинку с потолками в 4 метра, когда мечтаешь просто купить жилье! Это просто удача. Да и вообще свое жилье - удача. Кто жил на съемных квартирах, меня поймут, кто пытался построить семью - поймут нас.

Стоит ли описывать ремонт квартиры? Не уверен. Когда с любимой просматриваете гигабайты каталогов, твердо знаете, что хотите сменить в квартире все, выбить перегородки, изменить планировку, "нарисовать" квартиру с нуля? Мы весело рисовали планировку за планировкой, смеялись друг над другом, когда просчитывались и умещали на чертежах туалет с ванной и гардеробом на трех квадратах, оставив зато квадратов двадцать на одну лишь кухню. И это только начало. Что говорить об изучении пород дерева для паркета и выборе кафеля для ванной? Мы были счастливы, мы строили свое гнездо. На работе все весело подтрунивали, я отшучивался и угрожал, что открою свою дизайнерскую студию.
Вселились через полгода. В полностью отремонтированную квартиру, с кухней, но матрасом в спальне вместо кровати - всему свое время. Праздничный ужин для двоих и бутылка шампанского. Интересно, кто будет допивать шампанское, когда он молод и счастлив?
- Мне хорошо, и меня больше нет. Я в раю, - прошептала Наташа под утро.
- Я - тоже! Хочешь еще шампанского?
Взял бутылку, повернулся к Наташе - она уже спала самым счастливым и беззаботным сном. Я поправил прядь на ее лбу, отставил бутылку в сторону и обнял Наташу.
- С новосельем тебя. Спокойной ночи...

... господи, как ноги-то сводит, каждая клеточка орёт благим матом: -остановись! Остановись ты, дурень! Мы ж не выдержим!

Сердце вырывается, лёгкие - мартен, искусанные губы распухли, вместо спины - доска, но хуже всего ногам. Каждый шаг, каждый удар ступни о дорожку вбивается в мозг, как гвоздь. Бум...бум... монотонно доводя до безумия, до синих, застилающих стадион, кругов... Кажется в кровь стер, скользко стало ступням.

Ещё два круга из восьми. Ерунда, четверть всего. Четверть, четверть.... Но сил то уже нет, совсем нет, может - ну его к чертям, рухнуть на этот асфальт или что там внизу?, зарыться в него воспалённым лицом, проскользить, оставляя лохмотья щёк и ушей, брякнуться со всей дури головой, что бы лопнули глаза и не видели собственного позора...

Почти обморок... На секунду увидел себя, валяющегося раскорякой на дорожке, бегущих людей, тренера... чёрт, это реальность или ещё галлюцинация? В самом деле - тренер. Бежит, руками размахивает, крест-накрест сложил, орёт что-то, слов не слышно, только рот, как рыба разевает, смешно...
- Уйди! - кричу... Чёрт, дыхание сбил, а-а, уже всё равно... упасть, упасть немедленно, сдохну ведь, оно мне надо?
..назло, назло этому кошмару добегу, откажут ноги-доползу...

Интерестно, сколько до финиша, километр или год? И где остальные? И почему так тихо, слышу сипение своих лёгких, так забавно, как в детстве у отца в кузнице... носом вдох - обожгло, выдох через сомкнутые губы, не раскрываю, что бы не тратить сил, все оставшиеся калории в ноги, только топайте, какая уж к чертям, техника, просто, как угодно, но вперёд...

Что то не перло нынче Эдику. Везение, дама проницательная и в высшей мере неразборчивая в связах, обходила Эдика стороной. Она так же обходила Эдика машину, квартиру и все прочее, что так или иначе имело к нему отношение. И только супругу, полторы центнера весом и два метра ростом Везение периодически навещало. Скорее всего не потому, что здоровая, даже по понятиям бегемотов, тетка, сильно это заслуживала, а скорее просто побаивалось ее. Впрочем трудно винить ветряную даму Везение в этом. Тетку, которую в простонародье звали ласково Бульдозеровна, трудно было не уважать. Голос, габариты и железная хватка вызывали удивление и завить даже у мужиков, тем паче, что некоторые из них были не понаслышке знакомы с ее силушкой. Особенно, когда бухали вместе с Эдиком у него дома.

Эдик же был мужичком хлипеньким и тщедушным, но влияние на жену имел неограниченное. Мужики все удивлялись, дескать как же ты, вот такой дрыщ справляешься со своей Бульдозеровной? Неужто скрытые резервы организма имеешь? Или настолько "маленькое деревце в корень отросло", что Бульдозеровна все прощает?

Эдик только усмехался - Щас, вот она придет и сами у нее и спросите. Это звучало как рев тревоги "Внимание! Воздушная тревога!" И мужики, мгновенно превратившиеся в суетливых тараканов, веером разбегались из его квартиры, что бы только не попасть под Бульдозеровну.

А Бульдозеровна приходила домой, бухала на пол две тридцатикилограммовые сумки и ласковым прицелом обводила помещение. Если кроме суженного никого там не наблюдалось, она улыбалась нежной улыбкой экскаватора и начинала суетиться на кухне . Но если в поле зрения попадался кто то и идентифицировался в системе как "чужой", то Бульдозеровна тоже улыбалась. Но так, что хрусталь лопался в шкафу и начинала выть соседская собака. А потом этот "кто то" обнаруживал в себе реинкарнацию Икара и стремясь на волю, к солнцу, вылетал из квартиры, иногда преодолевая по воздуху весьма значительное расстояние.
В общем этот дом, почему то среди мужиков считался не гостеприимным.

- Скажи-ка, девушка, ты не видела здесь женщины со светлыми волосами? Ее зовут миледи Винтер, - д'Артаньян даже не глядел на Кэт, он все оглядывался на дюны, за одной из которых валялся труп убитого им Жюссака.
- А зачем вам она? Вы ее любите?
- Да, безумно! - прохрипел д'Артаньян - и она тоже без ума от меня.
- А я ее знаю. Очень хорошо. И вас! А вы (тут Кэт зарыдала) ... вы даже не узнали меня!
- Боже мой, - заорал д'Артаньян, наконец рассмотрев девушку, - Кэт! Служанка миледи! Здравствуй, девочка моя! Так где же твоя госпожа?
- Я не скажу, - прошептала Кэт.
- Почему?
- Потому что в любви (тут Кэт потупилась) каждый старается только за себя.
- Я люблю тебя опять, - страстно зашептал д'Артаньян, - помоги мне!
- Любите? - странно блестя глазами, спросила Кэт, - так докажите! Тогда помогу.

Приведя д'Артаньяна к себе, Кэт захрипела и всосалась в него как пиявка. Д'Артаньян, решив, что, мол, ладно, часом больше, часом меньше, а миледи никуда не денется, обнял девушку и запустил ей руку под юбку.
И тут-то произошло страшное.
С лица Кэт посыпались румяна, волосы, оказавшиеся париком, съехали набок, фальшивые зубы брякнулись об пол, и через секунду перед гасконцем оказалась старуха лет семидесяти.

- Да ты вон что!.. - побледнев, крикнул гасконец
- Да! - страстно зашепелявила Кэт - миледи хотелось, чтобы все думали, что ее слуга молодая женщина, и вот...
- Я глазам своим не верю. Я ухожу, - д'Артаньян потянулся к отстегнутой шпаге и пистолетам, лежащим на окне.
- А вот я верю, - мерзко ухмыльнулась гарпия, - вернее, одному своему глазу. Другой у меня стеклянный. Вот смотри! (Д'Артаньяна немедленно вырвало). Но если ты уйдешь, то никогда не узнаешь, где моя хозяйка.

- ...И что, ты хочешь сказать, что позволишь мне вернуться и изменить любое событие в моей жизни ?

- Да...

- Один раз ?

- Да...

- А кто ты вообще такой ?

- Да такой же человек как и ты... только....ну... уполномоченный, что ли...

- Как-то не верится, извини...

- А тебя никто не просит верить, давай решай быстрей , у меня таких, как ты сегодня ещё трое...

- Каких это - таких ?

- А вот таких... сильно уставших...

- И чего ты решил, что я сильно уставший ?

- А что тут решать, тоже мне секрет..... ты свои глаза видел ?

- Ладно, психолог, какие условия ?

- Никаких условий. Никому тут твоя душа кроме тебя самого не нужна....Просто - выбирай событие, возвращайся, меняй, что можешь и наслаждайся отсутствием проблемы...